Конь долго пил, шумно раздувая ноздри. Потом вошел в воду почти по грудь и принялся бить передним копытом, словно заколачивая на дне невидимые гвозди. Ему нравились брызги. Ему нравилась река. Кожемякин терпеливо ждал, стоя на берегу.

Вдоволь натешившись, животина успокоилась и вновь припала губами к мутной воде.

«И дурень же ты, братец, — ворчал Кожемякин. — Чистая вода не по душе, намутил и пьешь. Выползай, давай, иди сюда…»

Он призывно чмокнул губами, но конь стоял как вкопанный, часто кивая. Он в упор не желал видеть своего нового хозяина, а тому не хотелось мочить ноги. Кроме того, в воде могли оказаться пиявки, которых с детства боялся Кожемякин, несмотря на то что они, как он узнал позже, даже полезны для человека.

Над лесом за болотом появилась вечерняя звезда. Трава была мокрой от выпавшего недавно дождя. Кругом никого. Лишь гремит на всю мощь чей-то приемник на ближайшей улице. В будни здесь всегда одиноко. Кожемякин всегда мечтал о возвращении в эти края. И вот он здесь, неожиданно быстро и, похоже, безвозвратно, потому что его вышибли словно пробку из бутылки.

К утру от кожемякинского дома остались лишь пепел и зола. Машины метались к болоту, возвращались и вновь поливали крыши. Деревню отстояли. А дом… Бог с ним, с домом. Все равно он сильно пострадал. Даже если бы его потушили, кому они нужны, головешки! Зато теперь легче убираться. Сгреб золу совочком — и снова строй, если бабки в кармане завелись да ляжку беспрестанно жгут. Хотя совочком здесь, конечно, не обойтись будет. Бульдозер разве что употребить…

А к обеду из Ушайска прибыла оперативно-следственная группа. Кому-то оказалось недостаточным заключение органа дознания МЧС. Начали впрямь ковырять прутиком в золе, а потом взялись чесать деревню. Вычесали одного Федора Палыча.

— Сколько лет тебе, дед?! Показания давать можешь?! — спросил старший опер.

— А?!

— Чо видел, говорю, ночью?! Рассказывай…