Весна стояла теплая. В Мейденхеде, у реки, расцвели гиацинты. В японском саду, рядом с чайным павильоном, поднимались вверх кусты азалий. Здесь устроили и пруд, небольшой, с золотыми рыбками, и скамейку серого камня. На зеленой, свежей траве была расстелена шаль. Вероника, отложила блокнот: «Взяла бы ты его, Эми. Земля не прогрелась еще. Вдруг простудится».

Внук лежал на спине, восторженно рассматривая свои ручки, весело улыбаясь. Он открыл еще беззубый рот и что-то пролепетал.

- Да, Франческо, - заворковала Вероника, - сейчас мама тебя заберет, - Эми наклонилась и подхватила сына.

- Ты мой хороший мальчик, - ласково сказала Вероника, гладя темноволосую, прикрытую чепчиком голову, - скоро у тебя зубки появятся. Через месяц, - сказала она невестке, - это сейчас он хорошо спит, а потом…

- И потом будет, - Эми пожала плечами. Она была в домашнем, без корсета, шелковом платье цвета спелой вишни: «Он со мной спит, Вероника-сан. Так лучше для ребенка. В Японии это принято».

В каюте первого класса приятно пахло лавандой и хорошим табаком. Окна были раскрыты, погода стояла теплая. Отсюда, с кормы парохода, был виден весь порт Ливерпуля. Грузовые корабли стояли поодаль, пассажирские выстроились вдоль каменной набережной. Небо было голубым, ярким. Марта, устроившись в кресле, расправила юбки кринолина. Женщина повертела серебряную пепельницу с вытисненной эмблемой: «Norddeutscher Lloyd». На ореховом столе лежала изящная брошюра: «Бремен-Ливерпуль-Нью-Йорк».

- Очень, много эмигрантов, - Марта затянулась папироской: «Кухня кошерная на корабле, даже синагога есть. Хорошо, что вы на него билеты купили». Рав Горовиц повел Питера вниз, показывать синагогу.

- Это рав Ястроу посоветовал, - Бет перекладывала документы в папке испанской кожи, - они на таком пакетботе из Ливорно в Нью-Йорк плыли. Они в Филадельфии, - женщина помахала письмом, - в синагоге Родеф Шалом. Джошуа побудет у него помощником, а летом, - Бет опустила глаза к своему животу, - летом в Чарльстон отправимся. На юге ребенок родится, - она все улыбалась. Марта хихикнула: «С первой брачной ночи. А ты все не верила».

Бет покраснела и повела рукой:

- Я думала, что не бывает, Марта, чтобы с одного раза. То есть, не с одного…, - она смешалась. Марта встав, обняла ее за плечи: «Очень даже бывает, милая».

Поезд из Цюриха, с остановкой во Франкфурте, прибывал на станцию Брюссель-Норд в одиннадцать часов утра. Молодой, красивый мужчина, в отделении вагона первого класса, отпустил проводника с мелкой монетой и зашуршал страницами «Frankfurter Zeitung». Он носил хорошо сшитый, легкий костюм ирландского льна, с шелковым галстуком и таким же цилиндром. Белокурые волосы были аккуратно подстрижены. На холеном, спокойном лице лежал ровный загар. Пахло от него остро, волнующе, сухой травой и палой листвой. Дама, севшая в поезд во Франкфурте, с горничной и собачкой, все посматривала на мужчину, искоса, из-под ресниц. Соседу по отделению, немецкому торговцу, мужчина сказал, что преподает философию в университете Женевы. Попучик заметил: «Сразу видно, у вас горный загар, месье».

