Автобиография каждого человека начинается с момента его рождения. Моя тоже не будет являться исключением. Однако, прежде чем говорить о моем появлении на свет, пожалуй, уместно будет рассказать о людях, причастных к этому событию- о моих родителях.

Сейчас модно "находить" в своей родословной знатных предков, желательно, дворянского происхождения или хотя бы, на худой конец, из купеческого или духовного сословия. Видимо, это сильно повышает самооценку граждан. Также модно искать факты, что родители или их предки пострадали от "кровожадного Сталинского режима", для чего всплывают из небытия двоюродные и троюродные дедушки и бабушки. Наверное, некоторым подобные факты греют душу и расцениваются, как своеобразное право на медаль. Чего только люди не выдумывают, кого только в родню к себе не зачисляют. Случалось мне встречать в интернет — сообществе даже потомков обер-прокурора Синода Победоносцева Константина Петровича, у которого, согласно всем бумажным и электронным энциклопедиям, родных детей никогда не было. Так что "сыновей лейтенанта Шмидта" ныне еще хватает.

Я же не буду уподобляться оным и не стану набивать себе цену, выдумывая благородных и состоятельных предков. Родители мои были простые нормальные люди. Отец мой — Алексей Васильевич — был из семьи железнодорожных рабочих со станции Грязи, а мать — Нина Сергеевна — из семьи каспийских рыбаков. Познакомились они сразу после Великой Отечественной войны в 1946-м году в селе Крайновка, расположенном на западном побережье Каспийского моря. В то время это был один из райцентров Грозненской области.

Мама, окончив семилетку в местной школе, начала там свой трудовой путь телеграфисткой в районной конторе связи. Девушкой она была толковой, с математикой на "ты", и довольно быстро сделала карьеру, став старшим бухгалтером этой организации.

А отец, только что демобилизовавшийся из армии двадцатипятилетний фронтовик, попал на Северный Кавказ благодаря случайным жизненным обстоятельствам.

Мостопоезду в Челябинске под строительство жилья отдали небольшой пустырь в Заречье, ограниченный теперешними проспектом Победы, улицами Краснознаменной, Дальневосточной и Колхозной.

Дома лепили один за другим. В первую очередь Мостоотряд забабахал на этом участке ведомственный детский сад и несколько двухэтажных небоскребов. До этого момента на Колхозном поселке существовал исключительно частный сектор и только здания школ N9 и N78 возвышались над одноэтажными домиками. А тут сразу столько многоквартирок!

Первыми выросли засыпные двухэтажные деревянные дома номер 23 и 29 на улице Колхозной, затем ведомственный детский сад, а потом и два первых двухэтажных кирпичных дома на улице Краснознаменной. С мостопоездскими домами в поселок шагнуло и такое достижение цивилизации, как асфальтированные тротуары. До этого здесь имелись только грунтовые дороги.

Наш дом построили осенью 1959. Потом его принимали и утрясали списки на заселение. Будущие владельцы, по рассказам родителей, по очереди ездили охранять свое жилье от "незаконных захватчиков", уж не знаю, были ли реально случаи захвата жилья в СССР, но, тем не менее, и старшие братья, и родители эпизодически ездили ночевать в новых квартирах. И вот торжественный момент — ордера на вселение были получены, и в январе 1960 года наша семья переехала в новую трехкомнатную квартиру.

Так как первый год моей жизни, прожитый в бараке на платформе "19 километра" я не помню совершенно, я считаю себя коренным челябинцем, поскольку и родился я в челябинском роддоме, да и крещен был в челябинской церкви, которая находилась в то время где-то в районе Переселенки.

В момент, когда я более-менее самостоятельно начал покидать квартиру и отправляться на исследование окружающего мира, двор выглядел так: первое, что я видел, выходя из своего подъезда, — это здание котельной, отапливающей все дома нашего квартала. Главным украшением этого кирпичного здания в полтора этажа без окон и с широкими воротами была высоченная по моим детским впечатлениям труба. Сейчас-то я понимаю, что была она не выше пятнадцати метров, но тогда-то она точно собой подпирала небо. Три или четыре стальных растяжки удерживали ее на постаменте. Один из этих стальных канатов цеплялся за землю рядом с моим подъездом и неоднократно служил объектом игр и различных экспериментов дворовой детворы. В отопительный сезон из жерла трубы валил черный дым — (топили обычно углем), — и знающий человек сразу по нему определял, с какой стороны нынче дует ветер и какое у нас атмосферное давление, синоптиков не надо.

Из ворот кочегарки стремительно выскальзывали рельсы и обрывались метров через десять. По рельсам можно было ходить безбоязненно, поезда по ним не ходили. И только став постарше, я, наконец, узнал, что предназначена эта железная дорога была для вагонетки, на которой с заасфальтированной площадки перед котельной привезенный самосвалами уголь подвозили поближе к печам.

