Лука Барсуков подошел к лошади и высоко занес ногу, чтобы вдеть ее в стремя. Казак ухватился за луку седла, перемахнул другой ногой через круп лошади и уселся верхом.

Этот момент он любил больше всего, ибо всякий раз в голову приходила мысль, что он не простой казак, а офицер–дворянин или даже сам императорский полководец, фигура грозная, сиятельная и весомая: расшитый золотом мундир, скрывающие грудь боевые ордена; на плечах — эполеты с бахромой; на голове — папаха. А на левом боку покачиваются отливающие серебром ножны сабли.

Но это лишь несбыточные мечты. Лука тяжело вздохнул, встряхнул головой и, вспомнив о документе, непроизвольно коснулся ладонью груди. Пакет, переданный атаманом еще вечером, надежно хранился у казака. О документе знали только он, Лука Барсуков, и атаман, доверивший ему этот важный документ.

Казак повертел головой — как всегда, когда брался исполнять что–то важное и ответственное, вытянул вставленную в стремя ногу и на минуту представил себе, как входит в кабинет губернатора. Увидев себя гордо стоящим с высоко поднятой головой перед самим генералом, Лука улыбнулся и чуть шевельнул ногой, подшпоривая недовольно фыркнувшего под ним гнедого.

Барсуков тронул повод и отъехал от ворот.

Весна 1771 года застала русскую армию в окопах. Русско–турецкая война была в самом разгаре, и казалось, боевым действиям не будет конца. Враждующие стороны безжалостно истребляли друг друга…

Первое, о чем подумал, очнувшись, солдат — что он ужасно выглядит, и поручик Шкурин выйдет из себя и начнет визжать, как хряк недорезанный. Такого с ним еще не случалось — так вываляться в грязи…

Казак попытался встать, но руки по локоть увязли в жидкой грязи, а когда он провел ими по лицу, чтобы стереть пот, то почувствовал, что весь заляпался. Солдат ощупал тело, голову — вроде ничего! Но где его шапка?

Отсутствие шапки заставило его окончательно прийти в себя. Он выразительно матюгнулся.

Если бы его заботы ограничивались испачканной формой — чего бы он за это только ни дал! Даже проклятия охотно бы проглотил. Только бы не грязная лужа, в которой он валяется, как боров в жидком навозе.

Управившись с домашними делами, Лука шел в кузницу. Здесь ему нравилось все: запахи горящего угля в горне и каленого искрящегося железа, наваленный вдоль стен металлический хлам. Кузнец

Архип Сайков, богатырского телосложения казак, с красивой русой бородкой и смуглым лицом, всегда встречал Луку радостно. Он выходил на улицу, вытирал о фартук руки и с любовью рассматривал юношу, щуря глаза от солнца. Откуда он взялся в городке, уже мало кто помнил, но его все уважали. Архип жил один, детей у него не было, может, еще и поэтому ему нравилось беседовать с Лукой. Он обстоятельно расспрашивал о делах в семье, об Авдотье, а потом давал советы. В кузнице Лука становился у мехов и поддувал горн, а Архип колдовал у наковальни.

Вот так, нежданно и негаданно, юноша сделался незаменимым помощником Архипа–мастера.

Лука только что закончил делать металлический букет, который намеревался повесить на воротах своего дома. Он вышел на улицу и, усевшись на скамейке, расслабился.

Так Лука и сидел, пока из–под полуприкрытых век не заметил какое–то движение на дороге. Пыля босыми ногами, мимо кузницы шли две цыганки. Юноша едва не подпрыгнул, узнав в них гадалок, которые не так давно рассказывали ему разную чепуху у ратуши в городе Оренбурге.

В 1771 году Сакмарский городок был крепостью, и стояла она на горе Могильной, получившей свое название по находящемуся на ней кладбищу. За крепкими бревенчатыми стенами жилых домов не было. Лишь в центре белели два строения из камня–плитняка, приспособленные для временного проживания крепостного гарнизона и хранения боеприпасов.

