Тень иллюзиониста

Абелья Рубен

Каждый год они встречаются на улице Луны. Одинокий и честный Леандро, неуклюжий и верный Голиаф, несгибаемый поборник справедливости Паниагуа и обворожительная Беатрис, которая мечется в поисках «настоящего» возлюбленного. В погоне за счастьем судьба приводит их на улицу Луны, куда раз в год, словно весна, приезжает Беато. Человек, чье прошлое никому не известно, а настоящее манит к нему с непреодолимой силой. Он странствует по свету в ветхом фургончике и знает сотни целебных рецептов, волшебных фокусов, песен и утешительных слов. Его приезд — праздник жизни. Но… счастье так похоже на лунный свет и столь же непостоянно. Трудно поймать, еще труднее удержать… И если с восходом солнца не остается даже тени от ночного светила, люди не перестают любоваться луной… так же, как и в этом романе не перестают приходить на улицу Луны. Каждый год — в ожидании счастья. Каждый год в ожидании Беато — весны в любое время года.

Роман «Тень иллюзиониста» был высоко оценен в Испании за гармоничное сочетание разных стилей, экспрессивность языка, стройную композицию, а также за яркие, запоминающиеся характеры. Неудивительно, что Рубен Абелья на конкурсе прозаических произведений имени Торренте Бальестера был объявлен открытием года.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Леандро

1

Леандро привык нанизывать события своей жизни на прочную ось истории. Он помнил, что когда Армстронг, как великан, шагал по поверхности Луны, он, Леандро, сидел в «Авеню» и впервые держал за руку вдову Гуарас. Или что спустя двадцать лет новость о падении Берлинской стены, объявленная по радио, застала его голым перед зеркалом в ванной, подавленного внезапным и окончательным выводом, что он стал старым. Это железное свойство памяти Леандро распространялось и на Беато. Последний визит Беато на улицу Луны, о котором Леандро никогда не забудет, совпал с войной в заливе, когда у всех было такое ощущение, что мир движется к своему концу. Многие годы Леандро объяснял эту свою привычку страхом остаться одиноким на обочине истории, непричастным к движению ее огромных шестеренок. Но однажды он открыл истинную причину. Он оглянулся на свое прошлое и понял, что с течением времени именно история оказывается погребенной под событиями незначительными, что связь между его жизнью и историей всего человечества похожа на брак по расчету, мнемотехнический трюк, благодаря которому проще вспоминать прошлое.

2

Как и всем остальным жителям улицы Луны, ему не хватало Беато, и он месяцами ждал его приезда. Обычно тот приезжал в ноябре, в разгар бабьего лета, когда весна как будто ненадолго возвращается для того, чтобы открыть двери непогоде. Но в том году зима пришла без посторонней помощи в середине октября, и казалось, что пронизывающий холод и густой покров тумана, сопровождавшие ее, уже никогда не отступят. Осталось позади время рождественских праздников — промозглое и нескончаемое, — когда людей грела только надежда, тщетная надежда: вдруг небо проявит неожиданную доброту, распахнется и пустит к ним солнце и Беато. Февраль подходил к концу, и пошли слухи, что тот уже не приедет.

Беато хранил в своей памяти сотни лечебных рецептов, волшебных фокусов, песен, формул любовных напитков и советов от уныния. Ему приписывали множество способностей. Говорили, что он умеет ставить диагноз по радужной оболочке глаза, музыкой прогонять печаль и приступы меланхолии, а также вызывать духов. Он готовил настои: страстоцвет — от бессонницы, гамамелис — от угрей, календулу — от женских болезней. Поговаривали, что он вылечил от фригидности фрау Беккер, немку-булочницу, заставив ее несколько раз прослушать «Серенаду» Гайдна. Сирсе, жена лавочника Мартина, клялась, что сбросила пять килограммов благодаря «Женитьбе Фигаро».

Беато путешествовал в ветхом фургоне, единственным украшением которого было очарование старины. Непогода и время стерли со стен фургона большую часть краски, только кое-где оставался тонкий растрескавшийся слой пастельных тонов. С обеих сторон возле окон сохранилась полустертая надпись PRICE. Беато любил рассказывать, как его дом на колесах уцелел во время пожара, в 1958 году уничтожившего цирк PRICE, и как он давал приют знаменитым клоунам, фокусникам, укротителям диких зверей и акробатам.

Впервые Беато наведался на улицу Луны, когда генерал Франко бился в агонии в окружении докторов и капельниц. Он просто остановил свой фургон на тротуаре, и в тот же миг рядом выросла полицейская машина. Дверца справа от водителя открылась, и появился полицейский с огромными усами и фиолетовым нарывом на щеке. Он подошел к Беато, запрокинув подбородок, держа в руке резиновую дубинку.

— Парковка здесь запрещена, и торговля с рук тоже. Убирайтесь, — в голосе его смешались в равной степени презрение и боль.

3

Леандро провел бессонную ночь перед телевизором, с замиранием сердца наблюдая войну, смысла которой не понимал. Экран озарялся вспышками выстрелов. Танки, как обезумевшие шахматные фигуры, двигались по черной доске ночи. Через каждые несколько минут нервный репортер рассказывал о последних событиях в зоне конфликта. Устав, Леандро встал, чтобы выключить телевизор, и взял с журнального столика свой дневник. Снова устроившись в кресле, он стал листать страницы и почувствовал, как в эти мгновения легко, словно привидение, он парит над временем — тем самым временем, которое неустанно, год за годом его разрушало, пока не превратило в старика. Леандро выбрал одну из прошлогодних записей, сделанную им во время визита Беато, и прочитал вслух:

«Вчера Беато творил чудеса. Как только в его руках исчез белый голубь, послышался голос Паниагуа, который заглушил аплодисменты. Он просил повторить тот же трюк с его женой. По его тону не было похоже, что он издевается или шутит. По-моему, это был скорее крик отчаяния, как будто наружу вырвалось его самое сокровенное желание. Наверное, остальные подумали так же, потому что внезапно перестали аплодировать и с удивлением уставились на супружескую пару. Жена Паниагуа несколько секунд пристально смотрела на мужа, затем встала со своего места. Она медленно шла между рядами, держа руки по швам, и наконец поднялась на сцену. Беато действовал очень быстро. Он накрыл ее черным бархатным покрывалом, произнес впечатляющее заклинание, сдернул покрывало и указал свободной рукой на пустое место, где несколько секунд назад лежала женщина. Зрители были так ошеломлены, что даже не сразу стали аплодировать. Беато встряхнул покрывало, чтобы доказать, что никакого обмана нет и женщина исчезла на самом деле. Паниагуа так сжал губы, что от них осталась одна тонкая линия. Он выбежал на сцену и вырвал у Беато черное покрывало. Он щупал его, разглядывал со всех сторон. Разочарованный, он бросил покрывало и принялся стучать ногами по доскам пола в поисках скрытого лаза. В конце концов он замер, упал на колени и зарыдал. Это был резкий и прерывистый плач недовольного ребенка. «Верни мне ее! — прокричал он. — Верни мне ее, говорю!» В «Авеню» стояла мертвая тишина. Беато вознес руки к потолку и снова произнес набор непонятных слов. Он наклонился над покрывалом, взял его за уголок и медленно выпрямился. Затем он дернул материю, и взору зрителей предстала женщина. Паниагуа схватил ее за руку, помог спуститься со сцены и потащил к выходу. Было слышно, как в дверях он спросил: «Куда, черт возьми, ты подевалась?» А она ответила: «Не знаю».

Первые лучи уже заглядывали в окно, когда Леандро написал в своем дневнике: «24 февраля. Мир движется к своему концу, а Беато так и не приехал». Он положил дневник и ручку на журнальный столик, откинулся на спинку кресла и заснул. Во сне он видел ужасающие разрушения. Необъятные здания рассыпались, как карточные домики, над руинами кружили вороны, и их тоскливые крики леденили кровь. Он понял, что проснулся, когда в темноте подсознания услышал доносящиеся снаружи знакомые звуки воскресного утра: редкие, неспешно проезжающие машины, смех и приветствия женщин, идущих в булочную, колокольный звон в церкви францисканцев. Тем не менее он открыл глаза не сразу, опасаясь, что его слух пытается сыграть с ним злую шутку, а прикрытые веки скрывают от него апокалиптические видения, преследовавшие его во сне. Он открывал глаза очень медленно, позволяя свету проникать в них понемногу, пока не начал узнавать предметы вокруг себя. Тогда он с облегчением вздохнул, поднялся с кресла и подошел к окну. На другой стороне улицы, на асфальтированном тротуаре, под ясным синим небом стоял фургон Беато. Рядом с ним уже образовалось плотное кольцо из соседей. Леандро вернулся в кресло, взял со столика свой дневник и, немного поразмыслив, написал: «Мир еще не подошел к концу. Беато могущественнее, чем сама история».

4

Человек понимает, что стал старым, когда осознает свое бессилие перед увяданием собственного тела, когда понимает, что он не в силах остановить движение к смерти. В случае с Леандро эта мысль настигла его, голого, перед зеркалом в ванной, когда он уже четыре года ничего не слышал о вдове Гуарас. Он только что принял душ. Мокрые волосы тонкими прядками спадали ему на лоб и на виски. Грудь и живот были одним целым из дряблой плоти, костей и морщин. Худые волосатые ноги, казалось, вот-вот согнутся под тяжестью тела. Он был так поглощен созерцанием своего увядания, что не заметил, как музыку по радио прервали для выпуска новостей.