Загар у Волка был действительно горный. Десять дней назад он с другими добровольцами Гарибальди лежал в засаде, ожидая, когда австрийские войска окажутся на узкой, влажной тропе, усеянной скользкими камнями. Макс появился у Гарибальди весной. Весь прошлый год, после отъезда из Лондона, Волк провел в подполье. Он сначала устроился рабочим по металлу на заводы графа фон Рабе, в Руре. Макс быстро организовал ячейку Интернационала и кассу взаимопомощи. Касса им очень пригодилась во время забастовки. В Германии имелись профессиональные организации. Покойный Фердинанд Лассаль основал Всеобщий Германский Рабочий Союз. Волк ядовито сказал, во время тайной встречи с Либкнехтом и Бебелем: «Члены Союза больше думают о пиве и грядке с капустой, чем о пролетарской солидарности. В Германии нужна социалистическая партия, товарищи».

Они увиделись в Лейпциге. Волк приехал на восток после успеха забастовки в Руре. Рабочие пять недель не вставали к станкам, а потом взрыв исковеркал здание конторы завода. Он случился ночью, и никто не пострадал. Фон Рабе сдался, повысил расценки за тонну угля и уменьшил суммы штрафов, взимаемых с рабочих. Взрыв был делом рук Волка. Ребятам из ячейки он велел не рисковать, и сам заложил простую бомбу.

- Можно было бы еще поучиться, - раздумывал Волк, - стать инженером…, Руки у меня хорошие. В любом случае, - он подсоединил провода и отбежал, улегшись на землю, - надо не оставлять плана, и работать со студентами технических специальностей.

То же самое он сказал Либкнехту с Бебелем. Перед Лейпцигом Волк успел заглянуть в университет Гейдельберга. Он потолкался среди студентов, пользуясь бумагами из Женевы. В них говорилось, что доктор де Лу защитил диссертацию по философии, и пишет книгу. Книгу о Кампанелле и Томасе Море Волк, действительно, писал, когда успевал добираться до библиотек.

Анри сначала хотел задрапировать столовую на рю Мобийон черным крепом. Волк пожал плечами:

- Совершенно ни к чему. Ты читал распоряжение бабушки. Никакого траура, и никаких венков. Будут простые, рабочие похороны..., - Волк оборвал себя, вспомнив слова месье Луи Бланки. Он приехал вместе с Максом из Брюсселя в Париж, проводить в последний путь Джоанну и Поля:

- Это как с твоим отцом, Волк, - старик затянулся папиросой и закашлялся, - я был на его похоронах. Двадцать тысяч человек пришло. Тогда восстание было, но и сейчас, обещаю тебе, рабочий класс проявит солидарность с его героями. С теми, кто стоял у истоков социализма...

Волк прошелся по гостиной, искоса поглядев на баронский герб над камином: «Ты ведь не пойдешь на похороны, господин барон. Ты лечишь детей сановников, аристократии...»

Полина, приехала из Лондона, оставив детей на свекровь и Сидонию. Герцогиня, Вероника, и Юджиния пошли в Le Bon Marche. Вероника гневно сказала:

Элиза позвонила в колокольчик: «Сдаем тетради, дорогие девочки. Встретимся осенью!». Малышки потянулись к ее столу. Элиза, как всегда, горько подумала:

- До двенадцати лет они учатся, а потом..., И только из-за того, что компания не нанимает детей младше двенадцати.

После этого родители забирали детей из школы. Мальчики, на два года, шли сортировать уголь, обслуживать подъемники или работать конюхами, а в четырнадцать спускались в забой. Девочкам дорога была одна, в огромные, грубо построенные сараи, где в воздухе висела раздирающая легкие угольная пыль. Они с шести утра до девяти вечера, в две смены, перебирали куски угля. Холщовые мешки везли по короткой ветке железной дороги до речного порта на Маасе и перегружали на баржи «Угольной компании де ла Марков», черные, низкие, с темно-красной головой вепря, гербом свекра.

В четырнадцать девочки тоже шли под землю, толкать вагонетки. Лошадей в шахтах было мало. Свекор Элизы заявлял, что лошади ему обходятся дороже, чем люди.