Крепость была построена четырехугольником. Южная стена со стороны соседствующей Араповой горы тянулась от восточной

башенки вдоль кладбища. Стена была глухой и ворот не имела. Северная и восточная стены соединялись между собой высокой сторожевой башней с небольшим колоколом, который возвещал казакам, когда следовало отворять или закрывать ворота, расположенные посреди западной стены крепости. В минуту опасности колокольный звон призывал казаков к оружию. Тут же был ход на стену. А над воротами стояли две невысокие круглые башенки. Склон всей горы был сплошь покрыт колючим кустарником, только в восточной стене имелась крохотная, едва различимая калитка, от которой вниз к реке Сакмаре вела крутая тропинка.

Жители Сакмарского городка селились рядом с крепостью. Казакам принадлежали плодоносные земли между речками Сакмара и Салмыш. Грамотных среди них можно было пересчитать по пальцам, и часто случалось, что бывалый воин не мог написать на бумаге своего имени. К счастью, в ту пору мало писали бумаг, а когда возникала в том необходимость, то атаманов писарь Гордей Тушканов витиевато строчил на плотной желтой бумаге длиннейшие жалобы и все, о чем его просили.

Сакмарские казаки не кичились своим богатством, хотя жили зажиточно; были незаносчивы, но горды.

Промозглым весенним днем одинокий путник, прихрамывая, брел по размокшей от обильных дождей дороге. Настроение у него было под стать погоде. Из–за пригорка навстречу ему выехал отряд улан. Заметив всадников, мужчина сошел с дороги и исчез за стволами берез, обильно росших вдоль обочины.

Возглавлявший отряд офицер решил, что это, скорее всего, солдат, оставивший поле боя и пробирающийся в глубь страны. Офицер оглянулся — не сильно ли отстали его подчиненные, потом поскакал по дороге и вскоре настиг путника. Это был человек еще молодой, крепкого телосложения, в перепачканной грязью военной форме. На голове вместо шапки повязана тряпка, на ногах — расползающиеся от избытка влаги сапоги, какие тогда носили солдаты русской армии. Черты его лица были не распознаваемы из–за пышных усов и грязной бороды; глаза черные и живые. В руках он держал увесистую дубину. Когда офицер остановил рядом с ним коня, мужчина спокойно оперся на дубину.

— Кто таков? — спросил улан, положив руку на эфес сабли.

— Ваше благородие, видимо, ослепло, ежели не видит перед собой человека, — дерзко и хладнокровно ответил путник.

— Ты что, охренел, скотина? — грозно крикнул офицер. — Почему ты свернул с дороги?

В начале октября подули со степи пронизывающие ветры, понесли над Сакмарском леденящие дожди, в непролазную грязь размыли дороги и тропы, с избытком напоили влагой и без того пересыщенную ею почву.

А потом выглянуло солнце, заигрывая последними, уходящими лучами; затухающими порывами проносился ветер, подсушивая лужи и густую дорожную грязь, — снова установились теплые, но уже иные, по–осеннему полусонные дни.

Авдотья Комлева вместе со своей матушкой возвращалась с яр–марки домой. Анисья что–то говорила дочери, не обращая внимания на то, слушает ли она ее. А Авдотья…

Ее посватал лучший в городке казак. Она и думать не думала, что этот видный красавец из всех девушек выберет именно ее. И до конца не верила в свое счастье, хотя и родители уже сговорились и свадьбу назначили. Семья жениха ее, Луки, была благополучной во всех отношениях.

Трое братьев, и все высокие, статные, красивые и голубоглазые. Рядом с женихом красавицей себя Авдотья признать не могла. Хотя и замечала, что Лука не без удовольствия поглядывает на ее невысокую ладную фигурку и лукаво смотрит в ее глаза.

— О, клянусь Богом, я уничтожу его, уничтожу! — Жаклин заломила руки и заплаканными глазами посмотрела на Нагу. — Я не могу больше слышать его злых насмешек. Я не смогу больше видеть его наглых ухмылок. А может быть, все это мне только кажется?

— Кабы так! — холодно возразил Нага. — Уже сколько дней он заперт в подвале, но ведет себя не как узник, чья жизнь висит на волоске, а как султан, который сам заточил себя в холодный подвал, чтобы хоть на время отдохнуть от летней жары и насладиться прохладой.

