Я получил открытку на следующий день после праздника. Еле углядел в щели почтового ящика белизну конверта, звякнул в подъездной гулкой тишине ключами. Потом уже торопливо мял тонкую бумагу, разрывал конверт, еле взглянув на обратный адрес. Поздравление с днём рождения прислала моя Нина Васильевна.

Пока я возился, закрывая ящик, перед глазами промелькнуло её лицо, тёмные морщины от краешков век, добрая улыбка и словно в этой же подъездной тишине я услышал знакомый голос.

Эх, моя Нина Васильевна похожа на пожилую учительницу, бабушку и добрую волшебницу одновременно. Это я вчера устроил дома с друзьями праздник, а она на другом конце города лежала перед телевизором, переносила ангину. У стариков всегда даже мелкая простуда проходит будто бы под увеличительным стеклом. А тут ангина. И больше всего эта женщина печётся, чтобы я не заходил к ней во время болезни. «Чего смотреть на меня больную, хватать заразу, — говорит. — Дай оклематься одной, не хочу остаться в твоей памяти с носовым платком в руках».

Из конверта приветливо выглянул глянец открытки. Фиолетовый лепесток нарисованного ириса изогнулся, лизнул надорванный краешек бумаги. Открытку же, когда берёшь, сразу переворачиваешь, или открываешь и начинаешь читать содержимое, а только потом обращаешь внимание на рисунок, оформление и замысел художника. Тут то я и остановился перед самой подъездной дверью. Не было на развороте никакого поздравления, чистый и белый картон, только и всего. Я внимательно пригляделся к белизне бумаги, приблизил открытку к глазам, распахнул дверь, чтобы было побольше света, но так ничего и не увидел. В сердце неприятно ёкнуло, будто бы это чистое послание было каким-то непонятным знаком, укором, что я забыл о Нине Васильевне.

Только когда я уже совершенно огорчённый перевернул открытку, чтобы взглянуть на фиолетовые ирисы, на душе отлегло. Там то и был текст.