— Берлинская стена пала, — сказал невыразительный женский голос.

Леандро только что исполнилось шестьдесят пять лет, полжизни он был влюблен во вдову Гуарас. Он познакомился с ней в эпоху, славную для «Авеню», когда великолепные люстры заливали лучезарным светом ряды кресел и красный занавес и заставляли сиять позолоту боковых лож, где сидели важные персоны. Тогда Леандро встречал зрителей при параде, в безупречном красном пиджаке с золотыми пуговицами, и с маленьким фонариком провожал их к месту. Субботними вечерами ложи заполнялись политиками и предпринимателями. Они приезжали из столицы, во время антрактов обсуждали ситуацию в городе, а паузы в диалогах голливудских кумиров использовали для того, чтобы улаживать свои дела.

Была как раз суббота, когда Ана Гуарас впервые переступила порог кинотеатра в сопровождении своего мужа со спящим грудным ребенком на руках. Обычно в зал детей не пускали. Тем не менее Леандро поздоровался с супругами, взглянул на их билеты и, сделав вид, что не замечает ребенка, проводил их на места. Они показались ему чудесной семьей. Он — серьезный, исполненный достоинства; она — спокойная и наделенная такой чистой и нереальной красотой, какая бывает только у кинозвезд. В середине фильма ребенок проснулся и начал плакать в темноте, заглушая дублированную речь Спенсера Трэйси и Кэтрин Хепберн. На помощь подоспел Леандро с фонариком, спасая смущенных родителей от шепотков возмущения, он провел их к выходу.

— Извините, пожалуйста, — сказала женщина, — обычно с ним такого не бывает.

5

Эрнесто Гуарас погиб, когда его сыну не исполнилось и четырех лет. Его придавило подъемным краном в одном из цехов, где ремонтировали подвижной состав. На похороны помимо товарищей по работе и представителей железнодорожной компании пришли соседи с улицы Луны. За время всей церемонии вдова не проронила ни слезинки. Она держалась с неизменным достоинством, в чем некоторые усмотрели дурной знак. После похорон вдова несколько месяцев не выходила из дома, сражаясь один на один с отчаянием. Единственной связью с окружающим миром для нее был телефон, с помощью которого она каждую неделю делала заказы в магазине Мартина.

Леандро, который уже не мог без нее жить, решил было снова действовать через Сирсе, но вскоре отказался от этой идеи. Он хотел сохранить свое чувство в тайне. У него волосы вставали дыбом от мысли, что он может вызвать подозрения и дать женщинам пищу для сплетен. Терзаемый неизвестностью, он поговорил с посыльным, угреватым подростком, и предложил ему бесплатные билеты в кино в обмен на информацию.

— Информацию какого рода? — спросил мальчик. В его голосе прозвучала опаска, но и желание заполучить билеты было велико.

— Любую, — пояснил Леандро. — Во что она одета, выглядит грустной или веселой, дает ли на чай, что говорит… Ты будешь звонить мне по телефону и все рассказывать. И никому ни слова об этом, ясно?

Так Леандро узнал, что на протяжении нескольких недель вдова Гуарас только рыдала. Она открывала мальчику дверь опрятная, в выходной одежде, но глаза ее были красными от слез, а лицо искажено мучительными воспоминаниями. Она относила еду в дом, платила и закрывала дверь, не проронив ни слова. В конце мая вдова перестала плакать. В июне она улыбнулась и спросила мальчика, какая на улице погода.

Голиаф

1

Различать запахи Голиафа еще в детстве научил его отец кондитер. Он приводил ребенка в комнатушку, где как по волшебству появлялись на свет всевозможные сладости, и просил закрыть глаза. После этого они ходили из угла в угол, и Голиаф учился отличать аромат тертого миндаля и сливочного печенья, свежеприготовленного слоеного теста, заварного крема и жидкой карамели. Иногда отец Голиафа вставал как вкопанный посреди улицы, где угадывал хотя бы малейшее движение ветерка, и возбужденно хлопал сына по плечу:

— Нюхай, Голиаф! Нюхай!

Голиаф закрывал глаза и нюхал. Так он узнал, что поселок живет собственной жизнью и его запахи меняются в зависимости от времени года. Весной веяло цветами и свежесрезанной травой, и эти ароматы толкали на безумства; осенью он наполнялся сладким духом увядания, приглашавшим к уединению и воспоминаниям. Во время частых загородных прогулок отец заставлял Голиафа нюхать листья, землю, камни, кору деревьев, ключевую воду, дорожную пыль, полевые цветы, коровий навоз.

— Жизнь состоит из запахов, — говорил отец. — Нужно уметь их различать, чтобы разбираться в жизни.

Голиафу рано или поздно предстояло познакомиться с Марией, женщиной пышнотелой, щедрой на душевные порывы, источавшей благоухание, владелицей единственной в городке парфюмерной лавки. В магазинчике имелось подсобное помещение, где запахов было море разливанное, а полки ломились от всевозможных склянок. Там у Марии стоял перегонный куб для экспериментов с ароматами. Если полученная душистая смесь Марии нравилась, она переливала ее во флакончик, подписывала его и хранила в застекленном шкафу вместе с десятками других бутылочек с этикетками, которые никто не покупал. Никто даже и не интересовался ее духами, и кроткая парфюмерша едва сводила концы с концами, торгуя одеколоном, мылом, электрическими лампочками, батарейками, кассетами с народной музыкой и упаковками туалетной бумаги.

2

При закладке фундамента нового дома для одного из чиновников муниципалитета было обнаружено беспорядочное нагромождение камней, которые оказались развалинами римских жилищ, бань и бараков для рабов. Пока Голиаф с Марией беседовали о запахах в задней комнате парфюмерной лавки, в поселок приехала группа археологов, которые отправились осматривать окрестности. Стекла их очков запылились, а на поясе у каждого болтался радиотелефон.

За археологами последовала «тяжелая артиллерия» — грохочущие экскаваторы и грузовики, — и поселок погрузился в непроницаемое облако пыли. Работы велись несколько месяцев кряду, и в это время в округе не пахло ничем, кроме пыли и черных выхлопов машин. Когда экскаваторы, грузовики и ученые убрались восвояси, римское поселение было вызволено из-под земли и раскинулось, уродливое и анахроничное, рядом с кирпичными домами и асфальтированными площадями. Около каждой из древних построек мэр приказал поставить киоск, а внутри посадить продавца билетов. Неподалеку мгновенно выросли две гостиницы с бассейнами, несколько сувенирных магазинов и ресторанов, которые предлагали блюда местной кухни по баснословным ценам.

В первые же летние дни лавины туристов обрушились на поселок и навсегда изменили его облик. Главная площадь, которая уже не пахла камфарой, была запружена туристическими автобусами, выгружавшими тучи мужчин в шортах и почерневших от солнца женщин в бейсболках. Гостиницы были переполнены. Некоторые местные жители, стремясь подзаработать, сдавали в аренду дома или комнаты в своих квартирах. Улицы наводнили зеваки, которые часами фотографировались на фоне развалин и оставляли круглые суммы в близлежащих барах. Внезапно возник спрос на самодельные парфюмы Марии. Изумленная успехом, она повесила на входе новую вывеску — «Местные ароматы» с намерением урвать свой кусок, пока длится это туристическое безумие. Ночи поселка наполнились музыкой и шумным весельем, а в дни святых покровителей города устраивались пышные празднества в казино.

Как раз на одном из этих празднеств Голиаф почуял запах Беатрис. Он вырос еще больше. Ему только что исполнилось двадцать лет. Два года назад он закончил школу и теперь помогал отцу в кондитерской, развозя сладости. В тот вечер он отправился в казино без энтузиазма, поддавшись уговорам отца и бывших одноклассников, которые теперь учились в других городах и приезжали домой только на лето. Торжество требовало строгой формы одежды, поэтому Голиафу пришлось влезть в одолженный у кого-то из друзей фрак, который подчеркивал все недостатки его фигуры. Пока его товарищи болтали с девушками и приглашали их танцевать, он прижался к краю барной стойки и стал с закрытыми глазами вдыхать воздух, насыщенный запахами. Он узнал апельсин, розу, базилик и чай, корицу, сандал и сосну, фиалку, мускатный орех и анис, лимон, ваниль, листву и мох, пот и табак, отталкивающий запах которых усиливался по мере того, как праздник набирал силу. Люди проходили мимо Голиафа и смеялись. Товарищи хлопали его по плечу и наперебой шутили, что он похож на Будду во фраке. Но Голиаф так и стоял с закрытыми глазами, равнодушный к насмешкам, пока вдруг не уловил еще неизведанный, восхитительный аромат.

Он открыл глаза и увидел, как у другого края барной стойки садится на табурет настоящая красавица. Она была одна и выглядела грустной. Возбужденный ее ароматом, Голиаф подошел к ней и, набравшись смелости, спросил, не хочет ли она потанцевать. Она взглянула на него, улыбнулась и ответила «да». Голиаф забыл о том, что фрак с чужого плеча был ему мал, что он сам был неуклюжим великаном. Он взял женщину за руку и провел в танцевальный зал под изумленные взгляды десятков глаз. Он положил руку на ее талию и спросил, как ее зовут.

