Книга сияния

Шервуд Френсис

Прага. 1601 год.

Город безумного императора Рудольфа.

Город великих алхимиков и магов.

Город каббалистов и ученых.

Город безумцев, мистиков и романтиков.

Здесь в роскошном императорском дворце плетутся изощренные интриги. Здесь друг в любой момент может обернуться предателем, а в кубке с вином — оказаться коварный яд. Здесь по узким улочкам пражского гетто мирно разгуливает голем — безъязыкий гигант, творение раввина, великого каббалиста…

Часть I

1

Сотворение голема требует терпения, блестящего ума, учености, поста и молитвы. Творцу также надлежит быть достойного нрава, близким к Богу, свободным от греха. Согласно обычаю только раввин может создать подобное существо, да и то не всякий раввин, а лишь цадик,

[1]

человек истинно праведный. Вполне понятно, что сие предприятие исполнено самонадеянности и обременено высокой вероятностью ошибки. Непременным условием здесь является глубокое знание иврита, равно как и способность использовать возвышенный язык различных имен Бога.

Некоторые считают, что Адам, созданный из праха, был первым големом, причем големом уникальным. Обладая сложением гиганта, он лежал в своей дремотной незрелости, пока Бог не вдохнул в него душу. Существуют также и те, кто утверждает, что душа Адама, его нешама,

[2]

происходит из земли самого Рая, где деревья были ангелами и где обитало странное существо — наполовину дева, наполовину змея. Каббалисты шестнадцатого столетия, что жили в высоком голубом граде под названием Цфат,

[3]

запрещали сотворение големов, расценивая это как своего рода демонологию, к тому же в высшей степени идолопоклонничество. Ранее в том же столетии швейцарский врач-мистик Парацельс, по слухам, создал человечка из крови, мочи и спермы, который сорок дней прожил в реторте. Человечка назвали гомункулом, искусственным эмбрионом. Однако сей гомункул не был настоящим големом, а скорее являл собой нечто вроде восковой фигурки, которую ведьма лепит, а затем протыкает иглой, желая кому-либо навредить.

Голем же в лучшем случае представляет собой посланца Бога, а в худшем — воплощение богохульства. И все же, будь он апофеозом творения или жалкой поделкой, существом природным или эфирным, не существует возражений тому факту, что голем суть нечто сказочно-неправдоподобное. Согласно некоторым оценкам, габаритами он не уступает титанам древнегреческой мифологии, другие же повествования рисуют его как всего лишь высокого роста мужчину. Голем также описывается как настоящий урод — к примеру, как лесной дикарь, гротескный зверь или порождение детского кошмара. Далее, для голема характерен недостаток разума. Зачастую его с немилосердной откровенностью описывают как тупого раба, целиком и полностью повинующегося своему господину. Голем также лишен дара речи — то есть в буквальном смысле безгласен. Сохранились легенды о големах, пробужденных к жизни в Польше, Литве и Богемии. В большинстве упомянутых старых сказок существо это становится неуправляемым, впадая в дикое неистовство.

В настоящей истории, случившейся в Праге в году одна тысяча шестьсот первом, рабби Йегуда-Лейб Ливо бен Бецалель создает голема, дабы защитить местную еврейскую общину от совершенно определенной ужасной угрозы. Здесь, как всегда и везде, голем крупнее всех окружающих и лишен дара речи, иными словами, не способен говорить. Однако этот голем обладает сильными чувствами и недюжинным умом. Таким образом, не потребуется читать между строк сей незатейливой истории, дабы расценить этого чужака как нашего с вами собрата.