- В шестнадцать у них дети появляются, - Элиза собрала стопку тетрадей, - некоторые венчаются, конечно, но родители против такого. Пока девушка в семейном доме живет, она свой заработок туда вкладывает. Стоит ей уйти к мужу, и деньги пропадают.

В ателье мадам Ришар, на втором этаже изящного дома, было тихо. Примерку мадам устраивала в отдельной комнате, с венецианскими зеркалами, бархатной кушеткой и столиком для дамы, делавшей прическу. Барон де ла Марк сказал самой модной портнихе Брюсселя:

- Все должно быть наилучшего вкуса. На венчании присутствуют два монарха и высшая, аристократия Бельгии.

- Не только Бельгии, - мадам Ришар придирчиво осматривала высокую, стройную девушку. Она стояла, опустив русоволосую голову. Косы уложили над белым лбом и скололи шпильками. Портниха вспомнила колонку в светской хронике. На венчание съезжались дворяне из Голландии, Германии, Люксембурга и Франции.

Мадам Ришар отступила назад: «Брат ее на французской маркизе женился. Говорят, на очень богатой. Но не красавица, я слышала. Не то, что будущая баронесса де Торнако».

Маргарита еще никогда не раздевалась до белья перед кем-то. Она густо покраснела. В монастыре, в умывальных, у девушек были отдельные кабинки. Мать-настоятельница поджимала губы: «Скромность, прежде всего». С четырнадцати лет ученицы получали свои кельи, и больше не жили по двое. Маргарита, перенеся свои немногие вещи в беленую каморку, с тоской вздохнула. Когда у нее была соседка, девочкам удавалось поболтать перед сном, а теперь она оказалась совсем одна. Кроме Евангелия, молитвенника и учебников, другие книги а, тем более, газеты или журналы, в монастыре запрещались.

Высокая, стройная девушка в простом, шерстяном сером платье сидела в скромно обставленной приемной, с деревянными стульями и большой картой Рурской области на стене. На ней виднелись эмблемы компании фон Рабе, силуэт террикона, окруженный готическими буквами: «Für die Größe von Deutschland».

Маргарита посчитала. Компания владела тридцатью шахтами, пятюь коксовыми и тремя сталелитейными заводами. Окна конторы были распахнуты на чисто выметенный двор. Пахло гарью, углем, и немного, кофе.

Маргарита придирчиво оглядела платье: «Германии еще нет, а они трудятся на ее славу. Фон Рабе в Берлине живет, мне Волк говорил».

Они сошли с поезда в Кельне и добрались местным рейсом до Эссена. Макс и Маргарита поселились в скромном пансионе у вокзала, в разных комнатах. Вечером они сидели за ужином. Волк сбегал в лавку: «Любовь моя, я сам отлично готовлю». Он улыбнулся:

- Я против того, чтобы разделять обязанности по дому на мужские и женские дела. Это пережиток патриархата.

Легкий, теплый ветер шевелил гардину. В саду особняка Горовицей, среди пышной зелени сирени и жасмина, журчал мраморный фонтан. На дубовом столе стояла фотография в серебряной рамке: «Дорогим Страннице и Страннику, героям Америки, с пожеланием семейного счастья. Авраам Линкольн».

Бет сидела в кресле, закинув ногу на ногу, покачивая носком атласной туфли. Живот под шелковым, домашним платьем аккуратно выдавался вперед. Черные, тяжелые, собранные в узел волосы прикрывал большой, берет. На смуглых пальцах виднелись пятна чернил.

- Милая Бет, - читала она изящный почерк Марты, - книгу твою мы получили. Мальчики ее читают с горящими глазами. Питер, пока не закрыл последнюю страницу, спать не ложился. Он в отпуске, до осени. Делами занимается дядя Мартин, а мы обосновались у реки, в Мейденхеде. Люси два месяца. Она улыбается, узнает меня и Питера. Мальчики ее не спускают с рук. Полина вернулась с похорон тети Джоанны, и пока живет у нас, как и Эми с ребенком. Всем вместе веселее. Я даже дядю Аарона уговорила привезти сюда Марию, на все лето.

