Заметив женщину — она шла вниз по улице, к мосту через Среняву, — Подгурский свернул к тротуару и резко затормозил. Два молодых милиционера с автоматами насторожились на заднем сиденье. А сидевший рядом секретарь воеводского комитета партии Щука выпрямился и поднял на Подгурского набрякшие, запухшие от бессонницы глаза:

— Поломка?

— Нет. Минутку, товарищ секретарь.

Не выключая мотора, он выскочил из открытого джипа и, громко стуча подкованными сапогами по мостовой, побежал вдогонку за женщиной, которая уже приближалась к мосту. Тротуар в этом месте разворотило снарядами, и она сошла на мостовую. Шла она медленно, опустив голову, сгорбившись, с большой, тяжелой сумкой в левой руке.

— Пани Алиция! — крикнул он.

Вилла Косецких стояла на живописном левом берегу Сренявы. Новый район, раскинувшийся в холмистой местности, в отличие от старой, правобережной части города, называли Новым Островцом или просто поселком. Это название в конце концов привилось и вошло в обиход.

Район этот, до которого от центра было минут пятнадцать ходу, занимал довольно большую площадь. По-настоящему застраиваться он начал спустя несколько лет после первой мировой войны, когда распространилось кооперативное строительство. В то время разные государственные и частные учреждения стали возводить на пустыре дешевые дома для своих служащих. Строились эти дома на скорую руку и не радовали взора, а перед второй мировой войной пришли совсем в плачевное состояние. Но, к счастью, не они определяли лицо нового района. До той поры место мальчишеских игр, заречье стало быстро застраиваться и заселяться, словно вновь открытая земля, а после кризиса строительство развернулось еще шире и было приостановлено лишь новой войной. Жить за рекой считалось в Островце хорошим тоном. Зажиточные горожане — торговцы, фабриканты, высшее чиновничество и хорошо зарабатывающие представители свободных профессий — один за другим переселялись туда в собственные дома. Те, у кого не хватало денег на покупку дома, могли снять в поселке квартиру, правда, несколько дороже, чем в Островце, зато со всеми удобствами. К тому же разве можно было сравнить это место с узкими, пыльными и некрасивыми улицами старого города! Перед самой войной комитет социального обеспечения начал строить здесь новую больницу. Собирались на пожертвования граждан выстроить костел в стиле модерн. В связи с предполагаемым промышленным подъемом Островецкого повята городу сулили большое будущее. Однако пока ничто еще не предвещало скорого исчезновения бараков на шоссе, ведшем в Вялую, на цементный завод, и смрадных нор да сырых рабочих подвалов в старой части города за рынком. Правда, по непредвиденным обстоятельствам упомянутые бараки неожиданно перестали служить пристанищем для бездомных — в них разместился трудовой лагерь, но это уж особая статья.

Косецкие переехали на свою виллу только за год до войны. А раньше, переселившись из Варшавы в Островец, они три года жили в самом центре, на фешенебельной Аллее Третьего мая, по соседству с казармами знаменитого полка островецких улан. Переезд в собственный дом был большим событием в их довольно однообразной, серой жизни. На постройку ушло все, что Косецкий скопил за свою частную адвокатскую практику, еще до назначения его в Островецкий окружной суд, а потом — на доходном месте юрисконсульта одной солидной кооперативной фирмы. Переезд как будто ни в чем не изменил течения их жизни, если, конечно, не считать, что теперь Косецкому на дорогу в суд, а сыновьям — в гимназию приходилось тратить гораздо больше времени. Но сама недвижимость, дом с садиком, на который Алиция тратила много времени и сил, а также связанное с этим ощущение прочности своего положения служили ярким доказательством, что жизненные принципы четы Косецких себя оправдали.

Когда началась вторая мировая война, Антоний Косецкий был уже не первой молодости. И хотя выглядел он не старше сорока, на самом деле ему было под пятьдесят.

Звезд с неба он не хватал и не относился к разряду баловней судьбы, которым удача сама плывет в руки. Ему ничего не давалось в жизни легко, поэтому в зрелом возрасте он, основываясь на собственном опыте, недоверчиво относился к блестящим карьерам и презирал ловкачей, пробивающих себе дорогу с помощью связей. Добросовестность, упорство и честолюбие были теми тремя китами, на которых зиждилось его благополучие. Медленно, но неуклонно шел он в гору по жизненной стезе, не зная ни стремительных взлетов, ни неожиданных падений и катастроф. К близким был требователен, но не менее сурово и критически относился к самому себе. Тем, кто мало знал его, он мог показаться черствым. Но при более близком знакомстве его начинали ценить по достоинству, и если он не всегда вызывал к себе горячую симпатию (это часто бывает с людьми, у которых за плечами трудный и безрадостный жизненный путь), то уважать себя заставлял даже своих противников.