Полковник фон Вейцель, германский военный атташе в Москве, проснулся в это майское утро 1941 года гораздо раньше, чем обычно. Это было тем более досадно, что накануне фон Вейцель заснул очень поздно, так как около двенадцати часов ночи поступили шифровки из Берлина, на которые требовался немедленный ответ. Шифровок было две, а они в свою очередь не способствовали покойному настроению, которое господин фон Вейцель ценил выше всего на свете. Да, в свои сорок пять лет господин атташе пришел к твердому выводу, что мирный, спокойный сон едва ли не высшее наслаждение в жизни. Когда-то его увлекали спорт, женщины, наконец, служебная карьера… С годами полковник фон Вейцель обрел способность относиться ко всем этим вещам философски. Все эти радости, волнения и азарт, в сущности, только дым, который ровно ничего не стоит. Важно жить по возможности спокойно, пользоваться радостями, еще доступными после сорока лет, размеренно и умно, оберегать нервно-сосудистую систему и, главное, сознавать, что весь мир — это только ты сам, твой обед, твои прогулки, твой сон, твоя любовница, твои привычки, твои вкусы. Но, оказывается, мир устроен столь глупо, что для всего этого еще приходится работать, да еще работать в области разведки, со всеми отсюда вытекающими осложнениями, опасностями и неприятностями.

Кстати о неприятностях. В последнее время они сыпались одна за другой, как будто кто-то специально и очень старательно занимался тем, чтобы испортить жизнь господину Гансу фон Вейцелю, что, конечно, было большим свинством со стороны этого «кого-то»…

Хмуро потягиваясь на своей низкой, широкой постели и недовольно щурясь от солнечных зайчиков, пробивающихся через шелковые маркизы, фон Вейцель стал размышлять о неприятностях. По давно установившейся привычке он разделял их на две категории: неприятности непредвиденные и потому особенно серьезные и неприятности, так сказать, неизбежные, предполагавшиеся заранее, и потому не столь уж ошеломляющие.

К неприятностям первой категории, бесспорно, относилось дурацкое происшествие с этим ослом Крашке, свалившееся как снег на голову.

Уже две недели прошло после этого рокового дня, а и сегодня, все еще лежа в постели и вспоминая все подробности случившегося, господин фон Вейцель не мог сдержать нервной дрожи. Изволь вот при такой злосчастной судьбе оберегать нервно-сосудистую систему!

Не раз фон Вейцель давал себе слово не возвращаться к этим проклятым воспоминаниям, так нет, они назойливо лезли ему в голову.

В тот проклятый день он был, представьте, абсолютно спокоен, и ему и в голову не приходило, что в самый последний момент «операция Сириус» лопнет, как мыльный пузырь. Да и как можно было это предвидеть, когда все катилось, как по рельсам, и никаких признаков приближающейся беды не было.

В тот день, проводив Крашке до самого подъезда, господин Вейцель вышел во двор посольства, посмотрел, как шофер Август моет его длинный темно-синий «мерседес», сверкающий никелем и лаком. Было еще прохладно, но солнце уже начинало припекать. За воротами шумела полуденная весенняя Москва, отдохнувшая после первомайских праздников. Слева в одном из переулков, в школьном дворе, весело кричали дети. Через чугунное кружево ворот было видно, как мерно прохаживается взад-вперед рослый, очень вежливый милиционер, неизменно, с большим достоинством, отдававший честь, когда мимо него проезжали представители «дружественной державы», как любили именовать себя после советско-германского пакта 1939 года немецкие дипломаты и в том числе господин военный атташе.

В то самое утро, когда фон Вейцель направил Крашке на Белорусский вокзал для передачи пленки уезжавшему в Берлин герр Мюллеру, молодой карманник «Жора-хлястик», имевший, однако, солидный воровской стаж и три судимости в прошлом, шел по улице Горького, направляясь к тому же вокзалу для проводов заграничного поезда Москва — Негорелое.

Собственно, провожать Жоре-хлястику было решительно некого, но Белорусский вокзал и этот заграничный поезд представляли для него совершенно определенный интерес — это была зона его воровской деятельности. Именно на этом вокзале и перед самым отходом именно этого поезда Жора-хлястик в предотъездной вокзальной сутолоке довольно удачно обворовывал пассажиров или тех, кто их провожал.

Жора-хлястик был вор-одиночка и потому «работал» на свой страх и риск, не получая доли из общего «котла», как было раньше, когда он состоял в воровской «артели» и делил с другими карманниками дневную выручку.

«Артель» давала известные преимущества в том смысле, что если в определенный день кто из карманников оставался без «улова», то он все равно получал долю из общего котла.

Вейцель задержался в Берлине по приказанию (Канариса, осведомленного о том, что до нападения на Советский Союз остались буквально считанные дни. В связи с этим надо было решить ряд неотложных вопросов и увязать всю разведывательную работу «Абвера» с гестапо и другими специальными органами, верховное руководство которыми Гитлер поручил Гиммлеру.

В цепи всех этих вопросов всплыла и проблема «операции Сириус», которая особо интересовала германскую разведку потому, что речь шла о новом советском оружии. По некоторым, хотя и отрывочным данным, германская разведка понимала, что речь идет об особой реактивной пушке, представляющей новое слово в оружейной технике.

После долгих обсуждений и консультаций с гестапо и другими разведывательными органами было принято решение возобновить «операцию Сириус» и продолжать ее и после открытия военных действий.

Это предварительное решение доложено было Гиммлеру на специальном совещании, созванном им. Пиккенброк, Канарис и Вейцель участвовали в этом совещании.