«Это я, это я, Господи!

Имя мое — Сергей Пастухов.

Дело мое — воин.

Твой ли я воин, Господи?

Или Царя Тьмы?..»

По обе стороны от КПП, по всему периметру трехметрового забора из серых бетонных плит весело трепыхались на свежем октябрьском ветерке флажки с российским триколором. Такое же трехцветное полотнище реяло и над плацем. Так что слово «краснознаменное» в полнопарадном титуле моего училища выглядело неким анахронизмом. Или архаизмом. Как и слова «ордена Октябрьской революции», а равно имени всесоюзного старосты.

Если бы все эти исторические прибамбасы убрать, осталась бы суть: «Высшее училище ВДВ». Воздушно-десантных войск. Не убрали, однако. Верность традициям?

Ну, традиции — это традиции. Какими бы они ни были. Все лучше, наверное, чем никаких. Остались же «Московский комсомолец» и «Комсомольская правда». Да и «Правда» осталась. С уточнением «Правда-5». Четыре «правды» незаметно проехали.

Как ночные Клин, Дмитров, Тверь и Бологое на «Красной стреле». Прокемарили под стук колес. А тут уже и чай несут.

Или «стрела» уже тоже не красная, а трехцветная? Не знаю, очень давно не ездил.

«Я, Пастухов Сергей Сергеевич, заявляю, что согласен добровольно, без принуждения, пройти проверку на полиграфе. Мне объяснили процедуру проверки, я не имею возражений по существу ее проведения. Настоящим я полностью освобождаю специалиста, проводящего обследование, от всех претензий и исков с моей стороны в связи с этим и не возражаю против передачи результатов проверки заинтересованной стороне. Мне было разъяснено, что никто не может заставить меня проходить данную проверку. И я могу прервать ее по собственному желанию в любой момент…»

— Снимайте курточку. Садитесь в это кресло. Устраивайтесь поудобней. Этот бандаж — на грудь. Не жмет? Если нужно ослабить, скажите. Этот — на живот. Все нормально? Поднимите правую руку. На средний и безымянный палец укрепляем датчики. Они замеряют кожно-гальваническую реакцию организма. А теперь попрошу левую руку, средний палец. Этот датчик — для замера температуры и скачков кровяного давления. Вы когда-нибудь проходили обследование на детекторе лжи?

— Нет.

— Объясняю. Сейчас я вам задам несколько вопросов, на которые вы должны отвечать «нет». Независимо от того, правда это или не правда. Только «нет». Вы поняли?

— Нет.

В просторном, обставленном современной мебелью кабинете на втором этаже подмосковного военного госпиталя, как раз над комнатой, в которой проходило тестирование на полиграфе, включился микрофон селектора, и голос оператора, проводившего обследование, спросил: «Разрешите зайти?» Подполковник Егоров вопросительно взглянул на человека в наброшенном на плечи белом крахмальном халате, который, нахохлившись, сидел за письменным столом. Узкий плоский череп без единого волоска и крупный нос с горбинкой придавали ему сходство со старым, но все еще сильным грифом, грозно сидящим на скале и оглядывающим подвластные ему выси и низины. Ему было немного за шестьдесят, но ни следа дряхлости не проступало на его хмуром властном лице. На молчаливый вопрос Егорова он лишь коротко покачал головой.

— Вас вызовут, — бросил Егоров в микрофон и выключил селектор. Немного выждал и спросил:

— Что скажете. Профессор?

Человек, которого Егоров назвал Профессором, не ответил. Он молчал, углубившись в какие-то свои мысли и не обращая ни малейшего внимания на взгляды, которые незаметно бросал на него подполковник Егоров.

Он впервые увидел Профессора всего две недели назад, когда был срочно вызван в Москву и включен в операцию чрезвычайной, как ему было сказано, важности. Этот человек очень его интересовал, но Егоров старался не выдать своего интереса.

Вот так. Появился. И уже сделал первый выстрел. И нужно защитить красного кандидата. И для этого некие представители некой правительственной структуры, предпочитающие оставаться неизвестными, платят пятьдесят тысяч баксов. И даже были готовы заплатить вдвое больше.

