Пусть служка смотрит за своими свечами, а Капановы вовсе не пьяницы. Ну, если и выпили, как все люди, что из того? А коли это грех, так пусть их опять колошматят в казармах, пусть колошматят!

Подвыпившие сапожники — отец и сын — вытянули шеи над церковным ящиком, и младший, взглянув на венчавшихся, прошипел:

— Мо-гилу най-дите, могилу Сашко Карабелева! Из его кожи люди уже кошель-ки понаделали...

Служка рукой зажал ему рот: что ж, дорожит местом! Ну и пусть.

Сапожники отошли. А младший все кричал:

Эх, белые ночи на Дунае и в Загорье, в Страндже и над Ломом, на Марице и вдоль Огосты... белые сентябрьские ночи!

Серебряный свет залил широкий двор Капановых, перебежал через полуразрушенные ограды — и стали видны издалека камни, положенные для перехода из двора во двор. Эх, предательские ночи, такие предательские! Мелькают, как привидения, женские фигуры около заборов. Верно, учительницы — ну, конечно, они.

Столько человеческих жертв, столько крови, и все-таки не унимаются! Молодо-зелено. Отчаянные головы, отчаянные, да и только.

— Но почему, дед Предо?

— Не годится, чтоб бабы гибли.