Совершенство техники

Юнгер Фридрих Георг

Юнгер рассеивает прогрессистские иллюзии техники как всеобщего кормильца и создателя бесконечных потребительских благ. В парадоксальном видении мыслителя техника не умножает богатства, а создает вечный дефицит. Однако ограниченность и исчерпаемость ресурсов земли и самого человека полагают предел развитию технической цивилизации, совершенствованию техники и подают надежду, что посреди всеобщего оскудения и запустения возможен отказ от потребляющего способа бытия в пользу по-настоящему творческого.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Здесь под одной обложкой объединены книги «Совершенство техники» и «Машина и собственность». Они появились не одновременно — вторая стала как бы продолжением первой и отличается от нее отбором анализируемого материала, — но вместе они составляют единое целое.

Первую книгу, работа над которой была начата весной и окончена летом 1939 года, удалось издать лишь в 1946 году. В годы второй мировой войны о ее публикации не могло быть речи. Хочу отметить, что несмотря на невозможность ее издания, книга еще тогда была набрана моими издателями — Бенно Циглером в Гамбурге и Витторио Клостерманом во Франкфурте-на-Майне. Весь гамбургский набор, а также почти весь тираж, напечатанный во Фрейбурге, погибли во время бомбежек. В то же время в США (Лексингтон, штат Кентукки) типограф Виктор Хаммер, у которого находился один экземпляр рукописи, отпечатал вместе со своим сыном трудоемким ручным способом девять экземпляров этой работы, успев дойти до 60-й страницы. Они старались сохранить эту рукопись. Отцу и сыну Хаммерам, а также моим издателям, я благодарен за приложенные ими усилия. Не всякое начинание увенчивается успехом, но сама жизнь показывает, что нередко в труд, затраченный на самую неудачную попытку, бывает вложено столько энергии, благожелательности и заботы, сколько не встретишь при удачливом, легко осуществимом предприятии.

Памятуя об этом, я благодарен и тем читателям, которые откровенно говорили мне, что такие книги, как «Совершенство техники» и «Машина и собственность», нельзя публиковать, их нужно запрещать и не допускать к печати. Эти читатели переоценивали могущество цензуры и могущество печатного слова. Любая мысль, какой бы она ни была, возникает из соприкосновения, а соприкосновение предполагает сопротивление. Можно запретить книгу, но нельзя запретить движение, которое обязательно предшествует ее появлению, нельзя запретить соприкосновение и сопротивление, нельзя запретить опыт. Внимательный читатель непременно поймет, что этому изданию предшествовали долгие годы печального опыта, проверенного многократными повторениями. Мне самому было бы гораздо приятнее, если бы не было нужды писать эту книгу. Между тем это сочинение появилось не случайно, и не случайно оно выходит именно сейчас, потому что издание специально приурочено к настоящему моменту. Вопрос о границах механики, о границах автоматизированной технической сферы невозможно более замалчивать. Он сам о себе напоминает, и никакой Техник не может помешать его обсуждению. Тут бесполезно вводить запреты, и там, где они уже введены, на деле ничего не меняется, поскольку запреты не могут скрыть того факта, что рабочие являются пленниками сложной технической аппаратуры и организации. Сейчас, после второй мировой войны, все государства находятся в одинаковом положении: они похожи на корабль, оснащенный хорошо отлаженным и превосходно функционирующим двигателем, который неуклонно движется навстречу неведомому айсбергу.

О догматизме Техника можно сказать следующее: по своей жесткости и эффективности этот догматизм не уступает теологическому. В той части, которая касается знаний о ходе развития аппаратуры и организации, это не ощущается, поскольку здесь каждое новое изобретение неизменно уничтожает предшествующие достижения, отбрасывая их как ненужный хлам. Не знание как таковое, а вера в это знание делает технократов догматиками. Техник либо вообще не задумывается о нужности своего знания, либо не ставит ее под сомнение. И более того! Он еще и не терпит, чтобы другие задумывались о нужности его знания или ставили ее под сомнение! Критические высказывания техников по поводу «Совершенства» и «Машины и собственности» поразили меня в первую очередь своей неприкрытой догматичностью. Возражения без каких-либо доводов, голословные утверждения, непоколебимая вера в то, что с помощью машин будут разрешены все трудности, которые в будущем могут встать перед человечеством, — вот приблизительно все, к чему сводятся их возражения. Остается еще только упомянуть описания гигантских новых заводов и фабрик, которые будут использовать энергию солнца и моря и запускать цепную реакцию. Природные ресурсы уже настолько расхищены, что пришла пора задуматься о поиске новых источников. Теперь уже заговорили о том, что на луне, возможно, найдутся месторождения, пригодные для промышленной разработки. На луне, несомненно, много чего найдется. Однако при всем при том механик-энтузиаст — это нечто совершенно несносное! В своем энтузиазме он способен извратить до нелепости даже то, что вполне возможно и выполнимо. Нестерпимо видеть грубую односторонность таких расчетов, при которых не учитывается, что в центре всех механических действий и противодействий, включая также и ядерную реакцию, всегда окажется человек, что все это отзовется на нем. Впрочем, у меня нет никакого желания толковать о чем-то с приказчиками и агентами какого-нибудь четырехлетнего или пятилетнего плана, среди которых можно встретить и ученых, и техников, и даже лириков, планомерно слагающих очередные гимны во славу очередного металлургического комбината или шарикоподшипникового завода. С этими людьми невозможно вести разговор, потому что они хотят быть не собеседниками, а демонстрантами. Превращение из собеседника в демонстранта хорошо иллюстрирует процесс догматизации основных постулатов вероучения механического движения.