Давно мне не вешали на уши столько лапши.

Но понял я это гораздо позже. А тогда, закончив обсуждение деталей, попрощался с Профессором и подполковником Егоровым, вывел свой джип с территории госпиталя и медленно поехал по асфальтовой дороге, связывавшей госпиталь с Минским шоссе, поглядывая на панель японского магнитофона. Красный светодиод горел, цифры на дисплее медленно сменяли одна другую. Значит, запись шла.

Я подавил желание сразу включить звук. Уж если я догадался оставить «жучка» в кресле, на котором сидел, беседуя с Профессором и Егоровым, нельзя было исключать, что такой же чип воткнули и в салон моего «террано», пока он стоял перед парадным входом в госпиталь. Впрочем, этот богатый комплекс за высоким бетонным забором был скорее не госпиталем, а закрытым санаторием или реабилитационным центром для узкого круга лиц. Для очень узкого. Потому что, проходя по застланным ковровыми дорожками коридорам и уютным холлам, я не увидел ни одного раненого в коляске или на костылях. Вообще никого не увидел.

Через полкилометра я заметил съезд с шоссе, продрался по старой грунтовке и спрятал «террано» в еловом подлеске. А сам вернулся поближе к дороге. Минут через двадцать в сторону Москвы просвистела темно-серая «Ауди-80» с затемненными стеклами и милицейскими мигалками на крыше. Я записал номер и вернулся к своей машине.

Ранней весной 1992 года, когда в России вдруг уяснили, что производить ядерные боеголовки гораздо дешевле, чем их уничтожать и хранить, когда повсюду в мире творилось черт знает что, а яйцеголовые профессора Колумбийского университета и эксперты-советологи госдепартамента скребли затылки в недоумении, куда бы приспособить несказанные мощности «Голоса Америки» и «Радио Свободы» ввиду их очевидной никчемности в новой исторической обстановке, — в эти весенние дни 1992 года в столице Земли Северный Рейн-Вестфалия, старинном немецком городе Кельне, произошли события, оставшиеся практически не замеченными не только широкой публикой, но и теми экономическими обозревателями и аналитиками, которые делали неплохие деньги на предсказании всяческих экономических катаклизмов.

Предсказания, особенно в последние два-три года, были мрачными, поэтому почти всегда сбывались. А если не сбывались или сбывались не полностью, это объяснялось простым везением, счастливой случайностью и никак на репутации современных компьютеризованных кассандр не отражалось.

Была лишь одна тема — табу, ее старались не затрагивать ни при каких обстоятельствах. Тема эта была — Россия, вновь, после семи десятилетий отсутствия, явившая себя на мировом рынке. И добро бы одна Россия. А страны с непривычной аббревиатурой СНГ? О каком учете их воздействия на мировые процессы, о каком прогнозе могла идти речь, когда даже президенты этих стран не знали, что творится на их границах! Нет, подальше и от СНГ, да и от России тоже. Подальше, подальше. Спокойнее будет.

Репутация дороже.

Поэтому так и получилось, что во всей Западной Европе, от Альп до Скандинавии, нашелся всего один человек, который проявил к разворачивающимся в городе Кельне событиям профессиональный интерес.

Офис господина Аарона Блюмберга (официально его фирма называлась Коммерческий аналитический центр) располагался в мансарде того же старого дома на Нордер-Эльбе, что и его квартира.

Эти две сдвоенные комнаты с наклонными мансардными стенами и окнами назвать офисом можно было только с очень большой натяжкой. Если бы не два суперсовременных компьютера, подключенных ко всем существующим в мире телекоммуникационным системам, эту мансарду правильней было бы назвать старой библиотекой, а еще вернее — чуланом, где нашли свой последний приют самые разные старые веши.

Заваленные книжными томами старые шкафы, развалы книг и пыльных журналов по углам, заляпанное воском зеленое сукно ломберного стола, чудом уцелевший кусок бильярда с одной ногой и совершенно целой лузой — всего этого старья в мансарде было так много, что среди него терялись и два современных офисных стола, а сами компьютеры с мониторами, принтерами и сканерами казались странными экспонатами, еще не нашедшими своего места в этом музее вечности.

