Представьте себе улицу Парижа вечером 17 июля 19… года.

Непрерывный гул воздушных дорог, шипение, треск, грохот.

Ослепительные электрические шары заливают белым светом прозрачную паутину крыш над городом.

Париж под стеклянным колпаком. Люди приспособились не зависеть от погоды, а луна и звезды не волнуют даже поэтов.

Сквозь толщу сводов лучи солнца не доходят до первых этажей. Оно заменено газом, магнитными прожекторами, в виде огромных юпитеров, расставленных на перекрестках.

К одиннадцати старинный квартал Марэ затихает.

Еще в центре гудит волна моторов, устало мигают рекламы.

Париж возится, сопит, вздрагивает.

На рю Севинье — излюбленном убежище художников-антикваров, — в низеньких домиках со скрипучими жалюзи рано гаснет свет.

Улица эта сравнительно тихая: два-три убийства, около десятка раздавленных за день, — вот и все, что может всколыхнуть ее сонное, провинциальное спокойствие. Как и в древние времена, она знает, когда кончается ночь и наступает день.

Конечно, это смешно. Может быть, даже обидно, но жизнь с ревом и грохотом катилась мимо и никому не было дела до Марча Суаттона, заблудившегося в этажах.

Париж перемалывал миллионы человеческих жизней, и Марчу оставалось ждать своей очереди.

Каждый рычаг, переход, ступенька — грозили смертью.

— Направо, направо! — затрубил в рупор полицейский, и Марч едва успел отскочить, пропустив какое-то пыхтящее сооружение на колесах. Англичанин сжался от пронзительного визга:

— Человек, кто бы ты ни был, — зайди и убедись! Секрет молодости! Только за четыре франка пилюля! Зайди и убедись!

Три дня — это совсем немного. Вернее, три смены по двадцать четыре часа, из которых — две бессонных. Но для Марча это слишком.

Его костюм уже не внушал доверия, и, когда в одиннадцатом по счету месте, ему отказали в работе, он провел рукой по волосам и задумался. Собственно, хотелось спать, а не думать, но в кармане болталось шесть франков, и роскошь антисонных лепешек была недоступна.

Уснуть же естественным способом мешали шум и отсутствие жилища.

Наверное, сейчас была ночь. Город задыхался в хриплых спазмах веселья.

Пары ароматов, вырываясь из жирно хлопавших дверей ресторанов, осаждали Марча.

Послушно, как автомат, англичанин закрыл за собой дверь и очутился на улице.

«Кто же на самом деле Лавузен?» — терзался Марч, с ужасом ощущая в своей разгоряченной голове присутствие шаловливых бесенят, снующих по извилинам мозга.

Какой-то прохожий удивленно посмотрел на Марча и, пройдя, еще раз обернулся.

Это напомнило англичанину о действительности. Мельком взглянув на парадное, он позвонил.

Молчание.

Едва кончался день, полный тревог и неожиданностей, как уже летела ночь, и Марч напрасно мечтал об отдыхе. Менялось освещение — события шли. Он пробовал записывать, но всегда действия неутомимого Лавузена обгоняли карандаш. Кадры реальности сливались с необузданной фантазией, пировавшей в черепной коробке Лавузена, пожирали всякое понятие о здравом смысле, клубились лавиной, увлекая в бездну горы установившихся понятий.

Мир, как определенное явление, перестал существовать. Предметы и живые индивидуумы громоздились в мозгу без порядка и смысла. Теперь паровоз мог свободно пить чай с бисквитом, стулья танцевать фокстрот на куполе собора св. Павла, а крупный фабрикант отдать свое имущество безработным. И если Марч не бросался на спину шофера, то исключительно благодаря Лавузену, в нужную минуту объяснявшему, что шофер еще не автомобиль. В таких случаях Лавузен руководился скрытой интуицией, не позволявшей ему смешивать епископа с бифштексом.

Теперь Марчу определенно казалось, что они не возвращались во дворец после путешествия по ночному Лондону, но вместе с тем он был уверен, что его глаза пили дневной свет букингемских зал. Марч выгладил щеки бритвой и погрузился в газету.

На первой странице «Дейли-Мейль»:

— Доктор калечит, инженер кутит, торговец надувает, но что делает принц Уэльсский? — возмущался Лавузен.

— Принц Уэльсский путешествует, — вздохнул Марч.

— Провались ты с путешествиями! — Лавузен взял трубку телефона.

— Алло! Дайте дворцовое ведомство. Звонят из кабинета принца, перечислите аристократические клубы. Марч, записывай. Да, я слушаю. «Клуб подагриков». «Клуб безусых». «Общество взаимного недоверия». «Жокей-клуб». «Лига родовитых безумцев». «Клуб самоубийц». Благодарю!

— Куда же? — спросил Марч.

Вечер упал как-то сразу. Сперва в громадные окна просочилась кровь заката, небо сморщилось тучами, сумерки накинули серые капюшоны на головы шотландцев. Когда Лавузен вошел в приемную, к нему приблизился майор Суффакс.

— Имею честь доложить, что ваше высочество трижды вызывали.

— Кто?

— Неизвестно. По радиотелефону.

— Марч, — обернулся Лавузен, — ступай в кабинет переговоров, я сейчас буду.

К полудню в Сити движение стиснутое; стальные гусеницы черных авто медленно вязнут среди пешеходов. Хлопают двери. Магазины, склады впускают, выпускают тысячи дельцов. Над грудой рычащих автомобильных морд едва видна палочка полисмена. Клерки вертятся как заводные, хриплые клерки сшибаются носами, извиняются и мчатся дальше. Сити — огромный город, и люди, мелькающие из двери в дверь, чувствуют себя дома. Им не страшны гудки, они не верят в смерть. Хлеб… нефть… акции. И всюду, куда вонзается острый глаз широкоплечих самоуверенных джентльменов, образуются провалы, убытки, разоренья. Продающие и покупающие жуют сигары, швыряя друг в друга гири слов: фунты, доллары, рис…

У Английского банка часы показывают без четверти два. И вот тогда-то открытый «рольс-рольс» врезается в толщу покорно ждущих моторов. Это случилось у подъезда банкирской конторы «Ворр и сыновья». Двое молодых людей, один одетый во все черное и его сутуловатый коллега, задержались на секунду перед матовыми створками кабинки.

Через три минуты — одиннадцатый этаж. Направо надпись:

Стоило бросить два слова: «принц Уэльсский», — и клерк, вздрогнув, нырнул в кабинет, вытянулся, проглотив глазами входящих. Принц Уэльсский собственной персоной у директора, — это событие настолько красочное, что шестнадцать машинисток привстали, десять из них попудрили носы, шесть вздохнули, а старший бухгалтер сказал: э… — и уронил отчетный баланс.

Надутое небо грузным полотнищем повисло над Лондоном. Желтые фонари маслянистыми пятнами плавали в тумане. Массив тумана пластами, глыбами ложился под ноги. Робкие фигуры чиновников, скрюченные порывами ветра, напоминали людей, случайно уцелевших в городе, отравленном газами.

— Это вы, мистер Рекс?

— Да это я, сэр Альби. Доброе утро! Какой ужас, не правда ли?

— Вы говорите о погоде?

— Нет, я имею в виду принца Уэльсск…