— Ах! Ах! Но почему я такая несчастная? Как смеет этот недостойный сумасброд отвергать любовь той, к ногам которой сотнями припадают гордые дворяне, умоляя подарить лишь взгляд, лишь улыбку! Господи, что же делать? Как вразумить Архипа, что теперь наши с ним судьбы слились воедино? Господи, помоги! — пролепетала Жаклин, точно в бреду. — Помоги, — продолжила она уже спокойнее, — но как воздействовать на сердце, если оно тебя не принимает? Есть ли такие силы, которые могут приворожить к тому, кто тебя отталкивает? Есть ли? О Господи! Я с ума сойду!

И Жаклин бросилась на кровать, орошая горькими слезами обшитую бархатом подушку.

— Госпожа! — сказал Нага, стоя посреди комнаты. — Оставь мечты!

Много дней Пугачев скитался по родственникам и друзьям, а то и по чужим домам. Приходилось ночевать у друзей своих друзей, называясь разными именами, придумывать про себя разные истории. Отловили и арестовали его сестру и зятя. Они так и не дошли до Терека. А зять постарался очернить его, Емельяна. И он вынужден

был удариться в бега и теперь скитался по степи, как неприкаянный. Долго ли будет помогать ему провидение? Кто скажет?!

По ночам, прислушиваясь к тишине незнакомых изб, он думал, думал… Созревали одни планы и тут же уступали место другим. Большие желания сменялись маленькими: где найти надежное укрытие?

Коварный ум подсказал неожиданное решение: хорошо бы пробраться в свою избу! По словам жены, с которой он ухитрился разок встретиться, у них несколько раз были государевы люди. Софья им сказала, что муж уехал куда–то без предупреждения. Они ушли, вероятно, предполагая, что он бежал далеко, на Сечь Запорожскую! И если незаметно проникнуть в свою избу сейчас, то самое рискованное место может стать самым безопасным.

Пугачев обманывал себя. Мысль укрыться в родной избе была вызвана не только стремлением запутать следы, перестать бродяжничать под покровом ночи. Он страдал от одиночества, хотел поделиться с женой и матерью своими терзаниями, получить хоть какой–то совет. Он знал, что за организацию побега сестры и брата ему грозит тюрьма на долгие годы, и не знал, как избежать этой незавидной участи.

Граф Артемьев и Ларион Санков пили чай, ведя неспешную беседу.

— И теперь дела ваши снова в порядке? — спросил Ларион.

— Да, благодарение Богу! — ответил граф. — Кажется, все слагается так, как я хочу. Тьфу–тьфу, чтобы не сглазить.

Оба помолчали.

— Однако, — снова начал граф, — разве я не наскучил тебе, Ларион? Квартирую уж который месяц, да еще со слугой!

Ляля не знала, как встретит ее богатая дама, к которой они с Вайдой ехали на бричке, но в душе царила смутная тревога. Лишь острая нужда в деньгах заставила ее поддаться уговорам цыгана и ехать с ним.

И сердце билось учащенно, и какие–то смутные надежды разгорались в нем.

Ляля думала: как держаться при встрече с женщиной, которая пригласила ее к себе, а для чего, не сказала. А может, Вайда утаил от нее истинную цель визита? От этого подлеца можно ожидать всего, что угодно, включая ложь и предательство. Она уже не раз пожалела о том, что спасла Вайду от верной смерти. Вместо благодарности Вайда превратился в настоящего демона. Он не оставлял теперь Лялю без внимания ни на минуту.

Что связывало их? Вайда был привязан к Ляле не только упорно отвергаемой ею любовью, но и явной немалой выгодой. Но кем он был для нее? Сообщником? Охранником? Бессовестным вымогателем или ее хозяином? Всего, вероятно, было понемногу. Ляля ненавидела его всем сердцем, презирала и боялась.

— Сделаешь все, что тебя попросят! — предупредил девушку Вайда, весело улыбаясь и погоняя кнутом резво скачущую лошадь.