Тут нелегко достигнуть взаимопонимания. Однако не во всех вопросах оно невозможно. Так, хотя не все, но большинство людей, очевидно, согласится, что свежее масло лучше прогорклого. Большинство также, вероятно, будет согласно с тем, что свежее коровье масло лучше маргарина, даже если этот маргарин, как сейчас принято, содержит искусственные витаминные добавки. И пускай против этого возражают, сколько им угодно, владельцы фабрик по производству маргарина и химических заводов по производству искусственных витаминов. Даже в вопросах техники можно прийти к определенному согласию, но весьма трудно достигнуть согласия относительно такой постановки вопроса, которая имеет в виду ограничение технической сферы и учитывает воздействие автоматизированной механики на человека. Такие попытки затрагивают интересы могущественных сил и потому не находят сторонников. Они не могут не вызывать раздражения. Заклятые враги готовы объединиться, чтобы встретить их в штыки. Капиталисты и социалисты, индийцы и китайцы, политики, ученые и техники едины в том убеждении, что техническую сферу, и прежде всего сферу автоматизированной механики, надлежит, невзирая ни на что, всячески расширять, что от ее наискорейшего расширения зависит наше общее будущее. Вот только каково это будущее? Постепенно мы становимся все более зависимыми. Описать степень этой зависимости — одна из задач данной книги. Одновременно намечается и нечто другое. Расширение механической сферы уже не представляет для нас трудностей. Основные проблемы, связанные с этой задачей, уже решены, и процесс повсеместного всеобъемлющего примененияния техники встречает все меньше сопротивления. Это свидетельствует о приближении завершающей конечной фазы. Мы подходим к такому состоянию, которое можно назвать моментом насыщения. Понятие насыщения применимо не только в химии, в более широком смысле оно может быть отнесено и к явлениям другого порядка. Оно выражает осознание того факта, что наше мышление, направленное прежде на решение технических проблем, должно смениться другим, когда все внимание будет направлено на последствия победоносного развития техники. Законы рычага нам известны. Теперь предстоит разобраться в том, какие последствия имеет применение этих законов для человеческого общества. Выяснение этого вопроса уже выходит за рамки чисто технических проблем.

КНИГА ПЕРВАЯ

СОВЕРШЕНСТВО ТЕХНИКИ

1

Сочинения в жанре технической утопии, как показывает наблюдение, отнюдь не редкость в литературе и даже напротив: их так много и читательский спрос на них так велик, что невольно заставляет предполагать существующую в обществе потребность в такого рода книгах. Следовательно, сам собой напрашивается вопрос: почему именно техника дает такую обильную пищу для разума, упражняющегося в построении утопий? В прежние времена авторов такого рода сочинений прежде всего интересовало государство, и книга, давшая название всему этому направлению, трактат Томаса Мора «De optimo rei publicae statu, de que nova insula Utopia»,

{3}

была романом о государстве. Самый выбор темы, вытеснение старых тем новыми показывает, как меняется интерес к данному предмету. Интерес к себе вызывает не то, что уже доступно для наблюдения в готовом, законченном виде: прошлое и настоящее не привлекают внимания, любопытными представляются те возможности, которые таит в себе будущее, и объектом интереса становятся явления, в которых вырисовываются черты будущего. Для утопии требуется схема, несущая в себе возможности рационального развертывания, а в настоящее время самую удобную схему подобного рода предлагает техника. Ни одна другая схема не может в этом отношении соперничать с техникой, и даже социальная утопия меркнет, если она не подкреплена темой технического прогресса. Без нее социальная утопия теряет правдоподобие. Век технического прогресса еще не пришел к своему завершению, он протекает на наших глазах, и его стремительное развитие неуклонно ускоряет свой бег. Технический прогресс не идентичен историческому движению, которое наряду с технической сферой охватывает многие другие стороны жизни, однако играет в нем служебную роль кузнечной мастерской.

