В воздухе прокатился раскат грома.

Однако звук доносился не с небес, это управляющий проверял лист железа: насколько похож его звук на настоящий гром, — если бы сценическому грому недоставало величественного рокота, весь эффект от представления был бы потерян.

Мисс Корделия Престон, плотнее закутавшись в плащ от холода, стояла, прислонившись к плохо покрашенной и как-то жалко выглядевшей декорации стены замка, который даже при бурной игре воображения трудно было назвать величественным.

— Этот толстый управляющий — просто исчадие ада, — сердито пробормотала она, обращаясь к миссис Амариллис Спунс, сидевшей на квадратном пне.

Пустой театр, где каждый звук отдавался эхом, пропах маслом от ламп, свечной гарью и пылью; к этим запахам примешивался «аромат», оставленный вчерашней публикой да и, наверное, самими актерами. Огни рампы были приглушены, а лампы с помощью маленьких колесиков опустили так, чтобы фитили было легче подрезать; свечи тускло освещали сцену, погруженную в мерцание. Замерзшие актеры то и дело потирали руки. При каждом выдохе в воздух взлетало небольшое туманное облачко пара. Корделия Престон и Амариллис Спунс, втроем с тещей управляющего играющие в спектакле роли поющих ведьм, должны были из собственного скудного жалованья сделать себе прическу, купить костюмы, пудру и грим, а еще питаться, платить за жилье и переезды. Управляющий вызвал актеров сегодня с самого утра: стоя у края тускло освещенной сцены и покачиваясь на пятках, он возвестил, что намерен снова урезать им жалованье.

Спустя несколько вечеров мисс Корделия Престон (хотя она неизменно представлялась на театральных афишах, как того требовали правила для старших актрис, миссис Престон, Корделия не была замужем) сидела в подвальчике на Литтл-Рассел-стрит в Блумсбери, погрузившись в полудрему, все еще уставшая после утомительно долгого перехода домой из Гилфорда, и потягивала портвейн.

Она не задернула штор: чтобы заглянуть к ней в подвал, людям пришлось бы изловчиться и стать на четвереньки. Она видела ноги прохожих и слышала звук их шагов (сегодня и каждый день): топот сапог, стук каблучков и глухое шарканье грязных ног. В этот час прохожих стало заметно меньше. Соседский кот, выхваченный светом уличного фонаря, выгнув спину, словно знак вопроса, застыл на ступеньках, ведущих в подвальчик. Мать Корделии умерла, когда девочке было десять лет, и Корделия жила в подвальчике со своей тетей Хестер. Покидая этот мир, тетя Хестер напутствовала племянницу такими словами: «Это твой дом, моя девочка, держись за него и вовремя вноси плату. И, когда меня не станет, не убирай мои звезды — они присмотрят за тобой».

И Корделия оставила сияющие звезды на потолке (они были сделаны из дешевой бижутерии и стекла, покрытого краской) и вовремя вносила плату. Она не тронула и зеркал, в которых отражались звезды, и зачитанных книг по гипнозу и френологии, занимавших угловую полку, и белую мраморную голову, исписанную цифрами. Она называла ее Альфонсо, потому что мать Корделии однажды выступала в спектакле, где играл лысый герой по имени Альфонсо.

Корделия запомнила все цифры благодаря голове Альфонсо: 1, 2, 3 на затылке, 14 — на макушке; Альфонсо был ее другом, и она иногда украшала его красными бархатными цветами. Мраморная голова, испещренная цифрами, — возможно, странная игрушка для маленькой девочки, но людей театра, привыкших к тысячам странностей, трудно удивить: они проживали каждый вечер в окружении восковых яблок, тазов с бутафорской кровью, черепов, живых голубей, мертвых оленей и книг без страниц внутри.

Возможно, ее мать и тетя были мертвы, но вместе с Альфонсо, со звездами, зеркалами, красными бархатными цветами и прочими мелочами, украденными матерью Корделии из театра, два духа навсегда поселились здесь: Кити и Хестер.

Мама Корделии и тетушка Корделии были известны как мисс Престон.

Предшественницы настоящей миссис Престон возникли фактически из небытия благодаря решимости, целеустремленности и невероятным усилиям воли: их путь к респектабельному подвальчику в Блумсбери начинался в грязных трущобах Севен-Дайалза, что неподалеку от округа Сент-Джиллс. Давным-давно светловолосые сестры Кити и Хестер убежали из дому навсегда, после того как их папаша проломил голову матери девочек бутылкой из-под джина и стулом. Сестрам было одной тринадцать, другой почти четырнадцать. Они знали только одного человека, к которому можно было обратиться за помощью, и этим человеком был брат их матери мистер Джордж Сим. Каким-то чудом оказалось, что он работает чистильщиком ламп в театре на Друри-лейн. В обязанности мистера Сима входило подрезать фитили и очищать от копоти стекла сотен ламп; у него была крохотная комнатушка при театре, в которой он спал, потому что по роду своей деятельности вынужден был покидать знаменитый театр последним, а вставать первым.