Разве что потолок хозяин не смог оставить в первозданном виде. Современные машины требовали кондиционирования воздуха, поэтому пришлось старые балки затянуть современным пластиком с многочисленными вентиляционными отверстиями.

Старый корабль дал крен, но все еще оставался на плаву. И это был еще большой вопрос, кто победит в этой схватке: хрупкая пластмасса или мореный дуб и кожа старинных переплетов.

Макс и Николо давно уже привыкли к экстравагантным выходкам своего шефа. Но в этот вечер он превзошел самого себя. Приказав Максу срочно вызвать в офис Николо (и не по сотовому телефону, а по уличному таксофону, с соблюдением всех предосторожностей), для начала усадил обоих своих молодых сотрудников за компьютеры и приказал войти во все телесистемы аэродромов и портов, из которых Макс днем получал информацию, и самым тщательным образом проверить, не осталось ли там их следов.

Глупость была несусветная. Да какая разница, остались там их следы или нет?

Системы-то открытые, все законно, зачем делать эту трудоемкую и — главное — пустую работу?! Но Блюмберг в объяснения даже вдаваться не стал. Он лишь коротко сказал: «Приказ». И поскольку к такой форме обращения со своими сотрудниками он прибегал лишь в исключительных случаях, им ничего не оставалось, как взяться за работу.

Следующему приказу предшествовал вопрос:

— Каким образом можно проверить, отслеживает ли охранная служба телесистем случаи несанкционированного вторжения?

Как и было указано в пресс-релизе, разосланном во все информационные агентства и крупнейшие газеты Европы, пленарные заседания Балтийского делового клуба начались 5 мая 1992 года в конференц-зале «Президент-отеля», весьма помпезного и суперсовременного сооружения, для которого жители Кельна после горячих дискуссий отвели место не в центре города, как в большинстве европейских столиц, а на окраине, в зоне парков. Решение оказалось удачным во всех отношениях. И не перла в глаза суперсовременность, к которой не сразу привыкают коренные жители города, и город шагал в ногу со временем, и модерновые крылья «Президент-отеля» как-то сгладились окружающим парком, усмирили свою агрессивность. Да и место было удобное для заседаний и конференций: тихо, спокойно, никаких уличных демонстраций и пикетов. Про ВИП и других состоятельных постояльцев и говорить нечего: за новым отелем сразу же укрепилась репутация одного из самых удобных и спокойных отелей Германии. Хоть и далеко не самого дешевого. Очень недешевого.

Очень.

Поэтому, вероятно, участники Балтийского делового клуба жили кто где — в городских пансионатах и небольших отельчиках, в консульствах, а на заседания их доставляли микроавтобусы и автомобили знакомых или других сотрудников консульств. Только два члена Балтийского клуба жили в самом «Президент-отеле» — вице-премьер России Шишковец и адмирал Кууляйнен, президент клуба. Апартаменты отеля полагались ему по статусу.

Открытие Балтийского клуба, на котором были оглашены приветственные телеграммы президента России и канцлера Германии, было отмечено строкой-двумя в вечерних новостях и на страницах утренних газет. И в тот же день всех журналистов как корова языком слизнула. Лишь одна съемочная группа Кельнского телевидения трудилась с необычной старательностью, записывая все выступления подряд. Это сообщало заседаниям клуба хоть какую-то значительность, заставляло выступавших говорить убедительней, доказательней. Каждый понимал: говорит для истории.

Непонятно, правда, для какой, но все равно — не в пустоту равнодушного зала, а на пленку, для вечности.

Шишковец ткнул толстым пальцем в кнопку «Stop» на диктофоне и непонимающе, а от этого словно бы раздраженно взглянул на Профессора:

— Почему он назвал вас учителем?

— Потому что он мой ученик. Я работал с ним больше десяти лет. Начиная с последнего курса академии КГБ.

— Он всегда называл вас учителем?

— Никогда. Сегодня — первый раз. Никому не чужды человеческие слабости. Сентиментальность — одна из них. А она всегда несколько высокопарна. Так что не будем придираться к словам.