Утопист не пророк и не провидец — даже в том случае, когда его предвидения сбываются и предсказания получают подтверждения. Никому не придет в голову говорить о пророческом даре Жюля Верна или Беллами, поскольку ни тот ни другой не были пророками: они не ставили перед собой такой задачи, потому что не питали к тому призвания, а следовательно, не обладали ни соответствующим знанием, ни даром вещего глагола. В лучшем случае, им удавалось угадать кое-что, чему суждено было осуществиться в грядущем. Они шутя рисовали картины будущего, но это будущее никогда не представлялось им с той непреложностью истины, с какой видят его живущие по вере и религиозно мыслящие люди. Эти писатели всего лишь проецируют в будущее уже улавливаемые в настоящем возможности, описывая их дальнейшее развертывание рационально-логическими средствами. Ничего большего от них и требовать нельзя. Если от пророчеств и прозрений мы требуем, чтобы они сбывались в точности, как предсказано, то от утопии мы ожидаем всего лишь намека на правдоподобие и известной вероятности в пределах разумного. Нечто совершенно неправдоподобное и невероятное производит на нас неприятное впечатление, кажется скучным и недостойным внимания. Следовательно, для того чтобы фантастическое предположение привлекло наше внимание и пробудило интерес, оно должно взывать к нашему разуму. Надо, чтобы оно подкупало нас последовательностью рассуждения, внутренней логикой, холодными доводами ума. Тот, кто хочет невероятное представить вероятным, добьется этого трезвостью интонации, сухостью слога. Именно этими средствами, как правило, пользуются авторы утопий, чтобы увлечь за собой читателей в путешествие на луну, к центру земли или куда бы то ни было еще. Потчуя нас небылицами, они призывают на помощь науку, чтобы прикрыть их несбыточность.

Однако в чем же заключается собственно утопическая часть утопии? Она заключается в соединении несоединимого, в несоблюдении границ, в неоправданных выводах, делаемых из противоречивых предпосылок. Тут не действует правило: a posse ad esse non valet consequentia.

2

Если мы обратимся теперь к утопиям нашего времени, например к романам Уэллса и Хаксли, пытаясь выяснить, чем же они отличаются от утопий XIX века, то увидим, что фантазия здесь уже совершенно оторвалась от технического антуража. Будущее больше не представляется раем, прогнозы становятся мрачнее, пожалуй даже чересчур мрачными. Надежда на будущее угасла, сменившись мучительными сомнениями. Уэллс, воспользовавшийся для исследования будущего машиной времени, обнаруживает там не тщательно продуманную техническую организацию, а ничем не прикрытый свирепый каннибализм. Машина времени — это, конечно же, вздорная выдумка. Она предполагает наличие двоякого времени — необратимого (собственного жизненного времени) и обратимого (машинного времени). При этом условии я могу путешествовать по жизненному времени. Но если я вздумаю вернуться с помощью машины времени в предыдущий год, то застану там (что не учитывается Уэллсом) самого себя, так что буду расхаживать в нем уже с двойником. Если я прихвачу в машину времени своего младшего двойника и вернусь с ним еще на год назад, то нас станет уже трое. И так далее до бесконечности. Что касается каннибализма, то он, разумеется, неизбежен. Без него невозможна человеческая жизнь, ибо существует бесспорная истина, что человек питается человеком и что мы всегда будем пищей друг для друга. Другой вопрос, впадем мы в старинную полинезийскую форму каннибализма или в ту еще более мерзкую, которая описана Уэллсом. У Хаксли будущее, настающее после взрыва атомной бомбы, выглядит не менее мрачно. Ослабевшее, впавшее в детство, поклоняющееся темным фетишам человечество подошло к концу своего существования. Не вдаваясь в споры по поводу этих картин, отметим только, что по ним видно нарастание скептических настроений.

Однако отвлечемся на время от утопий. Возьмем в качестве исходного материала техническую сферу, то есть технику и связанные с ней представления в том виде, как они сложились в наше время в уме среднего человека. Здесь также нет недостатка в утопиях, поскольку с техническим прогрессом связаны как вековечные, так и новейшие надежды. А коли уж человек возлагает свои надежды на технику — а эти надежды включают в себя предвосхищение будущего, — он должен также отдавать себе ясный отчет о спектре возможностей техники и не ожидать от нее ничего более. Он должен отделить от нее химерические наслоения, никак не связанные с ее целями и задачами. Не сделав этого, он вместе с машинами попадет в царство мифологии, сконструированной разумом. Как это происходит, мы сейчас покажем.

