Майя проснулся от прикосновения к плечу холодных пальцев. В темноте над ним стоял его двоюродный брат.

— Кузен? Что… — Он сел в постели, потирая глаза. — Который час?

— Вставай! — Прорычал Сетерис. — Быстро!

Не до конца проснувшийся Майя покорно выбрался из постели.

— Что случилось? Пожар?

Дирижабль «Сияние Карадо», зловещий, как грозовая туча, висел в предрассветном небе у вершины причальной мачты. Майя не летал на дирижабле с восьмилетнего возраста, когда его доставили в Унтеленейс на похороны матери, и воспоминания о том времени были исполнены самого беспросветного горя. Он вспомнил, как молился Ули, чтобы она позволила умереть и ему тоже.

Экипаж «Сияния» встретил его торжественным молчанием; они знали о гибели «Мудрости Чохаро», и он видел горе и страх на их лицах.

У подножия причальной мачты, когда капитан приветствовал его формальным «Ваше Высочество», Майя неожиданно для самого себя остановился и тихо сказал:

— Мы полностью доверяем вам и вашей команде.

Капитан не сумел скрыть потрясения, Майя встретился с ним глазами и улыбнулся уголками рта. Через некоторое время уши капитана дрогнули, и он поклонился снова, на этот раз глубже.

Шпиль причальной мачты Унтеленейса сверкал на солнце, как драгоценный камень. Майя спускался по узкой лестнице медленно и осторожно, понимая, что усталость после бессонной ночи может сыграть с ним дурную шутку, и он вряд ли останется жив, если споткнется.

Никто не ожидал его приезда, и потому у подножия мачты снова не было никого, кроме капитана. Майя вздохнул с облегчением: с Чаваром, застигнутым врасплох, будет легче иметь дело, чем с Чаваром, успевшим сосредоточиться и подготовить план обороны.

Майя ускорил шаг, чтобы обойти Сетериса и догнать посланника.

— Вы не проводите нас?

Взгляд посланника скользнул над его плечом к Сетерису, затем он поклонился.

Улимер находился на окраине Сето, города, покоившего в своих объятиях Унтеленейс, как раковина жемчужину. Спустившись вслед за лейтенантом Бешеларом и Калой Атмаза с ошеломляюще огромной императорской повозки, Майя подумал, что очутился в ином мире.

Храм и стены кладбища когда-то были возведены из красного кирпича, который теперь неудержимо крошился и осыпался. Колонны храмового портика нуждались в побелке, а их капители казались лохматыми от птичьих гнезд. Сорняки тянулись к свету из щелей между плитами дорожки, ведущей от ворот ко входу в храм, а трава на кладбище выросла настолько высоко, что верхушки надгробий казались маленькими бесплодными островками в бурном желто-зеленом море.

— Ваше Высочество, — сказал Бешелар, — вы уверены?

— Да, — ответил Майя. — Их смерть значит не меньше, чем смерть нашего отца.

Когда Кала открыл ворота, в дверях появился крепкий на вид священник в черной мантии, такой же потрепанной, как и его храм. Некоторое время он смотрел, разинув рот под несколько помятой лунной маской, а потом бросился вниз по лестнице. Он пал ниц, а из темных недр храма раздался мягкий шелест одежд, когда вся община последовала его примеру, не сходя с места.

К концу ужина, поздно вечером, Майя был уже настолько измучен, что не мог сосредоточиться ни на чем. Как только они вернулись из Улимера, он попросил Бешелара проследить, чтобы решетку Алсетмерета закрыли на замок, и наотрез отказался давать аудиенции кому-либо до завтрашнего дня.

Впрочем, это вовсе не означало, что ему удастся провести вечер в одиночестве. Наверное, Эсаран сидела в засаде, потому что набросилась на него, как только он сделал шаг за пределы решетки. Она не позволила ему вернуться в Черепаховую гостиную под предлогом, что эта комната не соответствует его императорскому достоинству, и чуть не силой притащила в Розовую приемную этажом выше, огромное помещение, где вполне можно было играть в прятки, оформленное в гнетущих черно-вишневых тонах. Стены здесь были оклеены порчайнийскими шелковыми обоями с замысловатым узором из переплетающихся роз всех оттенков от темно-фиолетового до оранжево-красного, да еще с позолоченными краями лепестков.