Иногда ворота кочегарки были широко распахнуты и, пройдя мимо них с занятым видом, можно было быстро зыркнуть и увидеть, наконец, что же там внутри все-таки есть. В вечном сумраке виднелись те же рельсы, убегающие в огромную пустоту зала с высокими потолками, куча угля на каменном полу, какие-то зловещие стальные механизмы и тяжеленные двери заслонки. Ну а если учесть, что хозяевами всего этого были весьма серьезные дяденьки в чумазых одеждах, то не трудно догадаться, что кочегарка в детском восприятии представлялась довольно-таки страшным и запретным местом, этаким местным Мордором.

Направо от котельной буквой "П" стояли деревянные сарайки жильцов дома N 23 по улице Колхозной. Хотя, если быть дотошным, то между этими сараями и котельной находилась еще и помойка, куда жители двора стаскивали всякую дрянь и пищевые отходы. Железных контейнеров, как сейчас, тогда не было, и помойкой служил большой побеленный известкой деревянный ящик с дощатой же крышкой.

В теплое время года от ящика дурно пахло, а летом на нем плодились огромные зеленые мухи, вызывавшие всеобщее отвращение. Если к обычным домашним мухам все относились терпимо, а рыболовы даже использовали их как наживку для рыбалки, то зеленых их собратьев не любил никто. Поэтому это место нашего двора никогда не казалось нам интересным, и мы его всячески избегали. Да и сейчас я упоминаю о нем в последний раз

Северной границей нашего двора был теперешний проспект Победы. Уже тогда весьма широкий и с самой настоящей мостовой из крупных гладких камней, вкатанных в землю. Асфальт положили позднее, когда было решено начать строительство Северо-западного района.

Движение по проспекту было нечастое, машины ездили редко. Из общественного же транспорта иногда проходил какой-то рейсовый автобус, остановка которого была как раз у дома N28 по Краснознаменной, но меня на нем почему-то ни разу никуда не возили. Я подозреваю, что либо это был какой-то пригородный маршрут от Центрального рынка до поселка Градский прииск, который в черту города тогда еще не входил, и куда нам сроду не надо было, либо это был садовый маршрут до первого садоводческого товарищества "Любитель", где нас, понятное дело, тоже никто никогда не ждал.

А за проспектом, говорят, был большой пустырь, который Челябинское автомобильное военное училище использовало как автодром. Но автодром там был недолго, выполняя наказы ЦК КПСС и лично товарища Хрущева, квартал от улицы Краснознаменной до Свердловского проспекта и от проспекта Победы до улицы Островского быстро застроили пятиэтажными домами. Настолько быстро, что автодрома я сам лично не помню, просто ссылаюсь на рассказы более взрослых товарищей, а вот дома по ул. Краснознаменной 27 и 29 вроде как уже стояли, значит, их точно построили года до 1965. Эти два дома и парочка стоящих за ними образовывала местный "Шанхай".

Почему именно так называлось это место, я не знаю, но моя версия такова: как известно, в годы индустриализации и войны жилья в Челябинске не хватало, появилось множество барачных и самостройных поселков. Люди жили порой просто в землянках.

Среди них было много, как сейчас говорят, лиц неславянской внешности, с азиатскими чертами лица, и с большим криминальным опытом. В их семьях часто было по нескольку детей и почему-то все больше мальчиков. И за все это на прежнем месте их видимо и обозвали в честь славного китайского города. Ну а потом, когда в эпоху массового жилищного строительства все эти самострои сносили, часть обитателей новоявленного "Шанхая" гуртом переселили в четыре дома на северо-восточном углу Краснознаменной и проспекта Победы, где они уже сами называли себя "шанхайцами", чтобы подчеркнуть свое отличие от всех прочих мирных жителей.

Первые мои воспоминания связаны с яслями. Следовательно, я помню себя где-то с двух-трех лет. Воспоминаний три.

Первое — меня оставили в яслях в ночной группе. Как я выяснил у матери позднее, связано это было с тем, что мой брат — двойняшка Леша подцепил какую-то детскую инфекцию, и, чтобы я не составил ему компанию, в целях изоляции от больного, меня не взяли домой. И вот лежу я весь одинокий на раскладушечке… Почему одинокий? Потому что в стороне от всех остальных ребят. Им раскладушки поставили как обычно в центре группы (так называлась комната, в которой дети проводили свое основное время: и спали, и ели, и играли), а мне, как внеплановому и вдобавок брату инфекционного больного, — чуть в стороне возле рабочего помещения нянечки. Оно отделено от группы деревянной перегородкой с окошками под потолком. Возле этой перегородки я и лежу. В нашей комнате свет выключен, а вот в хозяйстве нянечки горит какая-то лампа, непогашенная видимо специально. Через матовое стекло перегородки ее рассеянный свет частично падает в залу и создает полумрак, в котором видно лежащих детей. Все ребятишки уже спят, поскольку тихо- тихо, и никто не отвлекает меня. Я смотрю на это освещенное стекло, мне абсолютно не страшно и я думаю: "Мама скажет братику Вове купить эту штуку мне, Володя пойдет в магазин и купит мне это".

