К большому двухэтажному каменному дому на самой красивой улице города N (так начинают все романисты, так начинаю и я) все утро подъезжают фаэтоны и дрожки с самыми разнообразными седоками. Седоки выходят и, не торгуясь, щедро расплачиваются с кучером.

Тут уже дважды побывал доктор Клигер, и каждый раз, когда он выходит из дома, его провожают и подолгу простаивают с ним на тротуаре молодые господа и дамы. А одна из дам, самая молодая, ежеминутно подносит к глазам белоснежный носовой платочек и сморкается с такой силой, словно именно таким образом хочет освободиться от всех своих горестей. Доктор Клигер успокаивает ее как только может. Он говорит несчастной женщине красивые слова, которые, я полагаю, довольно трудно понять, потому что доктор Клигер любит пересыпать свою речь множеством ученых терминов.

— Успокойтесь, мадам Земель, возьмите себя в руки! Вспомните, что вы мать, молодая мать! Что вы делаете? Будьте спокойны: ваш отец, с божьей помощью, будет здоров. Правда, предстоит очень тяжелый кризис, но человек крепче железа. Вам, наверное, известна такая поговорка: «Человек слабей соломинки и крепче камня». Славная поговорка, право, умная поговорка! Мы должны быть готовы ко всему, как сказал великий мудрец: «Si vis pasem, para bellum». На нашем языке это значит: «Хочешь мира, готовься к войне»… Понятно, мои милые дамы? Адье! Через два часа я снова здесь…

— Ой, мама, вы понимаете, что говорит доктор? Он говорит, нужно быть готовым ко всему, ждать всего. Вы понимаете, мама?

— Ничего я не понимаю. Я понимаю только, что я несчастна. Одинока и несчастна! Горе мне! Несчастная моя молодость!

Как все достойные романисты, мы обязаны описать дом Сендера Бланка, не пропустив ни одной подробности. Но так как нам чрезвычайно любопытно посмотреть, как выглядит господин Бланк за несколько часов до смерти, то описание его прекрасного дома мы отложим до другого раза, а сейчас последуем за нашей уважаемой героиней, Ревеккой Земель, прямо в кабинет Сендера.

Острый запах лекарств вызывает в нашем воображении образ лежащего пластом больного, с бледным лицом, с остекленевшими глазами и запекшимися губами. Мы чувствуем, что смерть уже свила здесь свое гнездо и ангел смерти притаился где-то в углу, с длинным мечом в руке, и подстерегает душу больного. Мороз пробегает по коже, и каждый, каких бы свободных взглядов он ни держался, задумывается над последним часом нашей быстротекущей жизни, и каждый начинает философствовать на свой манер. Математик говорит, что мир подобен кругу, и в центре его — смерть, а мы, люди, — не более чем радиусы разной длины, которые сходятся в одной точке… Часовой мастер говорит, что весь мир — циферблат, стрелки — наша жизнь, маятник — это мы, и когда гиря опустилась до предела, значит наша песенка спета… Сапожник говорит, что мир — это, не будь рядом помянуто, голенище, а человек — молоток… Балагула говорит, что весь мир создан только для балагулы. Но почему же на земле копошится столько людей? «Это, — говорит он, — наши пассажиры, они приносят нам доход…» Я сам слышал, как бондарь сказал, что мир похож, простите, на бочку, и как только она рассохнется, он, бондарь, будет набивать на нее обручи…

Когда мы вошли к больному Сендеру, нашему взору представилась такая картина: на большой железной кровати лежит животом вверх человек лет пятидесяти, с рыжими волосами и большой рыжей бородой; все лицо его и руки покрыты золотистыми волосами; глаза прикрывают длинные рыжие ресницы. Сходство его с дочерью Ревеккой очень заметно.

Сендер спал, казалось, здоровым, сладким сном, на щеках его играл румянец.

Ревекка тихо подошла к кровати и приложила палец к губам: «Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш!» Несчастный больной проснулся, открыл свои большие серые глаза, и тут, как из пустой бочки, прозвучал стон: