Любой уважающий себя специалист по ближней зоне знает про «казус Балаева». Знать-то знает, но объяснить не может. Я тоже не могу. Единственное, в чем я твердо убежден, так это в том, что моя фамилия там не по существу. А чья по существу, так я бы и сейчас с удовольствием выяснил.

Было это на программе Синельникова по свободному поведению. Этот Синельников был большой человек, всех знал, все мог. Идея у него была такая: «Каждый может быть космонавтом!» Он считал, что готовить космонавтов по нескольку лет и зубрить каждый полет до автоматизма в земных условиях — это искажение великой идеи. И что все корабли неправильно конструируют. В них человек по рукам и ногам спутан. А полетов уже десятки в год, обучение чересчур усложнено, программы затягиваются. Корабль должен быть прост в управлении, как велосипед, а космонавт должен, как велосипедист, руководствоваться минимальными рефлексами. Для определения этих рефлексов ему нужны были неподготовленные люди. Их сажали на корабль, отгоняли на пять-шесть гигаметров от Земли на полуторамесячный эллипс и создавали, как Синельников говорил, неустойчивые ситуации с правом приема самостоятельных решений в естественных условиях. Хороши естественные! Аукнешься, а откликнется тебе с Земли чуть ли не через минуту.

Короче, Синельников эту идею пробил. Иные на него как на сумасшедшего смотрели. И вправду, чепухи там много было, но дело он сделал хорошее. Разве нынешний корабль с прежними сравнишь?

А метод у него был такой: он требовал себе медкарты и персоналки чуть ли не со всей академии, обрабатывал на машине, отсеивал острые противопоказания, вызывал человека за месяц до старта и предлагал полет. Курс обучения — в основном на карданном тренажере с автопротивовесами, и ступай, за Луну не зацепись!

Вроде чушь несусветная, академики при одном звуке его имени багровели, а полеты шли без сучка, без задоринки. И после десятого полета с кораблей начали разные блоки снимать. За ненадобностью.

С Оскариком Джапаридзе мы, что называется, одной веревочкой связаны. Парень он заводной, да и меня долго раскачивать не приходится.

Характеры у нас одинаковые, как говорится, гусарские, и потому мы с ним всегда попадаем в разные группы и возимся с разными проблемами. Тут уж ничего не поделаешь. Двое одноплановых исследователей в одной группе слишком большая роскошь, и уж за чем, за чем, а за этим ЭВМ отдела кадров следит неукоснительно. И бегаем мы друг к другу, так сказать, неофициально. В основном, когда надо расшевелить мозги, а заодно доставить себе удовольствие разыграть приятеля.

Я сейчас в восторге. Дорвался наконец до своих любимых люмончиков. О них я, можно сказать, с детства мечтал. Люмоны — это люминофоры с низким порогом возбуждения. Очень удобная штука. Покроешь ими какую-нибудь хитрую медяшку, пустишь ток — и наблюдай себе его распределение, всякие там наводки, взаимоиндукции, переходы, аномалии плотности. Короче, я, как алхимик, гоню люмоны на нашей аппаратуре с помощью тайных заклятий, а электрики за мной ходят по пятам и клянчат миллиграммы.

А Оскарик закопался в таймеры. После первых работ Кошты такая шумиха с этим делом поднялась! Деньги — неограниченно, штаты — какие хочешь, аппаратура — навалом…

Сначала все шло «на ура!», но потом поутихло. Оскарик ходил мрачный, а я, признаюсь, язвил. И повздорили мы крепко из-за моего длинного языка. Здорово повздорили. Полгода не встречались. Ну а потом я все-таки не выдержал. Побежал к нему первый, поскольку понимал, что виноват. Вернее, убедил себя, что виноват. Без него было мне попросту скучно.