3

Самые плохие мысли обычно приходят под покровом ночи. Голиаф несколько часов бесцельно слонялся по улицам. Отовсюду наплывали отвратительные запахи. На каждом углу он наталкивался на пьяных туристов. Сквозь зубы он проклинал себя за то, что в казино не сумел среагировать быстро. Он стыдился того, что позволил незнакомцу украсть у него Беатрис. Туристы разошлись по домам, на небе сиял только прозрачный серп луны — ничтожная светлая заплатка на черной ткани неба, а Голиаф все шел куда глаза глядят, терзаемый новой неутешительной мыслью. Он не понимал, почему из всех гостей на празднике Беатрис пошла танцевать именно с ним, неповоротливым увальнем с потеющими руками. Подозрение, что она сделала это из жалости, разъедало ему душу до тех пор, пока ночь не пошла на убыль. Он встретил рассвет за городом, сидя на большом камне. Жилет на нем был расстегнут, рукава рубашки закатаны, галстук развязан, а фрак Голиаф накинул на плечи. С первыми проблесками нового солнца исчезли все тени и развеялись сомнения. Благоухание раннего утра заставило Голиафа поверить в то, что он вызвал у Беатрис подлинный интерес, а не жалость. Тогда, приободренный, он поднялся и отправился на ее поиски.

Он прошел мимо старой бензоколонки, мимо домов, за которыми заканчивался поселок, и, повинуясь зову сердца, свернул на загородное шоссе, по обеим сторонам которого тянулись ряды тополей. Справа от Голиафа солнце, огромное и оранжевое, лениво вставало над зеленеющими плантациями хмеля. Становилось жарко. Голиаф снял фрак и перекинул его через руку. Так целый час он шел торопливым шагом, пока не попал в деревушку с мощеными улочками. Когда-то ее населяли крестьяне, а теперь захватили полчища туристов. Он вышел на главную улицу и остановился у дверей какого-то бара. Через стекло он увидел двух мужчин, которые спали, уронив голову на стол, уставленный бутылками и пустыми стаканами. Хозяин бара медленными круговыми движениями водил тряпкой по барной стойке. Голиаф открыл дверь и спросил у него, не знает ли тот, где остановилась семья отдыхающих с дочерью по имени Беатрис. Хозяин задумался на несколько мгновений, не забывая при этом протирать стол.

— Не знаю, как зовут их дочь, может быть, и Беатрис, но думаю, тебе нужен дом с зелеными наличниками рядом с фонтаном.

Голиаф быстро нашел двухэтажный каменный дом. Он набрал в ладонь горсть гальки и наудачу запустил в одно из окон на втором этаже. Через несколько мгновений окно открылось, и в нем появилась Беатрис, ослепительно красивая, еще не до конца пробудившаяся ото сна.

— Ты ушла с танцев! — крикнул Голиаф.

4

Четыре дня Голиаф и Беатрис были неразлучны и, подобно влюбленным подросткам, тщательно скрывали свое чувство от посторонних глаз. Каждое утро Голиаф тайком увозил Беатрис на грузовике своего отца. Он выбирал для свиданий самые живописные и уединенные места в округе: распятие у дороги, маленький каменный мост над ручьем, старую заброшенную церквушку. Потом они вместе отправлялись развозить сладости в глухие деревушки, потерявшиеся где-то далеко, за морями хмеля и люцерны, за вершинами древних и изрытых шахтами гор, за стремительными горными реками. Они прогуливались, держась за руки, по местам, которые их влюбленным глазам представлялись райскими, ели нежнейшие свежие пирожные, купались в тихих заводях, ласкали друг друга, смеялись, болтали без умолку. Голиаф рассказывал о парфюмерных экспериментах своей знакомой по имени Мария, о том, какую важную роль в его жизни играют запахи; Беатрис — о путешествиях, далеких странах, где она когда-нибудь побывает, о своей страсти к цирку, этому миру волшебства, в котором существуют укротители диких зверей, фокусники, клоуны и канатоходцы. На четвертый день они стали единым целым и поклялись друг другу, что никогда не расстанутся.

Они сидели в грузовике посреди поля, напротив заходящего солнца, целуясь и лаская друг друга. По мере того как темнело небо, ласки и поцелуи становились все более настойчивыми, более страстными, и Голиаф не стал медлить. Он посадил Беатрис себе на колени и раздел ее. Он гладил ее мягкие, округлые плечи, соски, бедра и живот; затем он прижался к ней и наполнился ее ароматом. На горизонте едва теплился красный уголек солнца, когда они перешли черту, и Голиаф заставил содрогаться самые сокровенные уголки ее тела. Она трепетала в его объятиях, извивалась и, тяжело дыша, шептала:

— Поклянись, что никогда меня не оставишь! Поклянись мне!

Голиаф клялся ей снова и снова, с каждым толчком, с каждым шагом, приближающим их к экстазу, пока не обрушился, взмокший и обессиленный, в пропасть ее аромата.

5

На следующий день было воскресенье, и хотя кондитерская была открыта до часу дня, Голиафу не нужно было развозить сладости. Он был в своей комнате и готовился идти с родителями в церковь. Неожиданно, первый раз в жизни, он показался себе привлекательным. Перед зеркалом он попытался отрепетировать взгляд соблазнителя, который был в ходу у киноактеров, и даже решил изобразить несколько поз культуристов, которые видел в журналах, продававшихся в киоске на площади. Телефонный звонок застал его врасплох, когда он, довольный собой, застегивал рубашку и тихонько посмеивался над причудами влюбленного мужчины. Отец зашел в комнату Голиафа и сообщил, что спрашивают его.

— Девушка, — добавил он и подмигнул.

Голиаф сразу перестал улыбаться. Он подбежал к телефону, и когда брал трубку, его сердце сжалось от тоски. Он был уверен — это Беатрис, и она сейчас скажет, что вчерашняя ночь была ошибкой и что им больше не стоит встречаться. Он вмиг пал духом и совсем растерялся, когда услышал в голосе Беатрис прежнюю неподдельную нежность.

— Мои родители узнали, что я уже несколько дней никуда не хожу с друзьями, и спросили, где я пропадаю. Я рассказала им о тебе. Они приглашают тебя на обед. Ты можешь прийти сегодня?

— Да, конечно, приду обязательно, — ответил Голиаф. — Кстати, как ты узнала номер моего телефона?

Паниагуа

1

Субботний вечер Паниагуа провел в баре «Долгое прощание», осушая одну рюмку за другой. Там он посмотрел футбольный матч в компании таких же недовольных своей семейной жизнью мужей, которые откладывали до последней минуты свое возвращение домой. Местная команда играла из рук вон плохо и проиграла с разгромным счетом. Это был прекрасный повод для того, чтобы драть горло до хрипоты и без зазрения совести плевать на пол, со слюной выбрасывая из себя раздражение. После матча все шумно обсуждали предвзятость судьи и неумелость игроков. Запоздалые посетители никак не могли успокоиться и продолжали пить и орать до тех пор, пока под действием вина не обрели спокойствие. Они начали расходиться уже за полночь, когда экран телевизора заполнился танками и солдатами, которые перемещались во тьме, пронзаемой вспышками выстрелов, похожими на бенгальские огни. Мужчины потихоньку прощались и брели сквозь туман, покачиваясь, осоловев от спиртного, возвращались к домашнему очагу.

Паниагуа застал свою жену спящей. Он снял ботинки, не развязав шнурки, и в одежде завалился на кровать. Тяжелое дыхание выпившего человека совершенно не походило на дыхание его жены: ритмичное и спокойное. Паниагуа неподвижно лежал на спине, упершись взглядом в потолок, пытаясь в неповоротливых мыслях воскресить свое прошлое.

2

В далекий весенний день, будучи еще студентом, Паниагуа с сокурсниками отправился на скачки. Больше всего друзей привлекала не красота лошадей и не ловкость наездников, а сама атмосфера скачек, ощущение принадлежности к высшему обществу, которое возникало у них каждый раз, когда они делали ставки. И самое главное, девушки, с томным видом прохаживающиеся по рядам. Студенты пытались с ними познакомиться, в то время когда лошади брали барьеры или пока по громкоговорителю объявляли результаты забега. В тот вечер Паниагуа и его приятели поставили больше обычного на одну из лошадей, решив, что ее кличка Крылатый принесет им удачу. Животное выбежало на поле беспокойной рысью, а верхом на нем сидела молодая красавица, которая, как было написано в программе, была родом из столицы. Парни ненадолго забыли о девушках, которые ходили по рядам, и сосредоточились на судьбе своих ставок. Крылатый не оправдал славного имени и пробежал в высшей степени неуклюже. По дороге он снес половину препятствий, в двух случаях наотрез отказался прыгать, а под конец понесся как угорелый и успел к финишу как раз вовремя, чтобы занять последнее место. Прекрасная амазонка наотрез отказывалась наказывать животное. Вместо того чтобы использовать шпоры или кнут, она что-то шептала ему, наклонившись к уху, и легонько похлопывала по шее. Студенты поднялись со своих мест и в знак протеста подняли свист. У них совсем не осталось денег, они уже не могли поставить на другую лошадь. Устав свистеть, друзья сели и, смирившись с проигрышем и безденежьем, переключились на девушек, которые, покачивая бедрами, гуляли по трибунам. Паниагуа попытался вместе с друзьями заигрывать с ними, но его мысли были далеко. Из головы не шла прекрасная амазонка, ее длинные волосы, развевающиеся на ветру, ее крепкие ноги, сжимающие бока лошади, безупречная красота лица. Он покинул свое место и отправился на ее поиски в конюшню, но там ему сообщили, что она уже уехала. Весь вечер Паниагуа отмалчивался, разжигая любопытство своих друзей. Он лелеял в памяти образ молодой наездницы, которая рассекала воздух на скакуне по кличке Крылатый.