Эсаран заготовила бесконечный список вопросов, требующих немедленного решения, и когда он попытался намекнуть, что доверяет ее компетенции, она округляя на него глаза, напомнила, что среди пострадавших в результате крушения «Мудрости Чохаро» были так же эдочареи, личные слуги Императора. Ее тон явно указывал, что отныне ему не позволено будет самому заботиться о себе, как он всегда делал в Эдономее. Она так же добавила, что Клемис Аттереж в нетерпением ждет императора, чтобы обсудить вопросы его нового гардероба и определиться с закупками новых тканей.

Майя ей не нравился, но было очевидно, что она не позволит личным чувствам отразиться на эффективности ее работы. Возможно, она острее, чем Чавар, осознавала неограниченность власти Императора, и не желала давать своему господину повод отстранить ее от дел. Но ее старательность граничила с жестокостью, и так как к усталости уже прибавилась головная боль, остро тикающая в висках, он просто сказал:

— Мы уверены, что любые рекомендованные вами лица смогут удовлетворить наши потребности.

Майя открыл глаза навстречу солнечном свету и некоторое время лежал, растеряно моргая. Это была не его спальня в Эдономее, и не полузабытая детская в Исварое. Судя по роскошным занавескам балдахина, с вытканными на них кошками Драхада, и парчовому покрывалу, он находился в одном из поместий отца, но…

Когда он вспомнил, где находится и что произошло, он был уверен, что все ему только снится. Эта мысль принесла огромное облегчение.

Скоро он проснется на своей собственной узкой и провисшей кровати в Эдономее и, возможно, даже не вспомнит этот смешной сон. Он был послан богинями, чтобы Майя был доволен тем, что имеет, и не тосковал по невозможному.

Полезный моральный урок, с сонным удовлетворением подумал Майя, и в ту же секунду звук приоткрываемой двери заставил его приподняться на локте в опасении, что к нему идет Сетерис с известиями о прибытии отцовского посланника.

Это оказался худенький мальчик в ливрее Драхада, который слегка встревожился при виде проснувшегося Майи, но моргнул и робко объявил, что был послан узнать, какой сорт чая предпочитает Его Императорское Высочество за завтраком.

Оставшуюся часть утра и половину дня Майя с Цеветом провели за разбором корреспонденции. Они пришли к соглашению, что многие из вопросов и проблем лучше будет рассмотреть после коронации, когда положение Императора не будет иметь ни малейшей двусмысленности. Они обнаружили еще одно письмо от Эшевиса Тетимара, которое заставило Цевета нахмуриться и пробормотать достаточно громко, чтобы слышал Майя:

— Какая настойчивость!

Было также письмо Сетериса, жалующегося, что ему отказали в посещении Алсетмерета. «И все же тебе придется иметь с ним дело» — устало подумал Майя.

Впрочем, Цевет заверил его, что отказ в посещениях императорских покоев до коронации не будет принят за грубость, и Майя собственной рукой написал Сетерису записку, обещая личную аудиенцию после официального вступления на престол.

Затем Цевет уселся писать новую партию формальных и малоинформативных писем к Коражасу, а Майя с Телимежем и задумчивым Дажисом, занялись делом, которое откладывать дальше было уже нельзя.

Приготовления к коронации Императора Эдрехазивара VII начались в шесть часов утра двадцать третьего числа месяца. День начался с поста, который не мог быть нарушен до самой коронации. Майя искупался в воде с травяным отваром; запах трав щекотал горло и немного раздражал глаза. Под бдительным надзором Дажиса Эша торжественно облачал Майю в длинное бесформенное одеяние без рукавов, называющийся «кеб», одежду предков, которая в настоящее время использовалась только при посвящении среди Атмаза, духовенства, а также во время коронации. Майе, привыкшему к узким курткам и штанам было не по себе в этом балахоне, а так как обычаи запрещали одевать что-либо под кеб, он чувствовал себя голым, как в ночной рубашке.

Затем Аврис терпеливо и тщательно расчесал волосы, распутывая узлы непослушных локонов пока они не заструились, гладкие и влажные, вниз по спине. Эша открыл секретную панель в стене гардеробной и достал тяжелую шкатулку резного дуба, в которой хранились главные императорские драгоценности. Часть их была утрачена вместе с покойным Императором, с грустью сказал он, взамен будут изготовлены новые, но то были Малые сокровища Короны, Мишен Мура. Большие сокровища, Дачен Мура, никогда не покидали пределов Унтеленейса.