В наши дни большинство людей верит не только в то, что техника берет на себя часть работы, облегчая жизнь человека, но и в то, что вследствие этого облегчения человек приобретает больше времени для досуга и любимых занятий по своему собственному выбору. Многие верят в это как в нерушимую истину, не требующую доказательств; зримые проявления этого подспудного убеждения вызывают ощущение, что эта вера составляет одну из глубинных опор технического прогресса, обеспечивающих его оправдание и розовый взгляд на будущее. Естественно, что такая механика, которая не приносит пользы человеку, ни у кого не встретит поддержки; нужно, чтобы она давала твердую надежду на будущее. Однако тут мы сталкиваемся с утверждениями, истинность которых недоказуема, а настойчивое повторение не делает их более убедительными. Досуг и занятия по собственному выбору суть состояния, доступные далеко не каждому, не всякому дана эта способность, да и к технике ни то ни другое не имеет ни малейшего отношения. Человек, частично освобожденный от лишней работы, не обретает тем самым способность с пользой употреблять свой досуг и посвящать свободное время занятиям по собственному выбору. Досуг не равнозначен ничегонеделанью. Состояние досуга не определяется негативным образом, оно предполагает, что человек удосуживается посвятить себя духовным, мусическим интересам, которые делают его жизнь содержательной и плодотворной, придают ей смысл и достоинство. Otium sine dignitate

Но, в отличие от вышеизложенного, пожалуй, есть смысл рассмотреть вопрос о том, как влияют наши технические методы на количество производимой работы — уменьшаются или увеличиваются ее затраты. Следует сразу оговориться, что это заведомо неточная постановка вопроса, учитывающая лишь общую массу механического и ручного труда. Для начала нужно четко разграничить механический и ручной труд, поскольку сама постановка этого вопроса обычно подразумевает, что благодаря введению машин уменьшается количество ручного труда. Следует также отвлечься от того, что труд по определению есть явление, не имеющее четких границ и трудно поддающееся ограничениям, что работы всегда бывает больше, чем может выполнить человек, и что необходимая мера затрачиваемых усилий зависит от требований исторической ситуации. Кроме того здесь не будет рассматриваться важное различие между принудительным и свободным трудом (этому вопросу будет уделено внимание во второй части книги), отметим только, что доля свободного труда постоянно уменьшается и он сохраняется лишь в ограниченном объеме, в то время как сфера принудительного труда обладает такой способностью к расширению, что предел ему может положить только смерть или уничтожение человека. Нам предстоит установить степень реальных трудовых усилий, которые вынужден затрачивать человек в условиях машинного производства. А это нелегкая задача, при решении которой не обойдешься одним лишь точным учетом рабочего времени. И наконец, было бы ошибкой выводить поспешные заключения, основываясь на законодательных нормах и предписаниях, касающихся ограничения рабочего времени в области механического и ручного труда, поскольку предусмотренные законом ограничения ничего не говорят ни о реальных затратах труда, ни о том, какой дополнительной нагрузке подвергается человек в условиях технической организации уже за рамками непосредственно рабочего времени. Так, совершенно справедливо выдвигаемое шахтерами требование о сокращенном рабочем дне, а все доводы противной стороны, которая ссылается на уменьшение доли ручного труда и рост социальных гарантий, не выдерживают никакой критики. Труд в шахтах, которые становятся все более глубокими и жаркими, не делается легче, а работа отбойным молотком ничуть не легче ручной работы с лопатой. Рабочий, который трудится под землей, имеет право на более короткий рабочий день, по сравнению с работающими на поверхности.