1

Невеста была сиротой, а следовательно, вести ее под хуппу

[4]

пришлось жене раввина. Согласно обычаю, невеста семь раз обошла вокруг своего жениха, тем самым демонстрируя, что он — средоточие ее жизни и именно ему предстоит получить тот свет и благо, что несет с собой брак. После этого раввин прочитал несколько стихов из сто восемнадцатого псалма и произнес краткое благословение. Он велел жениху быть добрым мужем своей жене, а невесте — быть доброй женой своему мужу. И жениха, и невесту облачили в новые одежды. Тем временем в здании Еврейского городского совета, возглавляемого мэром по фамилии Майзель, все было готово для свадебного пиршества: креплех,

[5]

фаршированный сыром, и книши

[6]

с кашей, копченая рыба и маринованные огурцы, салат из редиски, всевозможные кугели,

[7]

а также роскошный медовый торт, которому посвятили несколько дней радостного приготовления. Все шло как полагается. По ту сторону стены синагоги, отделяющей женщин от мужчин, женщины, пусть и не способные увидеть раввина или жениха с невестой, вовсю улыбались. Раз прямо сейчас зарождалась новая семья, кто мог быть несчастлив?

Жених начал торжественно надевать обручальное кольцо на палец своей невесте. У нее были крупные ладони, выпуклые костяшки, и хотя кольцо превышало обычные размеры, ибо таков был обычай, жениху никак не удавалось протолкнуть его дальше по пальцу. Он нажал сильнее. Кольцо не подалось. Еще сильнее. Внезапно кольцо выскользнуло из руки жениха и — о ужас! — со звоном поскакало по полу. В то же самое время пронзительный свист, точно от струйки ветра в узком тоннеле, стал эхом отдаваться по проходам синагоги. А затем, так же внезапно, свист смолк. Женщины за мехицей

[8]

в ужасе переглянулись. Жених по имени Зеев поднял кольцо, как будто ничего не случилось, а старый рабби Ливо с полной невозмутимостью вновь огласил слова брачной клятвы. И жених, засовывая кольцо куда-то в складки своей рубахи, повторил:

— Вот, сей брак освящается для меня сим кольцом согласно законам Моше и Израэля!

Далее была зачитана ктуба

— 

2

Тридцать первое декабря года одна тысяча шестисотого стало самым несчастливым днем во всей его жизни, полной несчастий.

Сорока восьми лет от роду, с помутившимся рассудком, отвратительным характером, нравом капризного ребенка, без компании, которая могла бы согреть его высохшее сердце, император вкушал свой легкий завтрак: дикого кабана, приготовленного в пиве и вине, блюдо жареного рубца, пирог из ржанок, а также особый напиток, доставленный из Испании, — горячий шоколад. Тяжко вздыхая, он подписал какие-то документы, представленные ему лордом-канцлером, после чего распорядился, чтобы Тайный и Военный советы до завтра обошлись без него. Император пояснил, что пребывает в дурном расположении духа. Рудольфу Габсбургу II, императору Священной Римской империи, как и Богу, требовался отдых. Способны ли они это понять? Конечно. Император расцеловал в обе щеки Виллема Розенберга, своего верховного бургграфа. Затем отпустил всех, кто служил ему лично: четырех юных пажей, доставленных из замка Габсбургов в Вене, и десятерых словенских стражников, что всю ночь стояли, вытянувшись во фрунт, у дверей его опочивальни. Наконец, ласково попрощался с Тихо Браге, своим придворным астрономом и астрологом.

— Всего хорошего, ваше величество, — с легкой тревогой отозвался Браге. Слишком занятый своим новым ассистентом, немцем по имени Йоханнес Кеплер, тощим и сутулым, но безусловно одаренным блестящим умом, здоровяк-датчанин не удосужился составить гороскоп Рудольфа на тридцать первое декабря года одна тысяча шестисотого. Определенно что-то неладно, раз император его не потребовал.

— Немного устал, Тихо, — только и всего.

Вацлав, камердинер Рудольфа — его неизменный спутник и советник и, как считалось, единственный друг, — послушно поплелся за главой Священной Римской Империи, готовый занять свое место у изножья императорской постели.

3

По другую сторону реки, внутри сырых стен Юденштадта, пока Зеев крепко спал у нее под боком, Рохель застыла в неподвижности, надеясь, что голос бабушки ее не найдет. Легкий как дымок, он какое-то время парил под потолком, а затем, точно пчела, заползающая в цветочный венчик, все-таки проник женщине в ухо.

— Память подводит меня, Рохель, и мне все труднее связать одно с другим. Лучшие из времен содержат в себе семена худших. Беда всегда ходит рядом. Да, сегодня твоя брачная ночь, но Бог запрещает тебе забывать, откуда ты родом.