Перед тем как покинуть ипподром, он посмотрел календарь скачек. Через неделю, уже в одиночку, он посетил состязание с участием Крылатого в маленьком городке на севере страны. Он купил букет цветов, попросил одного из мальчишек, ухаживающих за лошадьми, передать их прекрасной амазонке, и приложил записку с выражением искреннего восхищения. Потом он увидел девушку верхом, ее выступление было таким же провальным, как и в прошлый раз, но Паниагуа был сражен наповал ее красотой и грацией настоящей амазонки. После скачек он застал ее причесывающей блестящую гриву Крылатого. Он робко представился и признался, что это он прислал цветы. Она улыбнулась, поощряя его и ожидая продолжения.

— У тебя отлично получается, — ляпнул он, сам не зная зачем.

— У меня ужасно получается. Я никогда бы не стала этим заниматься, если б меня не заставлял отец. Он говорит, что это спорт для людей из высшего общества.

— Мне нравится смотреть, как ты ездишь, — сказал Паниагуа очень тихо, едва различимо.

3

Отец прекрасной амазонки был человеком властным. Сын сурового военного, не делавшего различий между казармой и собственным домом, он всю жизнь боролся со своими генами, с деспотичным и нетерпимым характером, в точности повторявшим характер его отца, которого он ненавидел. Уже будучи взрослым, он изобрел способ подчинять окружающих своей воле, ничего им при этом открыто не навязывая. На работе его точку зрения выражали заместители. Он же, спрятавшись за письменным столом, как за баррикадой, был всегда дружелюбен и готов к диалогу. В семье он придумал Иеронима.

В первый раз, когда он сослался на Иеронима, жена сочла его сумасшедшим. Их дочери в то время было десять лет, и ее пригласили в гости к однокласснице на выходные. Отцу не нравились родители девочки по той простой причине, что не были достаточно состоятельны. Он понимал, что это неубедительный аргумент и что он не может запретить дочери поехать в гости только на этом основании. И тогда, ко всеобщему удивлению, он объявил, что Иероним советует воздержаться от поездки.

— Кто такой Иероним? — в один голос спросили жена и дочь.

Отец с полной серьезностью ответил, что Иероним — дух, вернее, душа несчастного грешника, которая скитается по полям Вилья-Росы — их родового поместья.

— Только мне дано его видеть, — объяснил он. — Иероним всегда дает полезные советы. Сейчас он говорит, что наша дочь не должна никуда ехать.

4

Так, по воле Иеронима Паниагуа и прекрасная амазонка Беатрис превратились в жениха и невесту. Паниагуа это казалось унизительным. Но еще хуже для него было то, что из них двоих никто не обладал достаточной смелостью, чтобы попытаться отстоять свою любовь, чтобы укрыться в окопах своих чувств от бесцеремонного вторжения посторонних. Они могли бы уступить на время. Они могли бы попытаться обмануть всех показным соблюдением внешних приличий, заключив между собой нечто вроде сговора, чтобы сберечь свою душевную близость. Но они этого не сделали. Они дали погрести себя под лавиной обязательств и не заботились о том, чтобы холить росток своего чувства, а он становился все более чахлым. Они надели маски и играли роли, и делали это так хорошо, что под конец запамятовали, кем были на самом деле.

Паниагуа часто бывал в Вилья-Росе, почти каждые выходные. Он посещал вместе с Беатрис скучные мероприятия, откуда выходил опустошенным, перенес бесчисленное множество церковных служб и на прощание, перед тем как сесть на обратный поезд, заученно целовал невесту. Весной Иероним заговорил о свадьбе.

— Что, если устроить ее в октябре? — спросил отец.

Оба согласились, даже не взглянув друг на друга. К тому времени они уже были чужими людьми, и им было все равно.

Летом семья переехала в сельский дом, который один из друзей отца оставил в их распоряжении. Незадолго до переезда в нескольких километрах от поселка нашли следы древнеримских поселений, и местность в одночасье превратилась в туристическую Мекку. Когда семья собралась на отдых, было решено не брать с собой Паниагуа. Иероним счел правильным, чтобы перед свадьбой жених и невеста ненадолго расстались.

5

Вспоминая свою жизнь, Паниагуа заснул. В эту ночь он не видел снов. Его осаждал рой бессвязных образов, реальных и существующих только в его воображении. Они проносились перед его закрытыми глазами, как кадры из кинофильма, посвященного его прошлому. Он проснулся поздно. В висках у него стучало, а во рту стоял привкус вина. Он сильно вспотел. Мятая одежда приклеилась к телу, как вторая кожа, горячая и липкая. Он с трудом поднялся с кровати и подошел к окну. Солнце стояло высоко, заняв свое место на троне посреди чистой лазури неба. После стольких месяцев холода его сияние казалось ослепляющим. Внизу на тротуаре стояла повозка Беато, окруженная людьми. Паниагуа положил локоть на оконную раму и, еще не до конца протрезвев, процедил сквозь зубы:

— Сукин сын!

Затем он стянул с себя мокрую одежду и, едва волоча ноги, поплелся на кухню. Приоткрыв дверь, он заглянул внутрь. Беатрис кормила из бутылочки шестимесячного малыша, а другой ребенок, которому было уже почти два года, играл с остатками каши. Паниагуа отошел от двери, шатаясь, осилил коридор и добрел до ванной комнаты. Там он открыл душ, закрыл глаза и с помощью воды и мыла попытался смыть с себя тошнотворный налет похмелья.

Леандро

1

Дон Браулио, владелец «Авеню», жил в помпезном особняке эпохи Возрождения, когда-то горделиво возвышавшемся на открытом пространстве, а ныне зажатом между двумя кирпичными громадами, в которых гнездились крохотные квартирки. На протяжении долгих лет дон Браулио собственноручно разбивал перед входом в особняк японский садик — до тех пор, пока Беато не вылечил его от бессонницы с помощью настоя ясменника душистого и постоянного прослушивания «Канона ре-мажор» Пахельбеля. Тогда из благодарности дон Браулио разрушил садик и на его месте начал выращивать лекарственные растения, которые сам же сушил и дарил Беато, когда тот наведывался на улицу Луны.

Дон Браулио почти не выходил из своего особняка, разгуливая по нему в черном шелковом, расшитом золотом кимоно. Свой дворец он еще в молодости получил в наследство вместе с солидным состоянием в виде старинных монет и недвижимости. Он был далек от того, чтобы позволить себе распуститься или погрязнуть в пороках, свойственных людям его достатка. Он доверил управление имуществом своему другу экономисту и всецело посвятил себя тому и единственно тому, что было ему приятно. Проходили годы, а дон Браулио выращивал лекарственные травы, читал книги из семейной библиотеки и снимал каждый уголок особняка на фотоаппарат лейку с золотым корпусом, также доставшийся ему в наследство. Люди говорили, что он пропадет, превратится в эксцентричного бездельника, что он прокутит все свое состояние, как многие незадачливые богачи, но, несмотря на мрачные предсказания, дон Браулио был безмятежно счастлив, ведя праздную жизнь миллионера.

В сорок лет он женился на роскошной смуглянке, с которой познакомился на приеме в городском совете, посещение которого было одним из немногих обязательств, налагаемых его знатным происхождением. Тогда ходили слухи, что она вышла замуж ради денег и что она сделает его жизнь невыносимой. Но единственное, что можно было сказать с уверенностью, судя по вспышкам света и игривым смешкам, каждую ночь доносившимся из окон особняка, так это то, что у дона Браулио появилось два новых увлечения: любовные утехи и эротическая фотография.

В то воскресное утро он принял Леандро, как обычно, в добром расположении духа. Так как впервые за несколько месяцев выдался погожий денек, он пригласил его сесть в саду рядом с благоухающей грядкой розмарина.

— Какие новости? — спросил он с неподдельным любопытством.

2

Когда Леандро вернулся на улицу Луны, мигрень уже галопом скакала у него в висках. Он использовал коробку с засушенными растениями и сообщение дона Браулио как пропуск, чтобы пробиться через толпу и попасть в фургон без очереди. На облупленной двери висело два объявления. На первом из них большими красными буквами было выведено:

СЕГОДНЯ В «АВЕНЮ»

В 8 ЧАСОВ ВЕЧЕРА

НЕЗАБЫВАЕМЫЙ СЕАНС ИЛЛЮЗИОНИЗМА!

3

Все утро температура неуклонно поднималась. После обеда стояла такая жара, что никто, даже Беато, не мог вытащить жителей улицы Луны из прохладных недр их квартир. Когда Леандро вышел на улицу, он оказался единственным человеком посреди плавящегося от зноя асфальта. Он перешел дорогу, чувствуя, как солнце обжигает ему затылок. Голиаф дремал, сидя на стуле, закинув ноги на прилавок.

— Добрый день, — произнес Леандро, но белокурый великан не отозвался.

— Добрый день, — повторил он, легонько постучав костяшками пальцев по подошве его ботинок. Голиаф медленно открыл глаза. Увидев Леандро, он опустил ноги с прилавка и выпрямил спину.

— Что вы хотели? — спросил он голосом, осипшим от дневного сна.

— Духи. Мне нужны духи.

4

Двери «Авеню» открылись в полвосьмого, а без десяти восемь их пришлось закрыть, потому что кинотеатр просто не вмещал всех желающих увидеть представление. Наплыв людей был так велик, что Леандро взял билет из рук вдовы Гуарас — тот самый билет, который он несколько часов назад собственноручно опустил в благоухающем сандалом конверте в ее почтовый ящик, — надорвал его и сказал «следующий», даже не заметив, что это была она. Позже, стоя у края сцены, он увидел ее в кресле, элегантно одетую, отказавшуюся от старившего ее черного цвета. Их взгляды встретились. Едва заметным кивком головы она выразила свое одобрение по поводу короткого послания, которое Леандро написал на обратной стороне билета: после представления они увидятся в вестибюле.