К сожалению, из Бельгии пришли плохие новости. Младший Виллем написал, что Маргарита пропала, в день ее венчания. Грегори очень беспокоится за сестру. Я прошу тебя, если ты что-нибудь услышишь, у тебя, ведь много знакомств, немедленно сообщи нам. Я посылаю описание Маргариты и желаю тебе, милая Бет, легких родов. Кузина Аталия, должно быть, разрешилась от бремени. Мы передаем ей свои поздравления. Хорошего вам пребывания в Чарльстоне. С любовью, твоя Марта.

- Разрешилась, - кисло сказала Бет и прислушалась. За дверью было тихо. Она взяла книгу из стопки авторских экземпляров: «Элизабет Фримен. Американка на Святой Земле». Женщина, размашисто надписала поперек титульной страницы: «Дорогому мистеру Марку Твену с пожеланием удачи на литературном поприще».

Экипаж остановился у ворот красного кирпича. Джошуа посмотрел на большой американский флаг, в синем, летнем небе:

- Британцы обстреливали этот форт, во время войны. Здесь мистер Ки написал «Знамя, усыпанное звездами», после бомбардировки.

До Балтимора они добрались на поезде и остановились в еврейском пансионе. Дэниел уехал в Буффало. Бет, успокоила невестку:

- Он ничего не узнает, обещаю тебе. Я поговорю с комендантом тюрьмы. Скажу, что пишу книгу об убийстве Линкольна..., - Аталия всхлипнула, опустив голову:

- Бет..., Я виновата, перед всеми, перед тобой..., Мой отец готовил покушение, и Мэтью..., - девушка расплакалась и Бет обняла ее:

Ребекка Бельмонте, урожденная Толедано, присела к венецианскому зеркалу. Томно прикрыв веки, девушка покрутила бриллиантовый браслет на тонком запястье. Волосы прикрывал черный, шелковый берет. Ребекка носила траур по отцу, умершему месяц назад. За окном, распахнутым в сад особняка, шелестели листья магнолий. Стояла влажная, удушающая, летняя жара. Солнце клонилось к закату. С океана тянуло влажным, соленым ветерком.

После войны муж Ребекки, отлично заработавший на продаже плантаций саквояжникам, перестроил особняк. Когда мистер Толедано скончался от удара, Дэвид Бельмонте, в кругу друзей, за сигарой и виски, заметил:

- Очень вовремя. Старого мошенника северяне собирались посадить в тюрьму. Пришлось бы его, потом содержать, ухаживать за ним..., - Бельмонте улыбался тонкими губами.

Сам он вышел сухим из воды. Во время осады Чарльстона, Бельмонте, майор конфедератов, заболел тифом, как и многие из спешно отступавших войск. Взятие города застало его в госпитале. Он, подписывая обязательство не поднимать оружия против северян, только упомянул, что служил в пехотном полку.

Бельмонте действительно служил в регулярной армии, несколько месяцев. Он приехал в Чарльстон из столицы Конфедерации, Ричмонда.

Элиза де ла Марк стояла на широких, каменных ступенях университетской клиники, глядя на свои золотые, подвешенные к браслету часики. Консилиум назначили на два часа дня. Школу в Мон-Сен-Мартене распустили на каникулы. Элиза объяснила мужу и свекру, что хочет съездить в Брюссель, заказать платья для нового сезона и купить книги. Барон недовольно отозвался: «Сколько раз я тебе говорил! Девушке, замужней женщине, неприлично ездить одной по железной дороге, ходить по городу..., Посмотри, что случилось с Маргаритой».

Сестру мужа так и не нашли. Элиза знала, что дело закрыто. Полицейский комиссар Брюсселя сказал им, что Маргарита, вероятнее всего, мертва. Элиза в это не верила. Каждое воскресенье, на службе в новом храме Иоанна Крестителя, девушка молилась за то, чтобы невестка нашлась, живой и здоровой. На Рождество они с мужем ездили в Рим. Элиза удостоилась личной аудиенции у папы Пия.