Согласно общепринятому мнению раньше людям приходилось работать больше, то есть труд их был тяжелее и продолжительнее, чем теперь, и если мы обратимся к официальным данным по этому вопросу, то должны будем согласиться, что такой взгляд во многом является обоснованным. Это относится к тем областям, в которых ручной труд вытеснен механическим. Однако на самом деле эти данные вводят нас в заблуждение. Чтобы понять это, следует, абстрагируясь от всех единичных моментов, рассматривать техническую организацию в целом, во всей совокупности ее составляющих. Тогда мы увидим, что ни о каком уменьшении количества затрачиваемого труда не может быть речи и что, напротив, технический прогресс ведет к постоянному увеличению этих затрат, потому-то в периоды кризисов, которым подвержен технический рабочий процесс, начинается массовая безработица. Почему же никто до сих пор не подсчитал это увеличение трудовых затрат? Находясь лицом к лицу с отдельно взятой машиной, человек оказывается в плену наивной иллюзии. Бесспорно, что машина по производству бутылок изготавливает несравненно больше бутылок, чем стеклодув, который прежде подолгу трудился над каждой бутылкой. Механический ткацкий станок, несомненно, производит гораздо больше ткани, чем в старину производил ткач, работавший на ручном станке; да к тому же на ткацкой фабрике один рабочий обслуживает сразу несколько станков. Механическая молотилка работает лучше и быстрее, чем мужики в старину цепами. Но такие детские сравнения недостойны думающего человека. Машина по производству бутылок, механический ткацкий станок и молотилка являются лишь конечными продуктами в цепи огромного по своему охвату технического процесса, вобравшего в себя громадное количество затраченного труда. Нельзя сравнивать производительность специализированной машины с производительностью ручного труда, такое сравнение бессмысленно и ничего не дает. Любое техническое изделие неотделимо от технической организации в целом; техническая организация — та основа, без которой не было бы ни пивных бутылок, ни готовых костюмов. Поэтому ни один рабочий процесс нельзя рассматривать вне его связи с технической организацией в целом — он не может существовать изолированно, как Робинзон на необитаемом острове. Трудовые затраты, необходимые для производства готового технического изделия, рассеяны мелкими долями по обширной технической сфере. Сюда относятся не только те трудовые затраты, которые пошли непосредственно на изготовление того или иного продукта, но и доли других видов труда, затрачиваемых на то, чтобы обеспечить бесперебойное движение гигантского конвейера, которым техническая организация опоясала весь земной шар.

3

Из всех представлений, связанных с техническим прогрессом, кажется, наиболее прочно укоренилось в умах представление о том, что технический прогресс порождает богатство. Найдется ли кто-нибудь, кто бы еще сомневался, что промышленность способствует росту благосостояния, которое все увеличивается по мере ее развития благодаря техническому прогрессу? В этом не сомневается никто, разве что кроме тех, кто на свою беду очутился в условиях неблагоприятной конъюнктуры, которая под корень подрубила его оптимистические ожидания. Очевидно, такие представления поддерживаются при определенной исторической и экономической ситуации, которая способствует возникновению подобного взгляда на вещи; порой складывается такая благоприятная конъюнктура, которая как бы служит ему наглядным подтверждением. Именно такая конъюнктура, причем в ее самом выгодном варианте, сложилась для некоторых европейских народов вследствие того, что они опередили всех других в деле развития техники; эта выгодная конъюнктура, основанная на монопольном положении, не могла сохраняться вечно и постепенно сходила на нет, по мере того как техническая мысль все шире распространялась по всему миру. Для конъюнктуры такого рода всегда характерно эксплуатирование выгодной ситуации.

Понятие конъюнктуры, то есть сочетания широкого спектра экономических показателей и фактов, изменение которых влечет за собой изменение предложения и спроса, цен и условий труда, обратило на себя пристальное внимание лишь начиная с XIX века. Тогда повсеместно стали появляться люди, умеющие извлекать пользу из благоприятной или неблагоприятной конъюнктуры, этих ловкачей так и называли конъюнктурщиками. Колебания конъюнктуры, разумеется в неблагоприятную сторону, социалисты ставят в упрек капитализму, благоприятная же конъюнктура ни у кого не вызывает нареканий. Неблагоприятная конъюнктура подталкивает к идее плановой экономики, не подверженной конъюнктурным колебаниям. Возможно, это относится и к благоприятной конъюнктуре, поскольку исторический риск, заложенный в экономической деятельности, подобен атмосферным явлениям, влияние которых сказывается и в южных странах. В технической сфере влияние конъюнктуры сходит на нет при минимальном количестве подлежащих распределению продуктов, фиксированных ценах и всеобщей трудовой повинности. Чем ярче выражена нищета плановой экономики, тем слабее в ней действует влияние конъюнктуры и тем сильнее оно проявляется в теневой экономике, бурное развитие которой неизменно сопровождает плановое хозяйство. Естественно, что там, где все имеется в достатке, не нужны никакие планы, но про нынешнее положение этого никак не скажешь. К этому вопросу мы еще вернемся в дальнейшем.