Представление открыл дон Браулио. Он поднялся на подмостки ровно в восемь часов, в костюме, который был ему мал, и в бабочке, которая давила на кадык и шевелилась, когда он говорил. Он поднял руки, прося тишины, рубашка выскочила у него из штанов, заметно обнажив белый круглый животик. По рядам прошел смех. Так, не заправив рубашку, дон Браулио поприветствовал Беато, который появился на сцене в кричащей разноцветной тунике. За ним следовал Голиаф, затянутый в короткий, расшитый блестками жилет и обтягивающие штаны, которые придавали ему комический вид великана — укротителя зверей. Дон Браулио горячо обнял Беато, пожал руку Голиафу и удалился посреди оглушающего шквала аплодисментов.

В тот вечер Беато заставил публику забыть о том, что за плотно закрытыми дверями «Авеню» существует реальный мир. Он проглотил бильярдный шар, который тут же появился в сумке женщины из двенадцатого ряда. Он подходил к детям и перед самым их носом из воздуха извлекал конфеты. Он смог точно угадать мысли двух зрителей: мужчина пытался разгадать хитрый механизм трюка с бильярдным шаром, а женщина думала, что никогда в жизни не видела такого огромного и нескладного мужчины, как Голиаф. Одну за другой Беато закинул в рот двадцать пять швейных иголок.

— Мне не хватает железа, — пошутил он.

Он принялся жевать иголки — при этом металл хрустел на зубах, — а затем заглатывать. Когда он открыл рот, Голиаф посветил туда фонариком, чтобы зрители убедились, что иголки исчезли. Потом Беато проглотил длинную белую нитку, так что с его губ свешивался только крохотный кончик. Он медленно за него потянул и за минуту вынул все иголки, ушками нанизанные на нить. Потом Беато вручил старику из двадцатого ряда револьвер, патрон и фломастер. Он попросил, чтобы тот пометил патрон, зарядил револьвер и выстрелил. Старик встал, поднял оружие обеими руками, нажал на курок и упал на свое место, отброшенный отдачей. Беато сделал стремительное движение рукой, как будто ловя муху. Затем он пригласил старика на сцену, чтобы тот подтвердил, что барабан револьвера пуст и что он держит в руке помеченную пулю: так оно и было. Он попросил двух добровольцев, чтобы они связали ему руки за спиной и обкрутили его тело несколькими метрами веревки. После этого он спрятался за черной ширмой и через несколько секунд появился из-за нее свободный от пут.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Голиаф

1

В течение тех четырех дней, что они провели вместе, окружающий мир был для них лишь декорацией. Реки, усталые горы, затерянные деревушки — на фоне этих живописных пейзажей разгоралась их любовь. Они говорили о том, что видели, что чувствовали, обо всем хорошем, что было в их жизни. Беатрис никогда не рассказывала о своем доме, потому что там обитало привидение, которое руководило ее поступками, невидимая сущность, способная заставить Крылатого прыгать через деревянные барьеры, а ее — связать свою жизнь с мужчиной, которого она не любила. Голиаф, в свою очередь, никогда не пытался узнать об этом. Расспрашивать о городе, где жила любимая, означало задуматься о разлуке, начать подсчитывать километры, которые будут разделять их после наступления осени. Поэтому теперь он ехал наугад через желтые моря пшеницы. Но он был спокоен и уверен в том, что дорога вела к его судьбе, мерцающей точке за горизонтом по имени Беатрис. Он старался не драматизировать происходящее и гнал прочь отчаяние и боль. Его толкала вперед убежденность в том, что она его любит («меня отрывают от тебя» — так она написала) и ждет, где бы она ни находилась.

Несколько дней без отдыха он вел машину. Заезжал в каждый город и бродил по незнакомым улицам, принюхиваясь к воздуху и пытаясь уловить ее аромат, надеялся, что в толпе вот-вот промелькнет ее лицо. Он спал в грузовике, питаясь надеждами и черствыми пирожными, которые он так никогда и не доставил по месту назначения. Через неделю сладости закончились, а вместе с ними и деньги на бензин. Голиаф остановил грузовик на главной дороге пустынного поселка. Было четыре часа дня, и над раскаленным шоссе зыбились миражи. Внезапно на горизонте вырос дрожащий силуэт грузовика. За ним последовали еще пять: массивных, медленных, темных, сопровождаемых внушительным эскортом автобусов и фургонов. Они двигались прямо на Голиафа в облаке выхлопных газов и пыли. Когда машины проехали мимо него и их рев прорезал толщу неподвижного воздуха, он по надписям на бортах увидел, что это был цирк. Голиаф завел свой грузовик и последовал за караваном. Когда цирк миновал поселок и остановился на лугу, Голиаф спросил у кого-то из артистов, как найти директора. Его отправили к желтому вагону, разукрашенному разноцветными звездами. Там он обнаружил маленького усатого человечка с прилизанными волосами, в расстегнутой черной рубашке.

— Вы директор? — спросил Голиаф.

В ответ человек устало кивнул.

— Я ищу работу.

2

Под присмотром управляющего Голиаф разгрузил машины, установил сваи, помог возвести деревянную арену и ряды кресел для зрителей. Он работал с большим усердием, и директор потом шутил, что цирк был смонтирован им в одиночку. Едва держась на ногах, Голиаф вернулся в свой грузовик. Он попытался уснуть, но мешали усталость и жара. Он вспомнил о своих родителях и, впервые с того времени, как отправился на поиски Беатрис, почувствовал стыд. Он не только сбежал от них без видимой причины, но еще и уехал на машине, принадлежавшей им. Он бросил их и, в довершение всего, обокрал. Ему пришла в голову мысль позвонить, все объяснить и попросить прощения, но он вовремя опомнился. Как он объяснит им, что у него не было выбора, что он уехал, следуя за ароматом любимой женщины? Он представил себе разговор с ними, долгий путь по острым камням упреков, просьб и обид, и его охватила острая и безысходная тоска. Но затем он ощутил прилив гордости от мысли, что все делает правильно, и понял, что должен слушаться велений своего сердца. Он лежал на спине, натруженные мышцы болели, и он вдруг понял, что не станет говорить с родителями, пока не найдет Беатрис. Только тогда он сможет оправдаться и будет прощен.

Но надо было по крайней мере известить родителей о том, что он жив и здоров. Поэтому он отправился в поселок и из телефонной будки позвонил своей старой знакомой Марии. Он рассказал ей о Беатрис, о ее аромате, о цирке, под куполом которого он нашел свой дом. Он попросил ее передать родителям, что с ним все в порядке. Перед тем как попрощаться, он приблизил нос к трубке, закрыл глаза и глубоко вдохнул.

— Мускус, — сказал он. — Сегодня ты разлила мускус.

Где-то в телефонных проводах навсегда заблудилось его прошлое. Голиаф стоял в кабине, дрожащей рукой опершись о стеклянную стенку. Только теперь он в полной мере ощутил обрушившуюся на него тяжесть неопределенности и головокружение от звенящей пустоты.

3

Жизнь в цирке заставила Голиафа примириться со своей внешностью уродливого верзилы. Он заметил, что при взгляде на него в людях включается механизм сравнения, и в результате они, ощущая себя непохожими на него, остаются довольны. Он понял, что был необходим, как воздух, всем, кто над ним издевался, потому что благодаря ему они чувствовали себя более ладными, более ловкими, более красивыми. Теперь же все изменилось, под куполом цирка никто для самоуспокоения не высмеивал чужие дефекты. Здесь нашли приют группа карликов-эквилибристов, которые выступали на ходулях; укротитель зверей — настолько волосатый, что почти не отличался от львов; мужчина, настолько истощенный, что, когда он снимал рубашку, было видно, как под его ребрами бьется сердце, а по венам бежит кровь; безрукая старуха, которая играла на скрипке при помощи ног; мальчик, надувающий шары одним взглядом; факир, тело которого покрывали шрамы и ожоги, оставшиеся после неудач и промахов во время репетиций.

Голиаф научился принимать себя таким, каким был, и даже извлекать из своего телосложения выгоду. К тому времени он уже несколько месяцев работал в цирке. Они только что расположились у въезда в большой портовый город, как разразилась гроза. Небо низко опустилось над головами людей и уронило пучок синих молний и капли размером с кулак. С неба обрушилось столько воды, что, казалось, ливень и море слились в единое целое. Песок, на котором разбили шатер, пропитался водой и стал оседать. Чтобы вода не проникла в цирк, директор велел вырыть вокруг него ров. Между артистами были распределены кирки и лопаты. Клоуны, фокусники, укротители, акробаты, иллюзионисты и маги встали в круг. Все копали сообща, плечом к плечу, чтобы спасти цирк от гибельного наступления воды.

