Эта книга о человеке, чья жизнь удивительно созвучна нашему времени. Вся деятельность Николая Егоровича Жуковского, протекавшая на пограничной полосе между наукой и техникой, была направлена на укрепление их взаимосвязи, на взаимное обогащение теории и практики.
Широко известно почетное имя «отца русской авиации», которое снискал ученый. Известен и декрет Совнаркома, которым Владимир Ильич Ленин отметил научную и общественную деятельность Жуковского на благо Родины.
Рассказывая о роли Жуковского в становлении отечественной авиации, автор, используя ряд интересных документов и материалов, часть которых неизвестна широкому читателю, а некоторые публикуются впервые, показывает Жуковского как великого, разносторонне образованного ученого и инженера, занимавшегося такими далекими друг от друга областями знания, как авиация и ботаника, железнодорожный транспорт и астрономия, баллистика и гидравлика, автоматика и вычислительные машины.
Новым для читателя будет рассказ о научно-общественной деятельности ученого, сыгравшей положительную роль в развитии русской научной мысли Жуковский родился при крепостном праве, а закончил свою жизнь после установления советской власти. Он пережил три войны, три революции, видел много разных событий, которые послужили автору фоном для изображения деятельности ученого.
Глава первая
ЮНОСТЬ
В жизни бывают не только радости
С моря дул ветер. Холодный, пронизывающий, он нагнал свинцово-серые тучи и пригоршнями кидал в лица прохожим хлопья липкого, мокрого снега. Тускло горели газовые фонари. Туман гасил их и без того неяркий свет.
Этим угрюмым, неприветливым вечером по одной из улиц Петербурга шел высокий юноша в студенческой фуражке и потертом, видавшем виды пальто. Ссутулившиеся плечи, низко опущенная голова, связка книг в одной руке и небольшой чемоданчик в другой невольно привлекали внимание редких прохожих. Весь облик молодого человека наводил на мысль о том, что ему отказали от квартиры и он вынужден брести по улице в погоду, про которую говорят, что «добрый хозяин и собаки не выгонит».
Не замечая сочувственных взглядов, юноша шагал все дальше и дальше. Тень от его фигуры, которую рисовал свет газовых фонарей, то растягивалась, то исчезала, то падала под ноги, то убегала за спину.
Из серой мглы выступило здание вокзала. Юноша прошел в подъезд. Устойчивый специфически вокзальный воздух ударил в нос. Толпа народа осаждала кассу. Билеты остались только в третий класс и брались с боя. Волей обстоятельств студент оживился: нужно было протискаться к кассе. Через полчаса он уже шагал по перрону, сжимая в руке желанный билет.
Врата учености
Юность нетерпелива. Она торопится в будущее, порой не думая о настоящем и забывая прошлое с какой-то уму непостижимой быстротой. Был ли маленький Жуковский исключением из этого правила? Понимал ли он, что осенним днем, наполненным суетой сборов, заканчивается самая розовая, самая безмятежная пора его жизни? Разумеется, нет. Он жил в эти минуты будущим, думой о Москве, такой незнакомой и величественной. Как пойдет жизнь вдали от родного дома? Об этом братья могли строить только догадки.
Первопрестольная столица одновременно манила и пугала. Манила своей стариной, многовековой славой, интересной жизнью. Но когда мальчики слушали рассказы своего учителя о гимназической жизни, им становилось как-то не по себе. В самом деле, учеников будут будить рано — в шесть часов надо соскочить с постели, быстро умыться, одеться, почистить обувь, мундир и натереть до золотого сияния медные пуговицы. Затем, словно вымуштрованные солдаты, пройдут они строем перед бдительным оком надзирателя. Этот фельдфебель от педагогики, не зная пощады, оставит неисправных без хлеба и чая.
После молитвы разойдутся по классам, повторят уроки, а в половине девятого набросятся на корзину хлеба, которую принесут прямо в класс. Хорошо, что его есть можно вдоволь. С девяти — уроки. В два часа — обед. Затем приготовление того, что задали учителя, а в восемь, получив по кружке молока с хлебом, снова в спальни. И так каждый день…
Удар кнута провел границу между прошлым и будущим. Коляска покатилась по дороге. Запрыгали узелки и корзинки с домашней снедью. Усадьба словно уплыла назад. И последнее, что увидел Николенька, была сгорбленная старческая фигура няни. Вытянув руку вслед своим воспитанникам, она мелкими, дробными движениями крестила воздух…
Разбитые надежды и необъятные горизонты
Итак, в Петербург! Наконец-то открылся путь к долгожданному институту. Радость надела Жуковскому розовые очки. Жизнь представлялась прекрасной, как никогда. Веселым возбуждением наполнено письмо домой, где он описывает великолепие спального вагона второго класса, в котором на ночь дают подушки и устраивают постели: на одной половине вагона для женщин, на другой — для мужчин. Он находит прекрасным семейство своих попутчиков по вагону, а барышню из этого семейства, в веселой болтовне с которой незаметно промелькнула дорога, прехорошенькой.
«Житье мое идет здесь, как на масленице…» — заканчивает Жуковский письмо из Петербурга к родителям.
Да, воистину радость ослепляет. Ведь после покупки чертежных принадлежностей и уплаты денег за квартиру в кармане осталось всего лишь десять рублей. От мысли подработать уроками пришлось отказаться сразу. Учеба в Петербурге давалась нелегко. Экзамены, сданные в университете, не засчитывались. Пришлось рьяно взяться за книги, а время, оставшееся от теоретических и лабораторных занятий, без остатка съедало черчение. Оно упорно не давалось Жуковскому. Можно сказать, что он упрямо воевал с чертежами. «Нельзя быть хорошим инженером, не умея чертить», — читаем мы в одном из писем домой, но чертежи… строгие преподаватели беспощадно отклоняли их один за другим. Что говорить, чертежи действительно были плохи.
Как нужно было поддержать в эти минуты студента, приободрить его! Увы, ни у кого из педагогов не нашлось ни единого доброго слова. В Институте путей сообщения и в помине не было теплой, непринужденной обстановки, столь характерной для Московского университета. С каждым днем учиться в Петербурге становилось все труднее. Сильно пошатнулось здоровье. Каплей, переполнившей чашу, оказался экзамен по геодезии. Жуковский взял отпуск и покинул Петербург.
