Собрание стихотворений и поэм Александра Алейника «Апология» включает в себя подборки из шести книг, писавшихся в общей сложности около 25 лет. Такого рода собрание при нормально разыгранной поэтической биографии выходит обычно под занавес, и зритель, внимательно следивший за развитием действия, не просто узнает героев спектакля, их интонации и жесты, но главным образом интересуется композицией, тем, в каких связях и сочетаниях герои оказались, — театральные бинокли наведены на резкость и картина приобретает окончательную четкость и завершение. Порой неожиданное завершение, — и в этом смысл эпилога и вознаграждение для зрителя.

К сожалению, перед нами поэт, который отрывочно печатался в эмиграции и совершенно не печатался в России, и нет ничего утешительного в том, что он разделил судьбу сотен ему подобных. Тем более, что поэт в число подобных никак не входит. Он бесподобен по определению. Короче говоря, это первая книга А. Алейника, и потому, учитывая ее шестиактность (шестикрылость?), читатель должен быть готов как бы к одновременному просмотру всех действий и эпилога, суммирующего их. Эпилог — громко сказано и сказано для красного словца. Поэту едва за сорок, и будем надеяться, что его дальнейшее творчество обойдется без — продолжая театральную терминологию — четвертой стены (она же Кремлевская, она же Берлинская, она же Китайская). Итак, читатель должен быть готов к перегрузке, а автор к тому, что критика его обвинит в нерасчетливости и тут же, возможно, снисходительно похлопает по плечу: мол, понятно, слишком долго ты ждал сигнальной ракеты, оттого и атака твоя, дружок, слегка психическая. В снисхождении данный поэт не нуждается, тем более, что нерасчетливость в поэзии (едва ли — в прозе) может обернуться добродетелью. Дело в том, что А. Алейник работает с голоса. Поводом для говорения может быть что угодно: пейзаж, воспоминание, книга, — не важно. Важно, что поэт полагается на звук, на голос, который вывезет (картину, воспоминание, книгу), но вывезет не контрабандой (хитростью), отнюдь, и даже не вывезет, но скорее — выведет (на свет).

Артистический образ жизни предполагает метафоричность, внезапные и бурные сочетания слов, вообще — энергичную оснащенность и использование всех доступных автору эффектов. Причем, я бы сказал, что мы присутствуем одновременно на спектакле и на репетиции. Артистизм предполагает импровизацию, и вы видите, как автор пускается в путь, не ведая ни как будет развиваться, ни тем более чем завершится его поэтическая авантюра. И если интуиция сбоя не дает, то немедленно творит чудеса, и тогда случайно вырвавшееся слово оказывается наделенным такими многозначными и уместными свойствами, на которые и сам автор, возможно, не рассчитывал.

«Быть может, прежде губ уже родился шепот» — примерно так я бы определил эстетику А. Алейника цитатой из его верховного учителя — О. Мандельштама. C Мандельштамом А. Алейника роднит и взгляд, с любовью обращенный к миру, и нежная интонация, а в ремесленном смысле — приверженность к классической традиции. Следуя ей, поэт безбоязненно распоряжается наработанным до него, помня, что нет события без преемственности; никаких нервных истерик и концептуального кривляния; никакого — любой ценой — привлечения внимания к собственной персоне; он знает, что оригинальность и новизна добываются трудно и по чуть-чуть, и добываются там, где единственным и неповторимым образом художник прикасается к веществу мира и придает ему внятные очертания. Мир А. Алейника простирается от Оки до Гудзона, от провинциальных городов России (в его случае — г. Горького) до столицы мира Нью-Йорка, от восточного времени до западного, от юношеской весны «на улицах сердца» в 1973 году до «Реквиема» в холодном январе 1996-го, от любовной лирики до «Наблюдения воды» — поэмы в натурфилософском духе. По ходу дела он поневоле прикасается к «чешуе дракона» — путь лежит через столицу империи — т. е. к советской власти, — не от нее ли, как в прошлом Мандельштам, бежит в Тавриду, к этому греко-римскому и средиземноморскому пристанищу русских поэтов, затем — реальная Италия, звучащая как «и так далее»…

Стихи А. Алейника вдохновенны, насыщенны, населены людьми и приметами, живописны, одновременно артистичны и естественны, т. е. являются тем, что называется искусством слова. Нам остается приложить к нему искусство чтения, и если мы не поскупимся, то будем, я уверен, вознагражден сторицей.

x x x

СЭТЧМО

x x x

НА УЛИЦАХ СЕРДЦА

МАРТ