Потихоньку дождь стих. Огромные капли стали уменьшаться в размерах, и вскоре циркачи уже почти не чувствовали, как они отскакивали от их согнутых спин. Поднялся легкий, но пронизывающий ветер, который унес с собой черные тучи, но сковал тела людей холодом. Они вернулись в свои дома на колесах, стуча зубами, сняли мокрую одежду и спрятались под одеялами. Вскоре из всех машин доносилась дисгармоническая симфония из отрывистых чиханий и пения хлюпающих носов. Многие заболели, и пришлось принять чрезвычайные меры, чтобы спасти вечернее выступление. Один из магов играл роль клоуна с белым лицом, был человеком-мишенью в номере с метанием ножей, а в перерывах демонстрировал публике клетку со степными волками. Предсказательница будущего разводила зрителей по местам и помогала акробатам, служа противовесом. Голиаф тоже не остался в стороне этим вечером и выступил перед публикой. Силач по кличке Атлас ничком лежал в своем фургоне, скошенный простудой, и директор попросил, чтобы Голиаф его заменил. Таким образом, если раньше Голиаф только причесывал медведей, мыл полы, чинил все подряд и в целом выполнял грязную работу, то теперь он надел черное трико и вышел на арену цирка.

В начале выступления его нервы были натянуты до предела. Тем не менее он быстро привык к тому, что находится в центре внимания публики, которая преклоняется перед его силой и видит в нем не бесполезного верзилу, а силача, способного гнуть пополам железные бруски и поднимать неимоверные грузы. Он повторил по памяти все выступление Атласа, в том числе финальный номер, который состоял в следующем: силач вставал в центре арены, скрестив руки на груди, и просил зрителей, чтобы те попытались сдвинуть его с места, чего, естественно, никому не удавалось сделать. Легко войдя в роль цирковой звезды, Голиаф пригласил спуститься детей из зала. Когда они высыпали на арену, он оставил десятерых. Остальные же под аплодисменты вернулись на свои места. Голиаф наклонился и встал на колени, а затем попросил детей ухватиться за его разведенные в стороны руки. Под барабанную дробь он поднялся с колен. Дети повисли по пятеро на каждой его руке, болтая ногами в воздухе. Голиаф прошелся по кругу, поднимая и опуская руки, как исполинская птица. Потом он опустил детей на пол, и они побежали к родителям.

Голиаф ушел с арены обессиленный, но счастливый. За кулисами его поджидали товарищи с поздравлениями. Успех выступления был потрясающим, и с этого дня по приказу директора Голиаф наравне с Атласом занимал в цирке официальный пост силача.

4

Цирк распахнул перед Голиафом объятия и принял в свою большую и дружную семью. С цирком он объехал всю страну, втыкая сваи, крепя балки, вытворяя чудеса с помощью своих удивительных мускулов — и постоянно высматривая среди полутемных зрительных рядов Беатрис. И хотя он не нашел женщину (его безграничная любовь превратила Беатрис в идеал, некую квинтэссенцию женственности, неповторимую и единственную в своем роде), он по крайней мере узнал кое-что о женщинах, этих жалких подобиях, этих грубых суррогатах Беатрис.

Он узнал, что безразличие мужчины вызывает у женщин большой интерес. Никак иначе он не мог объяснить свой поистине неслыханный успех среди женского коллектива цирка.

Поначалу, когда он только появился, женщины, видя его полное к ним равнодушие, решили, что белокурый великан отдает предпочтение мужчинам. Эти слухи достигли ушей Голиафа гораздо позже, женщины его тогда уже боготворили, а конец слухам положил тот вечер, когда он появился на арене цирка в роли силача. Его рев во время поднятия тяжестей и демонстрация незаурядной физической силы были расценены как неоспоримое доказательство мужественности. Подобный ход мысли примитивен, но для артистов цирка телесная мощь никак не сочетается с любовью к мужчинам. Таким образом, эта причина была исключена, но что же тогда служило препятствием для его отношений с женщинами, что?

Паула, акробатка, известная в цирке своей сексуальной ненасытностью и пристрастием к экзотическим любовным позициям, пришла к нему в ту самую ночь с твердым намерением проникнуть в его тайну, а заодно и подарить ему свои ласки. То был изнурительный день. Рытье рва, неразбериха, вызванная заменами актеров, дебют на арене — все это вместе с дождем и холодом основательно вымотало Голиафа. После выступления он попросил разрешения удалиться в свой грузовик и отдохнуть. Там он повалился на поролоновый матрас, укрылся несколькими одеялами и уснул. Паула разбудила его поцелуем в ушко, который эхом отдался у него внутри и заставил его подскочить на кровати. Белокожая и пышнотелая, в халате, распахнутом до пупка, она обнажила перед его лицом крепкие и округлые груди. Безо всяких предисловий она выскользнула из халата и рывком откинула в сторону одеяла. Прильнув к Голиафу и положив свою руку ему между ног, она стала покусывать мочку его уха. От уха перешла к шее, от шеи к груди. Голиаф попытался ее отстранить.

— Паула, нет. Это нехорошо.

5

Скоро все женщины цирка знали о том, что Голиаф влюблен. И еще о том, что, несмотря на это, Пауле удалось его соблазнить благодаря своему огненному темпераменту и умению принимать эффектные завлекательные позы. Эта последняя новость перечеркивала действительность, реальные факты, о чем сам Голиаф даже не догадывался. Впоследствии, когда Беато рассказал ему о россказнях женщин, Голиаф пришел к следующему выводу: взгляды мужчин и женщин на действительность совпадают далеко не всегда.

Нельзя сказать, чтобы причиной этого расхождения, этой загадочной двойственности была ложь. Когда подруги расспрашивали Паулу о том, как все было у них с Голиафом, она не солгала. Она просто опустила часть правды. Она рассказала о его безграничной любви к Беатрис, о его неустанном поиске. Но когда ее спросили, удалось ли ей соблазнить Голиафа, Паула таинственно улыбнулась и промолчала. Этого оказалось достаточно. Молчание и улыбка позволили слушательницам создать параллельную реальность, столь же осязаемую, имевшую такое же право на существование, как и реальность Голиафа. Правда, вновь созданной реальностью обладали только женщины, и она казалась им крайне привлекательной по двум причинам. С одной стороны, они встретили мужчину, наделенного редкой способностью любить беспредельно, что, конечно, должно было вызвать у женщин чувство благоговения, но в то же время окутать Голиафа ореолом недоступности. Однако своим молчанием Паула дала подругам понять, что если сердце Голиафа для них было бесповоротно потеряно, то его тело было еще вполне свободно.

Примеру Паулы последовали другие женщины. Со всеми ними Голиаф вел себя так же, как с пылкой акробаткой. Его любовь к Беатрис была слепой и не подлежала обсуждению, а такое чувство всегда влечет за собой обожествление возлюбленной. Ни одна другая женщина не могла запустить в нем тонкого механизма чувственности, другие женщины его не интересовали, другие женщины не существовали для Голиафа. Все, кто навещал его в грузовике, выходили оттуда разочарованными, но ни одна не призналась, что не сумела его соблазнить. Несуществующая реальность женщин стала общепризнанной и погребла под собой реальную правду Голиафа. Таким образом, безбородый Голиаф, силач-великан, телесная глыба, превратился в героя-любовника, так ни разу и не дав им вкусить своего тела.

Беатрис

1

Она сама не верила, что когда-нибудь любила Паниагуа. Но она восприняла его появление в своей жизни с надеждой, как дуновение свежего ветра, который был призван ворваться в ее серый мирок и перевернуть все вверх дном. За месяцы их свиданий ей удалось нарушить границы этого мирка, обманув его бдительных стражей. Влюбленные попирали все заведенные порядки, заботясь только о своем собственном счастье. Их встречи были сладостны, во время них оба упивались эфемерным и опьяняющим настоящим. В этот период своей жизни Беатрис была счастлива. Тем не менее причиной этого состояния был скорее не сам Паниагуа, а тот ореол тайны, который окружал их встречи. На самом деле на месте Паниагуа мог быть и другой мужчина, и счастье Беатрис при этом осталось бы неизменным.

Беатрис убедилась в том, что не любит Паниагуа, в тот день, когда отец застал их после скачек, готовых слиться в поцелуе, и не проронив ни слова, схватил Паниагуа за руку, притащил в кафе и там засыпал вопросами. Когда Беатрис подходила к ним, она невольно услышала спонтанное признание Паниагуа в любви к ней. В этот момент она почувствовала раздражение, не потому, что он вслух говорил о своей любви, а потому, что он говорил это под давлением авторитета ее отца. Паниагуа добровольно подчинился той же непреклонной силе, которая управляла и ее жизнью, и этого она не могла вынести.

— Молодой человек, без сомнения, понравится Иерониму! — воскликнул отец. И эти слова положили конец тем счастливым дням, когда их отношения не были достоянием общественности.

Закончились встречи тайком, забавные и непринужденные разговоры. Одобрение Иеронимом их отношений предполагало жесткое следование установленным правилам, скучную официальность и в конечном счете создание образцовой семейной ячейки. Вследствие неуместного признания Паниагуа и робости их обоих события приняли неожиданный поворот, а Беатрис прониклась к молодому человеку отвращением. Не имея достаточной смелости на бунт, она согласилась танцевать с Голиафом, чтобы отвлечься от постылого и беспросветного существования, которое было ей в тягость. Но опять же на месте Голиафа мог быть кто-то другой, роль временного спасителя мог сыграть любой мужчина. Когда Беатрис пошла танцевать с Голиафом, она даже толком его не рассмотрела. Она покорно прошла за ним в зал и отрешенно, с закрытыми глазами, танцевала вальс. Их танец прервал друг семьи, верный стражник ненавистного ей мира, от которого она пыталась найти спасение в огромных объятиях Голиафа. Она молча позволила провести себя за руку меж танцующих пар, вниз по лестнице и домой.

