Мое имя Жан де Ватвиль. Нынче мне уже семьдесят пять лет, но во времена той грезы мне еще восемнадцать, и я только что изгнан из Усьерского замка моим дядею.

Это только так говорится — дядя, на самом же деле г-н Клавель всего лишь друг моего отца, пастора Самюэля де Ватвиля, умершего, когда мне было семь лет. Малое время спустя чахотка унесла мою мать, и владелец Усьерского замка, г-н Жак-Абрам-Эли-Даниэль Клавель, сеньор Бранльский, юрисконсульт и судебный асессор, коему небеса пока еще не даровали сына, взял меня к себе, сделав, в некотором роде, членом своей семьи.

Г-н Клавель живет в небольшом домике, соседствующем с церковью Святого Франциска в Лозанне, однако титул сеньора Бранля вменяет ему в обязанность ежегодно проводить большую часть лета в Усьерском замке, что расположен в одном из селений Ропра, в полутора часах езды от Лозанны. Имение прилично обустроено, дом просторен и уютен, и дядя, страстный почитатель философии и естественных наук, любит принимать у себя друзей. Гостили здесь и натуралист Халлер, и Жан-Жак Руссо (коего пребывание, впрочем, мало было оценено хозяином); живали также пасторы, юристы, молодые шумные писаки, — правду сказать, этих последних дядя мой привечал не слишком охотно. Но самым желанным, самым дорогим, самым знаменитым и почитаемым гостем Усьера, коему даже отвели постоянную комнату в почетном втором этаже, с прекрасным видом на сад, является, конечно, господин Вольтер. Дядюшка мой буквально боготворит его, во всем испрашивает его мнения, хотя частенько и противоречит — намеренно, дабы отточить свой ум на идеях г-на Вольтера; так он объясняет своему кумиру, который при сих словах гримасничает от удовольствия. Беседы их, следственно, протекают весьма живо и плодотворно. Г-н Вольтер любит поговорить, воспламениться, блеснуть остроумием, разыграть целый спектакль. Дядя же подбрасывает ему реплики с усердием, которое ни в чем не уступает пылкости его гостя.

Описанные сцены происходят летом, когда у г-на Клавеля из Бранля есть время спокойно наслаждаться житьем в своем имении; однако и по возвращении в Лозанну, к началу осени, я констатирую, что ум юрисконсульта и судебного асессора Их Превосходительств чрезвычайно обострился благодаря беседам с именитым гостем.

Г-н Вольтер величает моего дядю «философом». В Усьере, кроме дядюшки и его гостей, живет, разумеется, и госпожа Клавель, урожденная Этьенетта Шаванн, дочь пастора из Монтрё; она и сама особа весьма образованная и посвящает часть своего времени стихотворному переводу на французский язык великого «Катона» Аддисона

Итак, когда г-н Клавель захлопнул за мною дверь, я простоял несколько минут в оцепенении, спрашивая себя, что же такое я натворил, из-за чего оказался с тощим узелком в руках, одурелый и неприкаянный, на дороге, среди колыхавшихся луговых трав.

В те времена нравы деревенской знати нередко отличались крайней простотою, и я ничуть не удивился тому, что г-н Клавель самолично выпроводил меня за дверь и своими руками запер ее. Жизненный уклад в замке, как все называют этот большой дом, также весьма прост, каковая простота неизменно восхищает г-на Вольтера, когда он гостит в Усьере. Более всего меня печалит именно это внезапное одиночество после стольких-то лет занимательных разговоров, веселых празднеств и поучительных прогулок в лесах и на холмах.

Как сейчас, ясно вижу эту сцену.

Г-н Жак-Абрам-Эли-Даниэль Клавель, сеньор Бранля и владелец Усьера, нетерпеливо прохаживается по саду, готовясь отбыть в экспедицию, а я сопровождаю хозяина вместе с его воспитанницей, мадемуазель Од, и слугою Кавеном, нагруженным коробками и лупами.

— Вы подражаете вашему Руссо, — насмехается г-н Вольтер; он стоит в дверях, опираясь на свою трость. — Берегитесь, милый мой философ, еще немного, и вы станете таким же травоядным, как он! Ох уж эти травки…