Так что же такое богатство? Без ответа на этот вопрос нельзя разобраться в сути дела. В представлениях о богатстве царит полная путаница, проистекающая из подмены и смешения разных понятий. Люди, отвергающие онтологию как нечто вздорное, не признают, что понятие богатства можно толковать двояко, понимая его либо как бытие, либо как обладание. Однако с этого-то и нужно начинать. Если я понимаю богатство как бытие, то следовательно я буду богат не потому, что я многим обладаю, напротив, всякое обладание зависит от моего богатого бытия. В этом случае богатство не есть нечто такое, что невесть откуда вдруг свалилось на человека и точно так же может вдруг улетучиться, богатство присуще ему как данность и, в общем, не зависит от его воли или усилий. Это богатство исконное, оно есть некий избыток свободы, искра которой заметна в отдельных людях. Богатство и свобода неразрывно связаны друг с другом, связаны так тесно, что я берусь определить величину любого рода богатства мерой присущей ему свободы. В этом смысле богатство может быть тождественно нищете, то есть богатое бытие может быть у человека неимущего, не обладающего никаким достоянием. Ничто иное не имеет в виду Гомер, именуя нищего — царем.

В индогерманских языках богатство понимается в смысле сущности. В немецком языке прилагательное reich («богатый») и существительное Reich («империя, царство») — слова одного корня. Прилагательное reich, как это явствует из латинского regius, означает не что иное, как «могущественный, благородный, царственный». Существительное же Reich соответствует латинскому rex, санскритскому rajan, которые означают «царь». Таким образом, богатство есть не что иное, как царственное могущество человека-властелина. Хотя это первоначальное значение скрыто последующими наслоениями и не проявляется в экономических текстах, где богатство понимается как обладание имуществом, тот, кто ощущает проблеск глубинного смысла, отражающего истинное содержание, никогда не примет этого расхожего вульгарного толкования. Денежное богатство, обладание деньгами, ничтожно, когда оно попадает в руки бедности, понимаемой как небытие. Верным признаком богатства является то, что оно, словно Нил, изливает вокруг себя изобилие. В человеке оно проявляется в царственной щедрости, которая золотыми жилами пронизывает все его существо. Прирожденные проедатели, то есть законченные потребители, не способны создавать богатства.

Однако оставим эти бесполезные разговоры, которые все равно не будут никем услышаны и не насытят ни одного голодного. Голодных и в наши дни предостаточно. Могу ли я стать богатым при помощи своего труда или каким-либо иным способом? Стать богатым благодаря труду сложно, однако если повезет, то такая возможность не исключена. Я могу стать богатым, если понимаю богатство как обладание. То, чем я сейчас не обладаю, я могу приобрести впоследствии, то, чем я сейчас не обладаю, я мог иметь в прошлом. Самое проницательное определение богатства, понимаемого как обладание, принадлежит Аристотелю, который говорит, что богатство состоит в совокупности орудий. Примечательно, что он дает богатству не экономическое, а техническое определение.

4

Верят в то, что техническая организация способна создать нечто лежащее за пределами технических задач и выходящее за их рамки, но это нуждается в проверке. Мы повсеместно наблюдаем, что технические задачи воздействуют на человека, изменяя его таким образом, чтобы развить в нем навыки, требуемые для выполнения технических задач. Необходимо, однако, установить, какое место занимает при этом иллюзия. Вера в чудодейственные возможности технической организации сегодня распространилась как никогда, поэтому у нее нет недостатка в рьяных приверженцах, готовых петь ей дифирамбы, прославляя как arcanum arcanorum.

{8}

Между тем у всякого организационного процесса есть две стороны, и если мы хотим узнать, какой ценой он оплачен, нужно учитывать его обоюдоострый характер. Относительно выгоды, которую дает организация, и получаемого от нее небывалого могущества не приходится спорить; однако было бы полезно осознать границы ее эффективности. Понятие организации мы употребляем здесь в определенном узком значении, которое оно получило в лексиконе технического прогресса. Оно охватывает всю совокупность воздействий, которые испытывает человек в условиях развивающейся механики. Если мы возьмем для примера большое автоматическое устройство, например судно водоизмещением 30 000 тонн, оснащенное дизельным двигателем, то мы увидим, что организация обслуживающего персонала находится в прямой зависимости от функциональных требований судовой механики и определяется размерами, устройством и характером технического снаряжения. Такое соотношение между механической аппаратурой и организацией человеческого труда мы встречаем повсюду и скоро еще вернемся к этому явлению.