Я, убей бог, не помню, что именно мне должны были купить, но точно знаю, что послать за этим должны были именно братика Вову.

Воспоминание второе. Короткое. Действующие лица те же. Брат Володя ведет нас на выход. Я первым подбегаю к массивной двустворчатой двери, толкаю ее и вижу ярко освещенную солнцем улицу. Прямо передо мной тротуар, за ним небольшой газончик, а еще дальше — широкая дорога, по которой в обоих направлениях едут машины: легковые, грузовые и даже троллейбус. Потом мне объяснили, что, скорее всего, и это мое воспоминание о яслях. Просто в ясли нас водили, а поначалу, и носили через весь город на улицу Свободы 161, железнодорожные ясли все были в районе вокзала. Оттуда мои воспоминания и об интенсивном автомобильном движении на дорогах, и о троллейбусе. Хотя брат Владимир считает, что это воспоминание вряд ли связано с яслями, дескать, у них не было выхода на улицу, а только во двор, так что дверь в солнечный мир я распахивал в какой-то другой организации, возможно в детской поликлинике.

Тут нельзя не упомянуть о героическом поведении моих старших братьев Юрия и Владимира, которые буквально на своих загривках таскали нас с Лешкой через весь город в ясли. Это они нам с братцем тогда казались большими и взрослыми, то на самом деле им было тринадцать и одиннадцать лет. Надо также учесть, что общественный транспорт в то время мимо нас еще не ходил. Юра и Володя сначала вели нас на трамвайную остановку у Теплотехнического института. Правда, вели — это сильное преувеличение. Идти пешком так далеко — по теперешнему целых две трамвайных остановки — мы сами могли только на последнем году пребывания в яслях, а до этого братья сажали нас к себе на плечи и несли на собственных шеях. Потом надо было вместе с нами, не потеряв, впихаться в переполненный трамвай N3, идущий до вокзала. Потом выйти в районе улицы Евтеева и тащить нас еще целый квартал до улицы Свободы. Там раздеть и сдать воспитательнице.

Свой детский сад я помню хорошо. Даже самый первый день. Чуть ли не на другой день после выпуска из яслей нас с Лешкой сдали в садик, тот самый N 175, что располагался возле нашего дома. Тут-то старшие братья, наконец-то, вздохнули с облегчением. Им уже не надо было вставать чуть свет, чтобы тащиться с нами через весь город к вокзалу. Теперь достаточно было открыть нам дверь квартиры и скомандовать: "Вперед"! А потом, не торопясь, переместиться к окну в спальне и убедиться, что мы добежали до входа в садик. Вечером же одному из них надо было, между делом, заглянуть в детское учреждение и, ткнув пальцем, сказать воспитательнице: "Мне вот этих двоих, пожалуйста".

Но все это было потом, а вот в первый раз нас, как полагается, привела в садик мама. Впервые попав в непривычную обстановку, где все незнакомо и все чужие, осознав, что остаемся одни, мы с братом дружно заплакали. Ревели долго, но мама уже ушла, воспитательница устала нас успокаивать, но вдруг я увидел знакомое лицо. К нам из недр учреждения вдруг вышла тетя Лида Филлипенко- подруга матери и моя крестная, а также наша соседка по подъезду, часто заходившая в гости. Правда, одета она была странно — в какой-то белый фартук. Как оказалось она работала в этом садике поваром. Увидев ее, мы с Лешкой перешли с рева на всхлипывание, а потом и вовсе успокоились. А тут еще нашу группу вывели на улицу, и тогда я познакомился со многими своими сверстниками. Это были ребятишки с нашего и "того" двора, из мостопоездского дома "на Солнечной", а также с Колхозного поселка. Особенно мне запомнилось, что в группе было два совершенно одинаковых пацана, так я впервые увидел братьев-близнецов Новиковых.

Детский сад был ведомственный, Мостопоезда N16. И естественно, что большинство ребятишек были детьми мостостроителей, хотя попадались и просто ребятишки с Колхозного поселка, видимо, — по разнарядкам районо. Здание было небольшим, таким же, примерно, как наши дома, тоже двухэтажное. Рассчитан садик был на четыре возрастных группы: младшая от 3 лет, средняя для четырехлеток, старшая для пятилетних и подготовительная для тех, кому через год в школу. У каждой группы была своя большая спально-игровая комната на 3 окна и свой участок во дворе. Малыш, попавший в этот садик, по мере взросления успевал пожить во всех четырех группах-комнатах и поиграть на всех участках. В садике была своя кухня, прачечная, медицинский кабинет с регулярно присутствующей медсестрой, музработник с фортепиано, завхоз, заведующая и полный штат нянечек и воспитателей. Кроме того, к территории детского сада примыкал небольшой участок земли, где росли фруктовые деревья и ягодные кустарники. Вроде как сад витаминов для ребятишек. Так что лозунг: "все лучшее детям" в те времена соблюдался.