Меч в руках мастера Олфа временами превращался то в веер, едва заметный глазу, то в холодную серебряную молнию, сверкающую перед глазами. Юм отразил-таки очередной выпад и уже перешел в наступление, но противник вдруг исчез из виду.

— На сегодня хватит, мой лорд. — Голос мастера почему-то раздался из-за спины. — По-моему, вы вполне готовы сразиться с Тарлом.

— Олф, после твоих уроков мне кажется, что я вообще ничего не умею. — Юм повернулся к мастеру лицом и резким движением загнал меч в ножны.

— Если бы лорду Тарлу пришлось сразиться со мной, он почувствовал бы то же самое, — попытался успокоить его Олф, но тут же смутился, решив, что его слова звучат как хвастовство, достойное лишь какого-нибудь юнца.

— Во славу Зеуса, Геккора, Аспара, Яриса, Гейры, Иблита… — Голос волхва звучал монотонно и заунывно, словно шум ночного ветра, гуляющего по верхушкам деревьев. Только шумные всплески огня прерывали перечисление имен Алчущих Жертвы, когда хромой Иветт подбрасывал в костер охапку хвойных веток. — …Хлои, Го, Луцифа, Морха. Во славу духов, живущих вечно под кронами Священной дубравы, во славу травы, пробивающей путь навстречу свету, уходящей корнями во тьму, во славу духов озерных, речных и болотных, во славу Белого Вепря, лесного владыки…

В последний день месяца Цветня надлежало принести жертвы всем богам, и своим, и чужим, и даже загадочному безымянному богу, которому поклоняются люди Холмов. Даже те боги, о которых волхвы знают лишь понаслышке, сегодня получат свое. Впрочем, идолы ревнивы, и тут уж не угадаешь, какая жертва пойдет во благо, а какая может навлечь несчастья…

Леса велики, но не безбрежны. Люди глубокого леса неохотно принимают у себя людей окраин, теснимых жителями каменных стен. Третьего дня Алса, верховный вождь саабов, вернулся из заповедных земель, пролегающих в междуречье Шустры и Дрёмы, и ни один из полутора дюжин тамошних родов не пожелал отпустить с ним даже тех сынов, которых ещё не приняли в вервь… Значит, когда-нибудь жители замков доберутся до берегов Дрёмы, и тогда полторы дюжины родов возьмутся за оружие. Но будет уже поздно.

Ойван, сын Увита, внук Буйтура, воин из рода Рыси, стоял в задних рядах и не сразу разглядел, что рядом с клетью, в которой теснились предназначенные для жертвы тетерки, стояло на коленях несколько пленников, связанных по рукам и ногам. Значит, некоторые из богов отведают сегодня человечины… Наверное — Ярис, дающий воинам силу, ярость и воинское умение… И Гейра, обещавшая вернуться… И, конечно, Зеус, перед которым трепещут духи стихий…

«В мире множество тайн и соблазнов. Каждая тайна сама по себе — соблазн. Но не стоит противиться собственным желаниям. Чтобы решить для себя, что хорошо, а что дурно, нужно всё испытать на себе. Конечно, можно прислушиваться к советам и наставлениям, но принимать их следует лишь как повод для сомнений. Чтобы в чем-то усомниться, прежде всего нужно знать — в чем.

Для человека должно быть значимо только то, что он сам испытал или создал, только то, что несет наслаждение и вдохновение, только то, что приносит удовлетворение. Воитель, одержавший победу над врагом, — счастлив, торговец, получивший хороший барыш, — счастлив, путник, дошедший до цели, — счастлив. Счастье — в достижении цели, но цель у каждого своя.

Ничто, увы, не дается даром — всё стоит трудов. Но не следует жалеть сил, бояться расстаться с привязанностями или нарушить обычаи, пролить кровь свою или чужую, если цель того стоит.

Бессчетные тысячи людей, прожив жизнь, не оставили по себе никакой памяти, хотя долгие годы провели в непрерывных трудах, почитали своих богов, произвели потомство. Значит, ценность имеет не всякий труд, а лишь тот, который оставляет след, который уподобляет человека Творцу…»

Уходящий день был ветреным и прохладным. Кроны деревьев, нависшие над дорогой, раскачивались, то и дело сплетаясь над головами всадников. До границы с Холм-Алом оставалось не более дюжины лиг, но кортеж двигался неторопливо. Встреча лордов была назначена на завтра, а сегодня решено было остановиться возле хибары ведуна-отшельника, который каким-то чудом пережил здесь времена, когда по ночам оборотни были хозяевами леса.

Один из дружинников постучал кулаком в дверь, но хозяин не откликнулся, лишь заскрипели проржавевшие петли, и открылся темный проем.

— Не нравится мне всё это… — проворчал Олф, вылезая из седла. — Не ходит он никуда. Может, помер…

Ведуна в хибаре не оказалось, ни живого, ни мертвого, но в очаге тлели угли, а значит, ещё утром хозяин был дома.

— Имей терпение, парень, и когда-нибудь достигнешь всего, к чему стремишься… Если, конечно, не будешь хотеть невозможного и проживёшь достаточный срок. Пока мы в пути, у нас есть время для разговоров, но ты задаешь странные вопросы, Ойван, сын Увита, и среди них есть такие, на которые я не могу и не хочу отвечать. Многое я просто не могу открыть непосвященным…

— А ты меня посвяти, и буду я посвященным, — прервал Служителя Ойван. — А то — «Ойван, поймай зайца, Ойван, накорми коня, Ойван, разведи костер» — как будто я сам не знаю, что делать. А ты мне даже имени своего не назвал. Это что — тоже тайна?

— А вот об этом ты меня не спрашивал.

