Апрельской ночью тысяча девятьсот сорок третьего года я с небольшой группой десантников летел в Белоруссию, на партизанскую базу бригады Дяди Коли.

Благополучно миновав линию фронта, мы уже приближались к месту выброски, как вдруг немецкие зенитчики обнаружили наш самолет. Небо забороздили лучи прожекторов, замелькали мутно-розовые облачка разрывов, над землей повисли гирлянды трассирующих пуль. Мои спутники — со мной было семь человек — встревожились.

— Неужели подобьют?! — прозвенел взволнованный тенорок самого молодого из парашютистов, вихрастого комсомольца Валерия.

В первый момент после приземления я сгоряча вскочил было на ноги, но острая боль в пояснице прижала меня обратно к земле. Я услышал, как где-то совсем близко прогудел самолет, очевидно сбросивший на втором заходе груз, потом наступила глубокая тишина. С минуту я лежал неподвижно. Надо мной — звездное небо, и у меня такое ощущение, будто я все еще продолжаю парить, в его темной глубине. Но это состояние быстро проходит. Сознание проясняется. Остается боль во всем теле — видно, неловко я упал. Однако ж это пустяки. Далеко ли я от костров? — вот вопрос. С трудом приподнимаюсь на локоть, оглядываюсь. То, что представлялось мне сверху черной ямой, оказалось небольшой лощиной. Я лежал у ее края, на склоне поросшего кустарником косогора. Справа виднелась плотная стена леса, и оттуда доносился знакомый запах болотной сырости. «Не легко будет найти меня здесь партизанам», — промелькнула тревожная мысль.

Невольно вспомнил оставленного в Москве своего товарища по первому рейду в тыл врага, ординарца Колю Антошечкина. В этом человеке сочетались замечательные качества разведчика: выдержка, смелость и какое-то особое чутье следопыта. «Уж он-то живо бы разыскал меня!». И я так ясно представил себе Колю, что казалось: вот-вот услышу его шаги в кустах.

Но никто не шел. Тишина и одиночество действовали угнетающе. Превозмогая боль, делаю попытку подняться. Но первый же шаг убеждает в том, что не только идти, но и устоять долго я не смогу. Пришлось опять прилечь. «Хорош командир, — досадовал я на себя, — сразу же влип в историю. Что подумают партизаны?».

С горечью припоминаю, как сломя голову ринулся из самолета, как не вовремя повернул парашют и вообще действовал без должного хладнокровия, и меня все больше разбирает злость на себя за излишнюю горячность.

Знакомое чувство. Его я испытал не раз, попадая в опасные переделки. В мечтах я любил рисовать себя человеком исключительно хладнокровным, спокойно преодолевающим любые трудности, а на деле нередко оказывалось, что проявлять эти качества не так просто. Из-за излишней горячности меня порой постигали неудачи. Вот и сейчас…

На лесной поляне, освещенной огнями четырех огромных костров, стоял такой шум, что в первое время трудно было разобрать, кто и что говорил. Десантников наперебой забрасывали вопросами, и возбужденные москвичи спешили поделиться новостями с Большой земли, впечатлениями от полета, угощали партизан свежей махорочкой.

Все мои товарищи приземлились благополучно, только Храмцова, как и меня, отнесло в сторону, и он присоединился к остальным незадолго до моего прихода.

Отнесло на лес также один грузовой мешок с питанием к рациям и с радиоаппаратурой, что очень волновало радистов, особенно Таню, затратившую много сил и энергии, чтобы запастись в Москве всем необходимым радио-имуществом.

— Не волнуйтесь, девушка, — успокаивал Таню невысокий, сутуловатый, одетый в кожаную тужурку комиссар бригады Чулицкий. — Не было еще случая, чтобы партизаны не нашли в лесу то, что требуется.

— Что верно, то верно, — поддержал его один из командиров, выделявшийся из среды партизан своим плоским, изрытым оспой лицом и крупным мясистым носом, какой нередко встречается у людей, пристрастных к спиртному. — В лесу партизану разве только невесту найти трудно.