Его Святейшество ласково похвалил Элизу за строительство церкви и за ее работу в католическом образовании.

- Очень приятно, что вы, дорогая баронесса, несмотря на богатство и положение в обществе, не забываете о долге христианки, и помогаете страждущим людям, - заключил он, глядя на белокурую, прикрытую черной, кружевной мантильей голову:

- Я слышал, вы дали обет расширить и украсить церковь в Лурде, возведенную вашим покойным отцом, - его Святейшество перекрестился: «Я молюсь за его душу и буду молиться за вас».

Вагон третьего класса, из Льежа в Мон-Сен-Мартен, был забит людьми. К деревянному потолку поднимался табачный дым. Пассажиры, в простых, холщовых куртках, в суконных картузах, со старыми саквояжами, сидели прямо на заплеванных половицах. В открытые окна виднелись слабые, летние звезды над бесконечными полями. Вдалеке поднимались вверх терриконы шахт «Угольной компании де ла Марков».

- Говорят, в этом году пять сотен человек нанимают, - один из рабочих растоптал прохудившимся ботинком окурок, - на «Луизе» новые штольни пробили, и на других шахтах тоже. Главное, - он взглянул на вечернее небо, - первым в очереди оказаться, и понравиться главному штейгеру.

Его собеседник, высокий, молодой, белокурый мужчина, поскреб в бороде:

- Я слышал, они весной две тысячи человек уволили. С десяток шахт закрыли. А вы радуетесь, что пятьсот на работу возьмут, - он курил дешевую папиросу. Руки у него были большие, с крепкими, длинными пальцами, с несмываемыми пятнами угля и следами от ожогов.

- Надо добиваться, чтобы компании устанавливали справедливую оплату труда, - заключил мужчина, -в Германии, на заводах фон Рабе, после осенней забастовки, хозяева на это пошли. Хотя все равно, -он взглянул на двери тамбура, - капиталисты нас грабят.

Пляж мелкого, белого песка уходил за горизонт. Низкое море сверкало под лучами утреннего солнца. Холщовые занавески купальных машин развевались на ветру. От кромки прибоя доносился детский смех. Элиза, в утренней, простой юбке и широкой блузе, в скромной шляпке, глядела вдаль, сжав в руках ридикюль. Она, по монастырской привычке, вставала рано. В Мон-Сен-Мартене она сама готовила завтрак себе и Виллему. Они ели вместе, свекор поднимался позже. Муж провожал ее до школы и шел на шахты. Элиза оборачивалась, поднимаясь на крыльцо. Она видела, как Виллем машет ей рукой.

Здесь, в Остенде, она просыпалась до завтрака и шла купаться. Положено было это делать с горничной, но Элиза не хотела беспокоить девушек. Она плавала в мелкой, теплой воде, в огороженной со всех сторон купальной машине. Элиза вспоминала прозрачные волны лесного озера в Ренне и серые, каменные стены охотничьего дома.

Она рассказала Виллему все, когда вернулась из Лувена. Элиза не выдержала, и расплакалась, уткнувшись лицом в его крепкое плечо.

- Не надо, любовь моя, не надо..., - шептал юноша, - я здесь, я с тобой. Я никогда, никогда тебя не оставлю..., - он целовал белокурые волосы, нежную, пахнущую ландышем шею, влажные щеки. Элиза приникла к нему. Виллем подумал:

- Она такая сильная, Элиза. Она спорит с папой и добивается своего. Она не боится говорить то, что она думает..., - сейчас она укрылась в его руках и тихо всхлипывала. Виллем, уверенно, сказал: «Ничего страшного. Мы усыновим сироту, милая моя. Мальчика, или девочку..., У нас появится ребенок, и все будет хорошо».