Стычка заняла минуту-две, от силы три. Шум спугнул стоящих на шухере и притаившихся в засаде, и никого поймать во время погони не удалось. Вернувшись, Крюков хотел подробнее рассмотреть тела в голубоватых лучах злобно прищурившейся луны. Странно, успелось подумать, желтое, а источает голубое. Налетчики были одеты в грязные промасленные робы мастеровых. Кроме ножей и браунингов, они вооружились колунками, висевшими под куртками на веревочных петлях. Физиономии, разумеется, не пролетарские. Один матрос Черноморского флота — по наколкам определилось, с эсминца «Стремительный», не исключено — анархист. Другой по облику будто приказчик галантерейной лавки, с игривым завитком-«поцелуйчиком» над бровями. Смертельно раненного причислили к юнкерью: две запятые усов топорщились под вздернутым носом. Самоубийца принадлежал, похоже, к интеллигентному сословию. Сухощавый, длинный, в рубахе с крахмальной манишкой и в лакированных штиблетах на кнопках. Документов, естественно, никаких, и вообще ничего, что намекало бы на принадлежность к организации. Ни меток на белье, ни клочка бумаги в карманах.

Патрули выходили на рельсы с наступлением вечера. Сложность заключалась в том, что на Сортировочной и ночью суета не замирала. Гудели маневровые паровозы, что-то двигалось, пыхтело, подмигивало, стучало, сновали обходчики и стрелочники. Солдатам на расстоянии десяти шагов не отличить грабителя от обыкновенного железнодорожника. Налетчикам нередко удавалось подойти вплотную. Если удача им сопутствовала, укладывали патруль финками, распечатывали теплушку, сигналили своим и, пока кто-нибудь случайный не подымал тревогу, успевали выкачать порядочно. Десять — пятнадцать мешков терял Наркомпрод, когда налетчики брали верх. Но чаще их все-таки перекалывали штыками или расстреливали, как бешеных собак.

На крюковский патруль спрыгнули с крыши ледника, стремясь сбить с ног. Солдаты держали винтовки наперевес. Если бы на ремне за плечом, то прыгать бы побоялись — еще напорешься на острие. Использовали налетчики обычно финки. Барахтаться на земле им ловчее. Лезвия хорошо наставлены на горло. То ли слепая фортуна переметнулась на сторону укрепленного наркомвнудельцем патруля, то ли налетчики попались недостаточно опытные, но свалить никого не удалось. А к штыковому бою солдаты готовы. Завязалась кровавая рукопашная. Двух гадов изрешетили пулями, третьему продырявили живот трехгранным, и он позднее умер на глазах, не приходя в сознание. Четвертый покончил самоубийством, сообразив, наверное, что из железнодорожного тупика не уйти. В плен на Сортировочной почти не сдавались, знали — взятых с поличным судят, не отходя, как выражался старший агент Хейно Либбо, от кассы, то есть рядом с вагонами. Трупы бросили на тачки и отвезли к пакгаузу. Там сложили в специально вырытое углубление. Утром заберет грузовик уголовного надзора. Затем тронулись дальше и дошагали положенное по усыпанным шлаком скрипучим промежуткам между колеями. Худющий — одни мощи — старший агент Хейно Либбо, со стальной оправой очков, криво сидящей на носу, чиненой-перечиненой проволокой, пробормотал:

— Теперь денька на три угомонятся, суки!

Крюков, хромая и поддерживая саднящую кисть, поинтересовался: