Элиза Эмсел щелкнула вожжами и пустила гнедую кобылу легким галопом. Янтарный диск солнца висел на бледно-голубом небосклоне. Судя по свежести майского утра, день обещал быть великолепным.

Элиза решила взять себя в руки и не волноваться раньше времени. Раньше, чем она увидится с отцом и узнает обо всем от него самого.

Девушка, решительно осадив лошадь, направила свою легкую двухместную коляску к пересечению Стэйт– и Монро-стрит, туда, где возвышалось массивное здание отеля «Палмер-Хаус», неизменно напоминавшее проезжавшим мимо него горожанам хмурого провинциального дядюшку в мешковатом сером сюртуке, с унынием и недоумением взирающего на столичную круговерть. У парадного подъезда отеля ливрейный швейцар помогал изысканно одетой даме выбраться из экипажа; тут же крутился вокруг своего лотка торговец фруктами. Когда Элиза поравнялась с ним, он нахально осклабился и призывно протянул к ней руку со спелым красным яблоком.

Элиза вдохнула полной грудью привычный и любимый запах чикагского утра, состоящий из запахов опилок, лошадиного пота, дыма, свежеиспеченного хлеба, молодой листвы, реки… Уберите хотя бы один из этих запахов, и ощущение города станет неполным, куцым.

Элиза родилась в Чикаго; здесь прошло ее детство и здесь же находился сталеплавильный завод отца, вечно коптящие трубы которого как нельзя кстати вписывались в городской пейзаж. Папа… Элизу снова охватило беспокойство, но она поспешила отогнать его прочь.

Они завтракали в оранжерее, восьмиугольной комнате, отделанной розовым итальянским мрамором, с окнами от пола до потолка, увешанными и уставленными десятками горшков с цветами, ветви и листья которых ниспадали вьющимися плетями, создавая впечатление дикой тропической растительности. Среди всей этой зелени стояла ослепительной белизны статуя смеющегося греческого мальчика. В детстве Элиза очень жалела и любила его. Она была уверена, что на самом деле мальчик живой, просто злая колдунья, невзлюбив его веселый нрав, превратила беднягу в каменное изваяние.

За завтраком им прислуживала Мери, горничная-ирландка; она суетливо бегала с подносами на кухню и обратно, кротко и грустно опустив глаза, как человек, в любую минуту ожидающий грубого окрика. Вид у нее был довольно жалкий.

– По-моему, Мери сегодня какая-то расстроенная, – робко заметила Элиза, когда все более или менее подходящие темы для разговора были исчерпаны.

– Расстроенная? Да эта девчонка просто пустоголовая кукла! Не может уразуметь простейшего приказания. А впрочем, если она всю жизнь провела среди свиней и коров, большего от нее ждать не приходится.

Авену Эмселу, как и большинству чикагцев, было свойственно предвзятое отношение к иммигрантам, за последнее время переполнившим все без исключения бедняцкие кварталы города. Немцы, шведы, ирландцы, итальянцы работали от зари до зари за нищенскую плату. Именно из них полностью набирался штат прислуги в самых роскошных особняках на Мичиган-авеню; они же подряжались и на скотные дворы, срабрики, сыромятни, винокуренные заводы, мукомольни: бедолаги не брезговали никакой, даже самой грязной работой.