Как Рохель могла об этом забыть?

— Прежде всего — ноги, множество ног в стремительной суматохе бегства. А еще — запах животных, что живьем жарились в амбарах. Их крики, почти человеческие, когда они бились о деревянные колья загонов. Это был конец надежды, Рохель, конец света, лицо зла. Твоя мать побежала, я побежала, мы все побежали.

Примерно до тринадцати лет, до дня первой крови, в своих мыслях Рохель видела разные картины. Вот мама купает ее в голубом тазу, теплая вода серебристыми полосками сбегает по ее груди. Или мама идет по Карлову мосту, и солнце — словно сияющая пуговка на голубой груди… а она, совсем еще маленькая девочка, старается держаться за грубую мамину юбку, но ручонка у нее такая скользкая, что ткань кажется охапкой шершавых колосьев пшеницы на ветру. Рохель даже представляла себе ту пору, когда они с мамой и бабушкой только-только пришли к великому городу Праге из маленькой украинской деревушки. Ужин, и обе женщины расстилают ткань, лезут в корзину, чтобы достать оттуда каравай мягкого хлеба, сладкий изюм и кринку теплого, чистого-чистого молока. Рядом радостно поет ручеек, струясь меж камней, поблескивающих точно влажные самоцветы, а на лугу резвятся овечки. До Праги вышла всего лишь краткая прогулка, каких-то несколько дней, и в этом сне мама и бабушка Рохели не шли, а ехали в фургоне с надежно закрытыми дверцами и задернутыми от дорожной пыли занавесками. По ночам, после трапезы — крупные яблоки, запеченные в тесте, квашеная капуста — они спали на больших кроватях из тяжелой древесины, накрываясь множеством одеял. Когда же они прибыли к воротам Юденштадта в Праге, рабби Ливо в развевающемся талесе, мэр Майзель, члены Похоронного общества, зятья раввина и все мальчики покинули ешиву

4

Император как раз собирался рассказать своему доверенному лекарю, как все вышло и почему он все-таки решил остаться в живых, но тут раздалось шарканье ног и голоса в коридоре. Затем бургграф Праги, быстрый как змея, проскользнул в императорские покои, временно превращенные в лазарет, а за ним — целая свита советников. Все они носили меха, отметил Рудольф. Ближе всех к императору, чуть покачиваясь на высоченных каблуках, которыми были снабжены его туфли, оказался глава гильдии мясников. «Йезус Мария, — удивился Рудольф, — неужели мясник решил, что его сюда звали?» Суматоха в коридоре продолжалась, на сей раз ее устроили монахи и монахини. Несомненно, шпионы в соборе святого Вита славно постарались, распространяя новости среди святош всех мастей. А кто известил гильдии столяров и плотников? Рудольфу очень хотелось бы это знать. Может быть, они собрались изготовить императору гроб? Ясно дело, прибыл сюда и толстяк Тихо Браге с серебряным носом, который держится на физиономии зацепленными за уши шнурками, заменяя настоящий, утраченный. А к придворному астроному прицепились этот дьявольский карлик Йепп и это пугало огородное Кеплер, который и в лучшие-то времена выглядел озабоченным, а сейчас и вовсе напустил на себя похоронный вид. Как пить дать — тревожится, что станет с его положением придворного математика и астронома, если император вдруг отправится к праотцам. И все эти гости — ввалились, как ряженые на Святки, разодетые в пух и прах. Все эти казначеи и бургграфы… пусть они теперь кланяются и, точно холопы, скребут пол. А вместе с ними главный распорядитель, императорский конюший и камерный оркестр, который вдруг грянул «Recercada Doulce Memoir» Диего Ортиса.

— Стоп-стоп. Помилосердствуйте!

— Император повелел прекратить, — объявил Розенберг, верховный бургграф.

Трио трубачей приложило к губам свои золотистые инструменты и выдало славный залп.

— Вацлав, — выдохнул император, — спаси меня от всей этой шушеры. Я сейчас слишком слаб.