Украшения Майя надел самостоятельно. Кольца для пальцев, серебряные с нефритом и лунными камнями,

[3]

широкие браслеты, тоже серебряные с квадратными изумрудами; набор колец для ушей с бледно-зеленым нефритом, ожерелье с изумрудами и лунными камнями, плотно обхватившее его горло, и, наконец, диадема с теми же лунными камнями. Он отказался посмотреть в зеркало: он сам не узнавал себя и не хотел знать, в кого превратился. Он слишком боялся увидеть по ту сторону стекла своего отца.

Во внешней комнате Кала, Бешелар, Телимеж, Цевет и Чавар ждали его вместе с Архипрелатом из Сето, Адремазой и капитаном гвардии. При появлении Майи все они опустились на колени. Затем они снова встали, и Дажис пересек комнату, чтобы встать рядом с Телимежем. Затем Чавар, сложив руки Майи ладонями друг к другу, взял их в свои и задал три ритуальных вопроса; правдивость ответов Майи должны были засвидетельствовать Адремаза и капитан.

Чавар задавал простые вопросы: время рождения Майи, истинное имя его отца, божественный покровитель. Майя отвечал: день зимнего солнцестояния, Немер Драхар, Чтео Карежасан, госпожа звезд. Он чувствовал себя принцем из волшебной сказки, о котором мать рассказывала бесконечные истории, хотя в тех сказках всегда были разные богини. Он почти слышал по-баризански певучий голос матери, спрашивающий: «Чье ты дитя?». И его собственный, отвечающий уверенно и радостно: «Я дитя звезд».

На следующее утро все крыши Унтеленейса были засыпаны снегом.

— Ранний снегопад, не по сезону, — чопорно заметил Эша, заметив направление взгляда Майи.

Теперь, когда он был коронован, а не просто являлся первым претендентом на престол, нельзя было дольше оставаться в безопасном уединении Алсетмерета. Цевет заверил, что ему больше не придется являться в Унтелеан, за исключением особо торжественных случаев, но Император традиционно давал аудиенции в Мишентелеане, и несмотря на похороны Варенечибела IV, которые должны были состояться сегодня вечером, новый Император (как твердо сказал Цевет) обязательно должен встретиться со своими подданными.

— Работа правительства застопорилась, — сказал он, сидя на противоположном торце стола, собранный и безупречный, как всегда. — Необходимо дать ему новый толчок, Ваше Высочество, и вы единственный, кто может это сделать.

— Полагаю, что я должен, — вздохнул Майя.

Скорее с облегчением, чем с сожалением Майя поручил Цевету сообщить Сетерису, что личная аудиенция будет дана ему на следующий день. Затем он провел большую часть дня, разбираясь в делах, оставшихся нерешенными из-за смерти отца. Бесконечное множество нудных проблем, каждая из которых требовала удручающе долгих объяснений. Только к концу дня он смог встретиться со Свидетелем мертвых.

Майя сумел самостоятельно избавиться от секретарей, которые роились вокруг него как пчелы с самого утра. Наконец в Мишентелиане, освещенном умирающим светом зимнего солнца, остались только сам Император, его нохэчареи, секретарь и Тара Селехар.

Он оказался моложе, чем ожидал Майя, всего лет на десять старше своей благородной покровительницы, но Майя еще никогда не видел человека, столь измученного и изможденного. Он был невысокого роста, как Сору, но с таким скудным количеством плоти на костях, что Майя мог разглядеть каждую жилку на его запястьях. Глаза в темных от бессонницы глазницах сияли ярко-синим светом, он отрезал длинные косы — отличительный признак священника — и теперь его прекрасные молочно-белые локоны едва касались плеч. Он не носил патерской мантии, но был облачен в глубокий траур. Майя отметил про себя изношенные манжеты куртки и предположил, что пределы благотворительности вдовствующей Императрицы строго ограничены.

— Ваше Высочество, — пробормотал Селехар, кланяясь.

Его грубый и хриплый голос странным образом противоречил подчеркнуто респектабельной внешности.