Для того чтобы установить границы этой организации, мы должны спросить себя, что же является ее объектом. Отвечая на этот вопрос, недостаточно сказать: человек со всеми имеющимися у него подсобными средствами. Сначала нужно четко отделить организованную часть от неорганизованной, то есть от того, что еще совсем не охвачено или в недостаточной степени охвачено технической организацией. Нетрудно догадаться, что объектом организации не может быть нечто организованное и что процесс организации старается подчинить себе то, что еще не организовано, поскольку лишь в неорганизованном она черпает средства для своего поддержания. Если я хочу заняться изготовлением гвоздей или винтов, то в качестве исходного материала я должен взять не готовые гвозди и винты, а железо, добытое из необработанной руды. Если я возьму для этого старые гвозди и винты, начну бережно собирать негодное старье, это будет признаком нехватки. Здесь властвует определенная закономерность: там, где неорганизованное имеется в избытке, степень организации невысока; там, где его нет или где его слишком мало, организация усиливается и ужесточается. Очевидный пример — невозможность запретить рыболовство в мировом океане, так как океан слишком велик, а рыбы в нем столько, что такая организация дела, которая предписывала бы определенные правила рыболовства, просто не имеет смысла. В то же время в тех отраслях, в которых существуют определенные правила, как это, например, имеет место в области китобойного промысла и охоты на тюленей, они приняты из-за оскудения ресурсов, поскольку возникли опасения, что интенсивная, ничем не ограниченная охота на этих животных может привести к уменьшению поголовья или к его полному истреблению. В наших речках, где водится форель, никто не имеет право ловить рыбу, кроме владельца или арендатора, который заботится о поддержании ее поголовья, запускает в речку мальков и следит за надлежащими условиями для сохранения популяции. Если бы всем было разрешено ловить рыбу, то в скором времени форели бы не стало. Нетрудно понять, для чего нужны организационные методы. Но главный и самый заметный признак организации состоит в том, что она направлена не на приумножение богатства, а на распределение бедности. С распределением бедности неизбежно происходит ее распространение. Поэтому распределение должно производиться вновь и вновь, оно непрерывно повторяется, и таким образом бедность непрерывно, вновь и вновь, распространяется вширь. По мере того как это происходит, уменьшается неорганизованная сфера, пока не наступает момент, когда организация терпит крушение из-за того, что стало нечего распределять. Китобойный промысел прекратится, когда вследствие хищнических методов численность имеющихся китов уменьшится настолько, что он станет невыгоден. Нельзя наверняка утверждать, что истребление китов зайдет когда-нибудь так далеко. Но если этого не произойдет, то отнюдь не благодаря организации китобойного промысла, технические средства которого все более совершенствуются соответственно уменьшению поголовья китов. Такое соотношение характерно для всякой технической организации, цель которой достигается путем эксплуатации чего бы то ни было — это могут быть киты, добыча металлов, нефти, гуано и т. д. и т. п. Мы выбрали в качестве примера китобойный промысел только потому, что он представляет собой особенно отвратительный случай. Есть что-то гнусное в уничтожении этих гигантских морских млекопитающих — живого олицетворения изобильной и радостной морской стихии, — которых человек уничтожает лишь ради того, чтобы получить мыло и рыбий жир.

Никому не придет в голову вводить какие-то ограничения и распределять предметы, которые имеются в изобилии, зато недостаток и дефицит незамедлительно понуждают принимать соответствующие меры. Отличительным признаком организаций, порожденных дефицитом, является то, что они ничего не производят и не приумножают. Они только изводят имеющееся богатство, справляясь с этой задачей тем лучше, чем рациональнее они задуманы. Поэтому самым верным и показательным признаком бедности является прогрессирующая рациональность организационных структур, всеобъемлющее, проникающее во все области хозяйственной жизни подчинение человека бюрократическому аппарату управления, состоящему из специально обученных для этой цели профессионалов. С технической точки зрения наилучшей организацией является наиболее рациональная, то есть такая, которая обеспечивает наибольшее потребление, ибо чем рациональнее устроена организация, тем безжалостней она подметает все имеющиеся ресурсы. При растратной экономике организация остается единственным исправно действующим звеном, которое не терпит урона; ее мощь только крепнет по мере все большего оскудения ресурсов. Обе стороны процесса находятся во взаимодействии, ибо по мере истощения неорганизованной сферы, организованная расширяет зону своего влияния. По мере того как возрастает бедность и, следовательно, речь идет уже о том, чтобы выжать из человека последние соки, давление организации ложится на него все более тяжким гнетом. Безжалостное принуждение со стороны организации представляет собой всеобщий признак крайне бедственного положения, в котором оказывается человек. Осаждаемые города, подвергаемые блокаде страны, остающиеся без продуктов питания и питьевой воды, война, ведущаяся современными методами, — все это яркие примеры подобных условий.

Технический прогресс, как мы увидим далее, по определению связан с развитием все новых организационных структур, с усилением бюрократического аппарата, который использует громадный штат служащих — служащих, которые ничего не создают, ничего не производят, хотя их численность неуклонно возрастает по мере того, как уменьшается количество созданного и произведенного продукта. В процессе развития организационных структур растет численность не крестьян, ремесленников и рабочих, а функционеров, чиновников и служащих.