Когда с утра она услышала стук гальки об окно своей спальни, то подумала, что это шутят друзья, которые не могли угомониться всю ночь. Она поднялась с кровати, еще до конца не проснувшись. Под окном ее ждал Голиаф. Она узнала его по росту и по непропорционально большим рукам. Она впервые обратила внимание на странные формы его гигантского тела, его румяное и безбородое лицо. От нее не ускользнули и его глаза, горевшие решимостью, и сжатые кулаки, говорившие о твердом намерении бороться за нее, чего бы это ни стоило. Перед ней был не на шутку влюбленный мужчина, который собирался вытащить Беатрис из болота ее существования, мужественный защитник, чье место не могло быть занято никем и кого она могла в конце концов полюбить. Когда он спросил, не хотела бы она увидеться на следующий день, она ответила «да», громко, твердым голосом, и тысячу раз повторила это «да» про себя.

2

Как-то вечером они что-то ели, болтая ногами в прозрачной воде ручья, и Беатрис рассказывала о своем увлечении цирком. Все друзья девушки знали, что это ее страсть и она ходит на представления при любом удобном случае. Все полагали, что ее привлекают цветные огни, барабанная дробь, возвещающая о самых опасных моментах, волшебные трюки. И хотя все это ей тоже нравилось, она ходила в цирк из зависти. Там работали люди, которые в отличие от нее могли по своему желанию распоряжаться жизнью: эквилибрист, без страховки шагающий по канату, человек-пуля, в полете пронзающий купол цирка, акробат, крутящий в воздухе тройное сальто, уверенный, что будет пойман. Глядя на них, Беатрис чувствовала, что она не хозяйка самой себе. Она ощущала себя трусливой, неспособной кинуться в пропасть своих собственных желаний.

Ей было достаточно и четырех дней, чтобы влюбиться в Голиафа. На четвертый вечер в лучах умирающего солнца она отдала ему свое тело. Утром, во время завтрака, родители сказали, что ей весь вечер звонили друзья и никто не знал, где она.

— Где же ты пропадаешь? — взволнованно спросила мать.

Беатрис робко улыбнулась и рассказала им о Голиафе. Отец поставил на стол чашку с кофе и посмотрел на нее холодным оценивающим взглядом. Затем он вышел в сад и вернулся только через несколько минут. Снова сел, поставил локти на стол, положив подбородок на сжатые кулаки.

— Иероним хочет с ним познакомиться. Пригласи его на обед.

3

В тот год Беато появился на улице Луны в конце октября. Из своего окна Беатрис нередко замечала его обшарпанный фургон и людей, которые выстраивались у двери, но никогда не видела его самого. Она не ходила на его представления в «Авеню». Ее жизнь, скрашенная воспоминаниями о Голиафе, протекала размеренно.

«Меня отрывают от тебя. Найди меня». И хотя ей не хватило отваги, чтобы отстоять свои чувства, эти слова навсегда запечатлелись в ее душе. Голиаф ее искал. Он мог появиться в любую минуту, чтобы увезти ее отсюда. Была и другая надежда: что именно он посеял то семечко, которое проросло у нее внутри. Ее дни были ознаменованы наплывами любви и раскаяния, уходами и возвращениями мужа и с каждым разом все более сильными толчками в животе.

Беато показался и пропал. Прошла зима, а весной родился ее сын. Это был крупный ребенок с округлым тельцем, ярко-розовым личиком и голубыми, как вода в озере, глазами; это был лучезарный малыш, который прояснил все вокруг и вернул Беатрис улыбку. Неприятности — с каждым годом все более отстраненные отношения с семьей и друзьями, бесплодные попытки Паниагуа утвердиться на профессиональном поприще, неудовлетворенность своей жизнью в городке, где никогда ничего не происходило, — отошли на второй план.

Однажды утром, когда она кормила грудью сына, она внезапно осознала, что не помнит запаха Голиафа. Чтобы воссоздать его, она попыталась воскресить в памяти самые интимные моменты, но это не дало результата. Ничего не осталось. Та же судьба постигла тактильные ощущения. Она забыла, каким было прикосновение его кожи, его пальцев, ласкающих ее тело. Потом настала очередь зрительных образов. От нее стала ускользать его улыбка, выражение глаз, форма губ. В памяти оставалось только смутное воспоминание о его силе и уверенность — ежедневно подтверждаемая радостным лепетом ребенка — в том, что произошедшее между ними было правильным.

Беато вернулся на улицу Луны в ноябре следующего года, и его приезд, как всегда, совпал с полосой хорошей погоды. Жители улицы Луны вышли из домов в рубашках с короткими рукавами, и через открытое настежь окно Беатрис слышала их голоса. Рядом был ее сын. Он сидел на детском стульчике и широко открытыми глазами наблюдал за тем, как его мать готовит обед, мурлыча песенку себе под нос. В этот теплый денек у нее было приподнятое настроение. Внезапно со сковородки выстрелило масло, и несколько шипящих капель попало на правую ручку ребенка, который зашелся плачем. Беатрис влажной тряпкой вытерла масло с нежной кожи и подула, чтобы прошла боль. Но так как она забыла снять сковороду с огня, вскоре масло снова выстрелило с удвоенной силой двумя прозрачными струями, которые на этот раз хлестнули по шее женщины. Она сняла сковородку с плиты, выключила огонь и взяла ребенка на руки. Затем выглянула в окно. Фургон Беато стоял на тротуаре, окруженный толпой людей. Она вышла из дома, пробралась сквозь толпу, крича, что ее сын обжегся, и несколько раз постучала в дверь фургона.

4

На следующий день приехала ее мать. Иероним не разрешил эту поездку, но она воспользовалась случайным отсутствием мужа, чтобы навестить дочь. В тот вечер Беато выступал в «Авеню». На каждом углу были расклеены объявления, обещавшие незабываемый сеанс магии. Мать знала, что Беатрис редко удается куда-нибудь выбраться, и настояла на том, чтобы они с Паниагуа пошли на представление.

— Тебе же так нравятся все эти вещи!

Беатрис поддалась уговорам. Она показала матери, как делать компрессы из щавеля, надела платье в цветочек и вместе с мужем пошла посмотреть на чудеса Беато.

В ее памяти не задержался ни один из трюков, ни один из тех великих обманов, которыми Беато поражал в ту ночь зрителей. Если бы кто-нибудь спросил ее, что происходило перед ее глазами, она бы ответила, что над сценой порхала пара крепких и красивых рук; что по сцене передвигался мужчина, едва касаясь пола ногами, и в нем ощущалась нежность возлюбленного и властность бога; иногда ей казалось, что этот мужчина соткан из воздуха, а иногда — что он торжество плоти; его лицо было то невинным, то лукавым, то будто в судороге наивысшего наслаждения. Она была околдована неожиданно и бесповоротно, она замирала, вспоминая его скудные ласки и предвкушая их продолжение. Ее вывел из оцепенения шквал аплодисментов и голос ее мужа:

— Спорим, у тебя не получится проделать то же самое с моей женой!

5

После этого события Паниагуа окончательно выпал из ее жизни. Внешне ничего не изменилось. Они продолжали жить под одной крышей, выполняя бессмысленные ритуалы. Они вместе ели, спали в одной кровати, гуляли по улице под руку и радушно приветствовали соседей, как примерная супружеская чета. Тем не менее Паниагуа был навсегда вычеркнут из ее сердца. Он присутствовал лишь во внешнем, холодном мире разума, не имеющем отношения к ее чувствам. Беатрис вспоминала о его существовании, только когда видела его, слышала его голос, ощущала рядом с собой его хилое, преждевременно состарившееся тело. Но она не чувствовала к нему ничего, даже презрения.

Что же касается Голиафа, то под чарами Беато воспоминания о нем окончательно развеялись. Она уже не могла вспомнить о нем ничего, и даже сын перестал напоминать ей о нем. Тонкая нить, их связывавшая, оборвалась в тот вечер, когда Беато занимался с ней любовью под черным бархатным покрывалом.

Беатрис и Беато ежедневно встречались в фургоне, где познали все наслаждения тайной страсти. Беатрис возвращалась домой, когда на небе занимался рассвет. Она находила своего мужа в кровати пьяным и полураздетым, и в эти минуты перед ее глазами отчетливо прорисовывалась линия ее судьбы. Тем не менее она не решилась вступить на этот путь. В свою последнюю ночь на улице Луны Беато предложил ей уехать с ним. Но она вдруг подумала, что этот ясно прочерченный путь может быть просто ловушкой, обманчивым маяком, который влечет корабли на рифы, миражом, возникшем перед ней в несчастье. Она молча оделась, причесалась, глядя в осколок зеркала, и поправила платье.

— Возможно, в следующем году, — промолвила она наконец.

Она вышла из повозки и вернулась домой.

Голиаф

1

Он не таил злобы на Беато за то, что тот лишил его славы героя-любовника. Он отдавал себе отчет в том, что репутация соблазнителя, в его случае основанная на коллективном заблуждении, ему не соответствовала и он ничем ее не заслужил. Его неслыханный успех у женщин был вызван полным отсутствием у него интереса к ним, а позже — их глубочайшим уважением к его самоотверженному чувству, которое он испытывал к Беатрис. Женщины закрывали глаза на нескладность его тела и неопытность в любовных делах. Они предпочитали не замечать недостатков и превозносить героя, которого сами выдумали и который не имел ничего общего с Голиафом. Поэтому когда Беато ворвался, подобно вихрю, в цирк и превратил его в обитель похоти, Голиаф не почувствовал ни зависти, ни злобы, ни ярости; он только вздохнул с облегчением и поблагодарил его про себя.

