Высокий мужчина зажег свет.

– Одну секунду.

Его приземистый спутник оглядел служившее лабораторией помещение. Ничего не понимая, он переводил взгляд с одного прибора на другой.

– Оно где-то здесь. – Пол Таунсенд перебирал бумаги на столе, открыл левый ящик. – Письмо, которое я хотел отправить, да и забыл. Куда же оно запропастилось? – Он был импозантным мужчиной ростом шесть футов в прекрасной в свои тридцать семь лет форме. Его красивое лицо беспокойно хмурилось.

– Не спеши, – ответил мистер Гибсон, который никогда никуда не торопился и любил все как следует рассмотреть. – Что это у тебя тут такое?

Мистер Гибсон с коллегами благопристойно расположился в мрачной, маленькой часовне и терпел тягостную, но обязательную церемонию. Он изобрел для таких служб собственный прием – сознательно ослаблял внимание и отвлекался от происходящего. А когда все закончилось, понял, что все это время Розмари Джеймс просидела одна за занавесом в «Комнате для родных». Если бы он знал! Гибсон не был знаком с этой девушкой – бедняжка, – но если бы знал, то постарался бы переворошить всю эту компанию и найти человека, который останется рядом с ней. Или сел бы рядом с ней сам. Он ненавидел любые похороны и, представляя, каково сейчас ей, приходил в бешенство.

А пожимая у могилы ее руку, ощутил в ней трепет одинокого страдающего человека. Почувствовал, что Розмари до предела измучена, в отчаянии и нуждается в ободрении. Надо было что-то делать, пусть самое примитивное, иначе она непременно умрет.

И вот, стоя на солнцепеке у отверстой могилы, с горой цветов за спиной, он ей сказал:

– У вашего отца наверняка очень много работ. Не хотите, чтобы некоторые из них были опубликованы?

– Не знаю, – ответила Розмари.

13 апреля он пришел к ней после обеда – он всегда являлся в ее дом после занятий, но до темноты – и застал Розмари сидящей в буром кресле в гостиной. Гибсон заметил скопившуюся в его швах пыль. И подумал: как можно хорошо себя чувствовать в таком ужасном месте? Надо отсюда вызволять ее.

На сей раз Розмари закинула волосы назад и завязала на затылке выцветшей красной лентой. Но не приобрела девчоночьего вида. Она выглядела изнуренной. Заговорила так, словно выучила все наизусть:

– Я чувствую себя намного лучше. Не сомневаюсь, лекарства приносят мне пользу. Учитывая мое положение, это очень обнадеживает. – Она с трудом разлепила веки. – Мистер Гибсон, прошу вас уйти и никогда больше сюда не приходить.

– Почему? – с болью спросил он.

– Я вам никто, и вы не обязаны обо мне заботиться. Вы даже не были нашим другом.

Пол Таунсенд жил с дочерью-подростком и пожилой тещей в невысоком, но вместительном оштукатуренном доме, расположенном на красивом участке. Подъездная аллея к нему соседствовала с дорожкой к коттеджу. Сам коттедж был построен из кирпича и красного дерева и утопал в виноградной лозе. Книги и бумаги Гибсона, все еще в коробках, и его кушетка стояли в смежной с гостиной большой квадратной комнате, вдоль стен которой протянулись книжные стеллажи. Развалюха-машина, которую профессор Джеймс приобрел много лет назад, успела устроиться в маленьком аккуратном гараже. Гибсон привез свою молодую жену на такси. Открыл входную дверь и, не задержавшись на пороге, провел внутрь. Усадил в ярко-синее мягкое кресло. У Розмари был такой вид, словно она вот-вот умрет.

Однако у Гибсона были свои представления, как ее надо лечить. И он с головой окунулся в это занятие. На неделю увильнул от лекций. Сказал, что это время необходимо на обустройство. Но коттедж пробудил в его душе инстинкты, о которых раньше не подозревал. Он намеревался создать настоящий семейный очаг.

Весь первый час суетился и хлопотал. Заставил Розмари обсуждать убранство. Нравятся ли ей бледно-желтые портьеры? (Сам он считал, что в этой залитой солнцем гостиной чистые, свежие цвета сами по себе благоприятно влияют на здоровье.) Размышлял вслух, куда бы поставить проигрыватель, подталкивая молодую жену задуматься о том, как они будут слушать музыку. Затем перебрался на кухню. Сам Гибсон неплохо готовил, но теперь просил у Розмари советы, всеми силами стараясь пробудить в ней интерес к жизни, встряхнуть.

Розмари не хотела ужинать – она не была готова к будущему, не могла прийти в себя, распрощавшись с прошлым. В ее душе образовались пробелы, и Гибсон опасался, что они ее убьют.

Поэтому настоял, чтобы она немедленно отправилась в окрашенную в мягкие цвета спальню, которая принадлежала только ей. А когда решил, что она успела устроиться, принес лекарство. И легонько коснувшись сухой соломки волос Розмари, попросил:

19 мая Розмари встала первой, чтобы приготовить ему завтрак. На ней было новое хлопчатобумажное платьице, как она объяснила, «так, просто вещичка для дома». Розовое, даже какое-то кричаще розовое. Розмари разговорилась. Сказала, что хочет испытать новую подкормку в саду. Таунсенд упоминал, что это удобрение творит чудеса. Как он считает, цена три доллара девяносто пять центов не слишком велика, чтобы потратить такие деньги? Будет ли он есть на обед жареную баранину? А с каким соусом он любит? Простым мятным? Или со сладким мятным конфитюром? Как чудесно отсвечивает утреннее солнце на маленькой каменной стенке. Нежно-золотистое на сером! Почему утром солнечные лучи такие четкие, а к полудню становятся больше похожими на мутноватый мед?

– Из-за теней? – предположил Гибсон. – Вам надо как-нибудь попытаться нарисовать, что вы видите, Розмари.

Она сказала, что ей не хватит умения.

– Если только попытаться… – Затем, резко откинув назад голову, заявила, что миссис Вайолет должна постирать и подкрахмалить кухонные занавески. От этого они станут свежими и хрусткими и больше подойдут утреннему настроению. – Согласны?

Мистер Гибсон сидел за столом, смотрел на нее и слушал, и его глаза внезапно прояснились. Он увидел Розмари не такой, какой была раньше или как он ее представлял.