5

Очевидно, слова ван де Вельде родились в минуту глубокого духовного замешательства. Чтобы любить машины, а не людей, нужно быть чудовищем. Любить можно только существо, которому ведомы страдание и радость, деятельное состояние и усталость. Машины хотя бы потому не похожи на будд, что они непрерывно исчезают и заменяются более совершенными. Водружать их на мраморные постаменты нецелесообразно: для них достаточно и цемента.

Почему же тогда созерцание машин доставляет автору такое наслаждение? Потому что в машине зримо проявляется человеческий разум в своей первичной форме и потому что здесь на наших глазах этот конструктивный, сочленяющий разум обретает и накапливает все большую власть, неустанно одерживает все новые триумфальные победы над стихиями, мнет их и давит, прессуя и формуя по своей воле. Так вступим же в эту мастерскую и посмотрим, что в ней делается!

Наблюдение за тем или иным техническим процессом отнюдь не вызывает у нас ощущение изобилия. Сталкиваясь с полным достатком, изобилием, мы обыкновенно испытываем радостное чувство, ведь достаток и изобилие являются признаками плодородия. Появление всходов, их рост, набухание почек, цветение, развитие завязи и созревание плодов вливает в нас бодрость, это — живительное зрелище. Человеческий дух и тело обладают животворной энергией. Эта энергия свойственна мужчине и женщине. Техника же ничего не творит, она организует спрос. Виноградник, плодоносный сад, цветущий ландшафт радуют глаз не потому, что вызывают мысли о пользе, которую можно из них извлечь, а потому, что пробуждают в нас ощущение плодородности, изобилия, бескорыстного богатства. Индустриальный ландшафт утратил это качество плодоносности и стал вотчиной механического производства. В этом коренится его принципиальное отличие. При виде такого ландшафта в душу сразу закрадывается ощущение голода, и в первую очередь это относится к промышленным городам и промышленным районам, про которые на метафорическом языке технического прогресса принято говорить, что там «процветает» промышленное производство. Машина вообще вызывает впечатление чего-то голодного; ощущение мучительного, усиливающегося, невыносимого голода исходит от всего нашего технического арсенала. Достаточно заглянуть на любое производство — в механический ткацкий цех, литейный цех, на лесопилку, бумажную фабрику или на электростанцию, мы повсюду встретим одну и ту же картину. Хапающие, заглатывающие, пожирающие движения, которые непрестанно и ненасытно повторяются, демонстрируя неутоленный и ненасытный голод машин. Он так явственно виден, что его не может перебить даже то впечатление концентрированной мощи, которое мы ощущаем в центрах тяжелой промышленности. Именно здесь голод сказывается сильнее всего, ибо неутолимая прожорливость этой мощи достигает гигантских масштабов. Но голодна и рациональная мысль, стоящая за машиной и следящая за моторным, механическим движением. Голод — ее постоянный спутник. Она не может от него избавиться, не может от него освободиться, и как ни стремится насытиться, не в состоянии этого достигнуть. Да и как бы она могла это сделать! Эта мысль направлена на потребление, проедание. Богатство ей недоступно, она не может сотворить волшебное изобилие. Никакие старания изощренного ума, никакие проявления изобретательности не могут достичь этой цели. Ибо рационализация только усиливает этот голод и увеличивает потребление. Но растущее потребление — это признак не богатства, а бедности, оно сочетается с заботой, нуждой и изнурительным трудом. Как раз методические, дисциплинированные усилия, ведущие к достижению совершенства в сфере технического труда, губят все надежды, связываемые в определенных кругах с этим процессом. Ныне стремительно развертывающийся прогресс порождает оптические иллюзии, в результате чего наблюдателю видится то, чего нет на самом деле. От техники можно ожидать решения всех вопросов, которые допускают техническое решение и для которых существует технический ответ; но мы не можем ожидать от техники того, что находится за пределами технических возможностей. Техника не может одарить нас нежданным изобилием. При любом, даже самом мелком, техническом трудовом процессе энергии затрачивается больше, чем производится. Каким же образом сумма этих процессов может создать изобилие?

Техника не создает богатства, но посредством техники для нас добываются богатства и осуществляется их переработка, в результате которой они становятся доступными для потребления. При этом происходит непрестанный, неуклонно возрастающий и набирающий небывалую мощь процесс потребления. Еще никогда расхищение природных богатств не велось с таким размахом. Немилосердное, неуклонно увеличивающее свой размах хищничество — атрибут нашей техники. Только в условиях хищничества вообще стало возможно ее возникновение и нынешнее широкое развитие. Все теории, не учитывающие этого факта, страдают однобокостью, поскольку сознательно затемняют условия, лежащие в основе человеческого труда и хозяйственной деятельности.