Он как раз начищал лампу, рассматривая ее на свет, когда явились Кити и Хестер. Увидев их испачканные несчастные лица, он вздохнул.

— Что на этот раз?

Однако девочки не могли говорить. Они не плакали, но зубы их стучали, будто от холода, хотя стояла середина лета, а в комнате, где начищались лампы, было душно и жарко. Мистер Сим вышел на пустую сцену, и сестры последовали за ним, не видя, что вокруг сцены расположены золоченые ложи, где вечером рассядется богатая публика. Они не заметили высокого потолка театра, без внимания остался и тяжелый бархатный занавес. Девочки все еще не могли обрести дара речи, пока их дядя менял масло в лампах у боковых стен.

На Бау-стрит в таверне «Овечка», в пропахшем потом, элем и табаком углу, служившем мистеру Кеннету и мистеру Турнору «офисом» («Работа для звезд»), Корделии и Рилли сообщили, что для них сейчас нет ничего подходящего, но пообещали, что будут иметь их в виду. Актрисы слышали эту отговорку сотни раз. Они переглянулись, как будто говоря одна другой: «Что ж, ничего не поделаешь!»

— Давай пойдем на сеанс гипноза в больницу. Помнишь, я рассказывала, что они собираются провести эксперимент, — сказала Рилли. — Тем более что на нас шляпки, как у настоящих леди.

И они отправились в путь, довольные тем, что есть чем заняться. Дойдя до университетской больницы, они с удивлением заметили, кажется, самого Чарлза Диккенса, только что скрывшегося перед ними в глубине здания. Пройдя по коридору, люди попадали в лекционный зал, наполненный возбужденной, переговаривающейся толпой. Здесь были образованные и серьезные джентльмены, доктора и несколько леди в таких же, как у Рилли и Корделии, шляпках. Публика сидела на маленьких сиденьях. У самой кафедры действительно расположился мистер Диккенс. Они услышали, как по залу то и дело проносился шепот: «Смотрите, это же мистер Диккенс!»

Профессор Эллиотсон привел с собой одну из ирландских сестер, о которых упоминалось в газете. Она была в ночной рубашке. Присев на стул, девушка с задумчивым видом сложила на коленях руки. Собравшимся довольно трудно было рассмотреть ее лицо. Профессор говорил слушателям о том, как важна его работа: он утверждал, что гипноз помогает пациентам в больнице, особенно во время хирургических операций, когда благодаря гипнозу сознание пациента отключается и он не ощущает боли.

— Я полагаю, что гипноз оказывает физическое воздействие на функционирование систем организма. Хочу особенно подчеркнуть для собравшейся ученой публики, что гипноз — это не набор хаотичных правил, это не чепуха, как спиритуализм.

Рилли Спунс жила со своей старенькой матерью на Райдингхауз-лейн, недалеко от Грейт-Титчфилд-стрит возле Оксфорд-стрит. Миссис Спунс, маленькая и вечно занятая женщина, любила компании и обожала петь, однако, состарившись, совсем утратила память (хотя и осталась все такой же любезной и музыкальной) и порой снимала с себя одежду в самый неподходящий момент. Отец Рилли (Корделия помнила его) был уже мертв, один брат Рилли погиб на флоте, другой просто исчез, и никто не знал, жив он или умер. Семья Спунс занимала две комнаты. Рилли с матерью жили в одной из них, а другую сдавали пожилой и довольно странной, но доброй женщине по имени Регина. Когда Рилли уезжала из Лондона на гастроли, Регина, которая тоже была не от мира сего, хотя и в меньшей степени, чем миссис Спунс, всегда помогала ей. Каким-то образом они выживали и справлялись со всеми проблемами.

Регина испытывала огромный интерес к убийствам. Она знала все подробности обо всех знаменитых убийцах Великобритании и была уверена, что один из них бродит неподалеку от Грейт-Титчфилд-стрит. Регина буквально проглатывала газетенки по пенни штука, где печатались рассказы из серии «Жуткие убийства». Она рассказывала, что раньше работала оратором и в ее обязанности входило объявлять о последних совершенных убийствах (или о выдуманных, если ничего «интересного» не происходило). Регина знала много мрачных старинных баллад и напевала их на известные мелодии:

Так она напевала, раскладывая карты или заваривая для миссис Спунс чай.