— Ну, спрашиваю.

Казалось, что эта ночь не кончится никогда. Вспоминались не столь уж давние времена, когда вот так же ночи напролёт приходилось сидеть в засадах на оборотней, но тогда было известно, чего ожидать и что делать. А теперь… Слухи, домыслы, страхи, видения — вот и всё, по чему можно судить о враге, который притаился за безымянной речушкой, разделяющей два Холма.

— Мастер Олф, вернулись пластуны. — Из-за раскидистого куста появился сотник Дан. — Позвать?

— А ты как думаешь? — отозвался Олф, и сотник два раза пропищал совой.

Двое пластунов в чёрных накидках бесшумно вышли из-за того же куста, и старший, присев на землю слева от Олфа, начал негромко докладывать:

— Не стоит переживать, прекрасная. Всё равно те, кто останется после нас, не смогут увидеть мир так, как видим его мы. Красота и величие чужды людям, как и неведома им истинная радость. — Созерцатель был слишком стар, чтобы кто-то помнил его изначальный облик, и уже давно никто не решался даже заговорить с ним, зная, что у того на любой вопрос есть сотни ответов, и каждый из них кажется единственным.

От мира Древних осталось лишь неполная дюжина нимф, хромой сатир, не ушедший в Небытие лишь потому, что не распознал ещё всех оттенков вкуса эрдосского вина, и пара фавнов, просто позабывших о том, что жизнь делится на вчера, сегодня и завтра. А чудный сад, который когда-то давно заполнял собой целый мир, теперь лежал на самом дне Колодца Вечности и с каждым мгновением обугливался по краям.

— Не делай ошибки, прекрасная. Да, радость — самое драгоценное, что есть в каждом из нас, и ты, конечно, испытала её от встречи с тем юношей. Никто не смеет тебя осуждать. Нам нечего терять, и всё же я хочу тебя предостеречь… Именно после таких встреч однажды была разрушена гармония мира, в котором были счастливы не только Древние, но и люди. Теперь они хотят большего, чем могут иметь, — и в этом исток их несчастий. Да, мы уходим, а они остаются, но что их жизнь по сравнению с нашей…

Созерцатель уже давно расстался с плотью, решив однажды, что никакая форма не может быть совершенна, а любая красота — лишь набор условностей, которые могут радовать лишь того, чья жизнь коротка. Уже много веков назад он вернул Небытию почти всё, что взял у него для создания изящных форм и чудесных мелодий, а изысканные чувства, полные немыслимых оттенков, ушли сами, уступая место обнажённой мудрости. Когда-то смеющиеся нимфы купались в великолепных фонтанах, поднимающихся каскадом серебряных струй к воротам его дворца, как будто сотканного из лёгких сверкающих нитей в удивительное кружево стройных колонн, капителей и фризов. Прошло время, и эта красота перестала будить в нём радость, а его воображение не рождало ничего лучшего. Он вернул Небытию почти всё, что взял, и уже готовился сам слиться с ним навсегда, поскольку жизнь, не несущая радости, не имела для него смысла.

«…но в одном ты ошибся. Только в одном, Хаффиз-аб-Асса… Пытаясь подчинить себе кого-то из Избранных, ты наживаешь себе врага».

— Значит, повинуясь кому-то из Избранных, обретаешь друга?

«Не смеши меня, мой червячок. Ты ведь не думаешь так на самом деле».

— Я вообще никогда не думаю. Мои мысли рождаются, словно желания, — сами собой. Я лишь пользуюсь их плодам.

— Стена, дорога, выгоревшее поле, небо под ногами… — Ведунья, выслушав Олфа, долго молчала, а он терпеливо ждал, зная, что Сольвей скажет только то, в чём не сомневается. Домыслы и догадки ему самому были не нужны. — Служители называют это место Надмирной Пустошью, или Лейнором… Туда порой проникают души спящих, и там находят временный приют души умерших, не желающие расставаться с земными заботами или ждущие кого-то, кто был им дорог при жизни. Там побывал каждый, только мало кто помнит об этом, а если и помнит, то не всем это идёт на пользу.

— Да ты мне просто скажи: было всё это или не было? — Олф задул светильник, без которого было уже достаточно светло. — Правда со мной лорд Эрл говорил или мне привиделось?

— Не лорд Эрл, а Служитель Эрл, — поправила его Сольвей, но Олф, казалось, этого не заметил.

— Я и говорю — лорд… И откуда он знать может, что Юм жив? Я бы тоже знать хотел.

Не меньше дюжины всадников неспешно двигалось по противоположному краю широкого поля, на котором густо колосилась ещё не вызревшая гречиха. Ойван ткнул в бок рукоятью плети ехавшего рядом волхва, выводя его из дремотного состояния, но было уже поздно. Раздался воинственный клич, и разъезд пограничной стражи Холм-Эста помчался навстречу четвёрке пришельцев, оставляя за собой полосы вытоптанных всходов.

— Герант, давай оврагом уйдём! — предложил Ойван, разворачивая свою клячу мордой к лесу, но все остальные, натянув поводья, смотрели на преследователей.

— На этих доходягах нам всё равно не уйти, — сообщил Служитель, похлопав свою лошадь по тощей шее. — Отдай-ка мне мой меч, да и кинжал свой отдай. А то, если они увидят варвара при оружии, нам всем несдобровать.

Ойван нехотя стянул с себя перевязь с мечом и молча протянул Служителю рукоять клинка, к приятной тяжести которого уже успел привыкнуть. Ещё сильнее ему не хотелось отдавать кинжал. Но, помнится, Герант слова не сказал, отдавая Ойвану своё оружие, когда они приближались к становищу саабов.