На протяжении тех месяцев, когда Голиаф путешествовал с Беато, он стал свидетелем многих необычных событий. Он никогда бы в них не поверил, если бы не увидел собственными глазами. Однажды к повозке пришел мужчина, сопровождаемый своей женой и четырьмя детьми, мал мала меньше. От него разило спиртным, и он жаловался на не отступающую неделями боль в печени. Беато пригласил его внутрь и заставил лечь на кушетку. Он задрал ему рубашку и нащупал под дряблой кожей печень, твердую как булыжник.

— Как давно ты пьешь?

— Всю жизнь, — ответил мужчина, отводя глаза в сторону.

Беато подошел к проигрывателю и поставил «Лунный свет» Дебюсси. Затем он вернулся к мужчине, закрыл глаза и слегка надавил руками на место, где находилась печень. Так он стоял несколько минут, время от времени издавая низкий, вибрирующий и протяжный звук. Когда Беато снял руки с живота мужчины, его лицо было покрыто испариной. Он сказал:

2

Грузовик медленно ехал по безлесой местности. Ведя машину, Беато увлеченно рассказывал об учебнике по изготовлению духов, который ему подарили.

— Духи лечат и оберегают от болезней, — говорил он, бросая взгляд то на дорогу, то на Голиафа. — Если не веришь, послушай, что произошло однажды в Марселе. Город косила чума, но ни один из парфюмеров не заразился. Была даже банда воров, которые, чтобы грабить тела убитых, использовали мазь из чеснока, уксусной эссенции и экстрактов разных ароматических растений, и не заболевали.

В книге говорилось о Кифи — благовонии, состоящем из шестнадцати компонентов, которые египтяне использовали, чтобы заручиться возвращением бога Ра поутру и как лекарственное средство при всякого рода ранах и кожных болезнях. Также упоминалось мощное противоядие более чем из семидесяти ингредиентов, в том числе опия, мирры, корицы, тростника, аира, можжевельника, кассии, змеиной кожи и слюны, которая обладает чудесным свойством усмирять жадность.

— Духи лечат, Голиаф. Лечат! И не только телесные, но и душевные недуги. В книге написано, что масло из древесины кедра атласского помогает от угрей. Иланг-иланг способствует росту волос. Экстракт из розы избавляет от ревности, а из пампельмуса снимает тоску. Мне просто необходимо научиться делать духи.

Они подъехали к крепости, возвышавшейся на вершине холма, окруженной массивной стеной буроватого цвета. Дорога стала петлять и превратилась в сплошную череду изгибов, зигзагообразных поворотов и колдобин, которые устроили грузовику настоящую проверку на прочность.

3

В тот вечер Голиаф научил Беато делать духи из роз. Он наполнил лепестками эмалированный чайник и залил их водой. Затем поставил чайник на плиту и присоединил к его носику длинную пластиковую трубку. В другую емкость он положил лед и поместил ее на табурет возле плиты. Согнул пластиковую трубку посередине и место сгиба присыпал льдом. Конец трубки он опустил в глиняный кувшин, который стоял на полу возле табурета. Когда вода начала бурлить, он уменьшил пламя, и чайник продолжал кипеть уже на медленном огне. Потихоньку на конце трубки стали образовываться крохотные душистые капельки, маслянистые, оранжевого оттенка. Они падали на дно кувшина и источали сильный и сладкий цветочный аромат. Когда капли иссякли, он перелил небольшое количество полученного розового масла во флакончик из темного стекла и освободил все использованные емкости.

— Теперь твоя очередь, — сказал он Беато, внимательно следившему за каждой стадией процесса.

Всю ночь они по очереди готовили духи. Незадолго до рассвета они выделили экстракт из последних оставшихся лепестков и заполнили флакончик из темного стекла доверху. Голиаф расставил на прилавке пустые баночки и разлил в них спирт. Пипеткой он осторожно добавил благоухающий экстракт, таким образом получив духи из роз. Опьяненный успехом ароматического эксперимента, Беато выскочил из повозки и приклеил на двери объявление следующего содержания:

ЕСТЬ ДУХИ ИЗ РОЗ,

4

Всю свою жизнь Беато пытался расшифровать реальный мир и прекрасно знал, что он легко меняет свой цвет, приспосабливаясь к обстоятельствам, что, несмотря на свою видимую плотность, он текуч и изменчив, как тонкая нить расплавленного стекла. Поэтому ему нравилось менять реальность, нарушать ее границы по собственному усмотрению, манипулировать ею в свое удовольствие, наделяя ее множеством противоречивых личин. Его собственная жизнь была белым холстом, и он развлекался, рисуя на нем свое вымышленное прошлое. Иногда он выдавал себя за последнего отпрыска старинного рода странствующих иллюзионистов, происходящих из Индии, трюки которых отдавали специями и колоритом грязных улочек древнего Дели. Иногда, к удивлению Голиафа, он утверждал, что изучал оккультные науки в Турине среди чернокнижников, или вдруг говорил, что он прямой потомок Анри Мюрже, первого представителя богемы, который стойко переносил нищету и лишения, пока его «Сцены из жизни богемы» не перевели на двадцать языков и не поставили по ним оперу. Каждый день он шлифовал свой природный дар фокусника, чтобы потом мистифицировать публику, привыкшую видеть действительность лишь с одной стороны. Он заставлял людей исчезать под покрывалом из черного бархата. Он растаптывал часы на глазах ошарашенного владельца, а через несколько секунд они в превосходном состоянии возвращались к нему на запястье. Он помещал кого-нибудь из зрителей в деревянный ящик, который затем пронзал двадцатью острыми шпагами; когда он открывал крышку, ящик был пуст, а человек, ранее спрятанный в нем, спускался с потолка на качелях.

Он непрестанно читал, потому что каждая книга открывала ему новые грани действительности. Он долгие часы просиживал в библиотеках тех городов, где они останавливались, и всегда с благодарностью принимал книги, которые в изобилии дарили ему люди. Именно так в руки Беато попал его первый учебник по ароматерапии. И еще биография Гарри Гудини, величайшего иллюзиониста всех времен и народов, пример которого оказал самое большое влияние на Беато и его жизнь.

Гудини, подчинивший себе действительность благодаря неимоверному упорству и стальной мускулатуре, всю жизнь, подобно Беато, выдумывал себе прошлое. Как-то один журналист поинтересовался причиной его интереса к замкам. Гудини ответил, что в детстве его мать готовила восхитительные торты, которые ей приходилось от него прятать. Так как он всегда их находил, она стала запирать их на ключ, вынуждая таким образом маленького Гудини взламывать замки. Через некоторое время он ответил на тот же вопрос по-другому: его предки были кузнецами, изготовлявшими, среди прочего, всевозможные замки, и даже он сам занимался этим ремеслом в молодости. Он заставил репортеров и биографов изрядно поломать голову, постоянно меняя место своего рождения. Иногда он называл Будапешт, иногда Аплтон в штате Висконсин. Иногда он рассказывал, что прибыл со своей семьей в Америку 4 июля и корабль, на котором они плыли, был встречен в нью-йоркском порту незабываемыми залпами фейерверков.

Его первые выступления прошли на маленьких сценах, где зрителям обычно показывали восковые фигуры, комнаты ужасов, дешевую магию и всевозможных уродов. Как-то вечером в зале появилась группа театральных импресарио. Один из них полушутя спросил Гудини, не может ли он освободиться от наручников. Гудини принял вызов. На следующий день импресарио купил несколько пар наручников и доставил их на сцену. Гудини удалось освободиться от них без каких-либо видимых трудностей. Тот вечер ознаменовал взлет его карьеры.

Годами король наручников изумлял мир своей чудесной способностью выходить невредимым из самых немыслимых ситуаций. Он выскальзывал изо всех смирительных рубашек, исчезал из сейфов, гробов, молочных бидонов, сундуков и почтовых мешков. Он прыгал в наручниках в реки, озера и моря. Он бросил вызов публике всего мира, предложив найти ему пару железных браслетов, от которых он не сможет освободиться. Один из самых нашумевших трюков Гудини показал в Вашингтоне. Директор тюрьмы округа Колумбия предложил ему выбраться из зоны смертников. В то время в ней находилось девять преступников. Стены камер были кирпичными. На каждой стальной двери был засов, который прикреплялся к стене замком, закрывавшимся на пять оборотов. Гудини разделся, и его обыскали. Затем его заперли в камере с мужчиной, который задушил свою жену, а потом всю ночь просидел возле трупа. Гудини покинул камеру за две минуты. Раздетый, он открыл остальные замки, убедил узников поменяться камерами, снова запер двери, оделся и вышел наружу. На все ему потребовалось двадцать минут.

5

Изготовление духов и занятия иллюзионизмом отняли у них много времени. Они прибыли на улицу Луны в последнюю неделю февраля. Было поздно, и они решили переждать ночь в тополевой роще у реки. С утра они перегнали повозку на улицу и расположились на асфальтированном тротуаре. Голиаф припарковал грузовик в нескольких метрах на другой стороне дороги. Когда он вернулся к товарищу, Беато уже зафиксировал колеса повозки булыжниками и приклеил на дверцу объявление о том, что этим вечером, надев наручники, погрузится в бидон, наполненный водой. Бидон затем будет герметично закрыт, тем не менее Беато исчезнет из него через несколько секунд. Голиаф разглядывал пустынную дорогу, по которой скользили первые солнечные лучи. Потом он повернулся к старой повозке. На нее, темная и роковая, надвигалась тень великого иллюзиониста.