Безучастная, как вода, девушка шла к темнеющему горизонту. Ей было всего шестнадцать, — возможно, семнадцать. Ярко-красное сари облегало тело. Спутанные волосы хлестали по лицу.

В сгущавшихся сумерках девушка остановилась на окраине деревни, точнее, кучки соломенных хижин, что сгрудились на берегу. К небу, сопротивляясь мощным ветрам, тянулась одинокая кокосовая пальма. Где-то беспрерывно лаяла собака. Девушка немного отступила, дожидаясь, пока луна скользнет за рваные облака. Блестки на сари отбрасывали на землю бледные отсветы неправильной округлой формы. Девушка попыталась дотронуться до них левой ступней, и отблески заплясали по ее пальцам — среднему, с серебряным кольцом, и обрубку шестого, некрасиво закрученному вниз. Она устремилась вперед, словно ее подталкивала незримая сила, коллективный страх.

Влекла ее не сама деревня, а одинокая ветхая хижина на краю. Крыша лачуги из кокосовых листьев прохудилась, а внутри царил полумрак. Ветер обжигал, словно предостерегая, и отталкивал девушку назад. Добравшись до истершейся бамбуковой циновки, прикрывавшей дверь, она смутно припомнила, как сама сплела ее в детстве. Вот оно — доказательство, что она когда-то жила в этом домишке на краю света, еще до того, как у нее начались месячные и женщины хриплыми голосами затянули древнюю песнь о девушке, что окрашивала волны в кроваво-красный цвет и наводняла их морскими гадами. Ей не следовало сюда приходить, и она знала об этом, но все же откинула циновку и шагнула внутрь.

Сначала она заметила тусклый отблеск луны на браслетах. В углу хижины кто-то сидел на корточках, раскачиваясь взад и вперед.

— Ты вернулась, — послышался голос.