Обуто Нисан оделся и двинулся в утренний обход господских рощ. После многолетнего одиночества у него выработалась привычка разговаривать с самим собой на ходу. Решение не общаться без особой необходимости с другими людьми он принял через несколько месяцев после обручения, в день смерти своей избранницы. Целый год тогда чума гуляла по краю, и единственное, что Нисан мог понять, — это то, что человеческие страдания безграничны. Когда же он увидел, что судьба щадит его жизнь, то нанялся к даймё Бондзону хранителем самых дальних рощ бамбука на горе Сито. С тех пор, целых тридцать лет, Нисан не спускался с холма. Он жил одиноко. Лишь раз в несколько месяцев монахи дзен из храма Дабу-дзи во время своего паломничества сворачивали по пути в его хижину, чтобы отдохнуть.

Ежегодную плату вместе с новостями из империи привозил ему один из господских смотрителей, самурай Иси. С ним во время сбора бамбука появлялись и работники, но, закончив работы, они возвращались в свои далекие дома, не перекинувшись с Нисаном ни единым словом. Время свое Нисан проводил в обществе высокой травы, душу которой, как ему казалось, он знал.

В это утро у него было особое поручение — он нес с собой инструмент, чтобы срубить самый высокий ствол на плантации по приказу смотрителя Иси. Высокий бамбук словно сопротивлялся, и пришлось приложить все силы, чтобы одолеть его. Через несколько часов бамбук лежал у его ног. Усталый, Нисан сел на ствол, глядя на бесконечные ряды армии, полководцем которой он был. Он часто разговаривал со своими воинами. На этот раз на один из вопросов ему ответил неясный звук, донесшийся из ствола, на котором Нисан сидел. Уверенный, что ему показалось (ответы на свои вопросы он знал), Нисан медленно встал, нагнул голову в сторону звука и повторил вопрос. Когда он отчетливо услышал стук изнутри ствола, то от страха отпрыгнул в сторону.

— Должно быть, внутри ствола какой-нибудь зверь. Но как он туда попал? — воскликнул Нисан.

— Этого я тебе не скажу, но помоги мне выйти наружу, — донесся отчетливый тонкий голос.

Над провинцией Кагосима нависла беспокойная ночь. Она лежала слоями, словно праздничный пирог — слой тишины, слой жарких ветров с моря. Когда начинало дуть, казалось, что тело человека разделено на две половины — до бедер ему было холодно, а выше он купался в поту, который ветер цедил из него и тут же высушивал.

Старый Осон чувствовал себя, как сушеный фрукт, — весь высох от ожидания. Напрасно вельможа думал, что, постояв на галерее, он умерит свое волнение.

Было от чего тревожиться! Жена — принцесса Коносакья — производила на свет его четвертого ребенка. Он ждал наследника. Осон был на закате своих мужских сил. Он должен получить сына. Для дочерей давно определены мужья, которые уже теперь своим твердым положением в государстве обязаны обеспечить ему еще большее влияние на сёгуна. И сам сёгун знал, какой страх внушает Осон этим и всем другим вельможам. Зло было правдой Осона.

Личный слуга Мено, олицетворение верности господину, подкрался к нему сзади и с гримасой заговорщика сказал:

— Господин, лекарь взял женский бамбук.

Нужно сказать, что еще на вторую ночь после воцарения молодого Осона разбудил крик во дворе. В его комнату быстрым шагом вошел Мено, до недавнего времени — отцовский слуга, заметно взволнованный и испуганный.

— Господин, прости, что беспокою Тебя, но появился Сёко, личный самурай покойного сёгуна. Он хочет что-то Тебе рассказать, прежде чем утром совершить сэппуку и присоединиться к своему господину.

Осон кивнул, и стража ввела Сёко.

— Что тебя так мучит, раз тебе понадобилось прийти именно сейчас?

— Господин, мне стыдно признаться. Я скрываюсь со дня убийства нашего сёгуна. Из-за своего бессилия перед тем, что видел, и своей трусости сегодня на рассвете я уйду из этого тела. Я хочу, чтобы Ты принял это свидетельство во искупление моего страха, — и он протянул сёгуну свернутое в свиток, обвязанное и запечатанное письмо. — Однако я прошу Тебя открыть его только после моей смерти. Я хотел посмотреть Тебе в глаза и быть уверенным, что Ты его принял. Я не оскорблял бы Тебя своим присутствием, если бы письмо не было важным. Пусть другие служат Тебе лучше, чем мы служили нашему покойному государю. Прощай.

Любимый мой,

только теперь, когда я хожу по другой земле, отличной от той, на поверхности которой ты остался, пламенеющий и опечаленный, я могу тебе признаться, сколько своей любви я оставила с тобой. Ты должен ее чувствовать, как охапку щепок, которую приносил в свой дом для растопки печи, — она здесь, но тяжести ты не ощущаешь. И как ты расходовал эту охапку? Ты не клал ее всю сразу в печку, чтобы сжечь, но всегда — понемногу, чтобы разжечь угли. А когда ты ее использовал? Тогда, когда было холодно. Помогала ли она тебе разрешить какую-нибудь из жизненных загадок? Нет, но она давала тебе возможность спокойно о них размышлять. Согревала ли она тебя хоть немного? Да, разумеется.

Когда сгорела вся охапка — остался ли от нее лишь пепел или же ты чувствовал в крови тепло угасшего огня?

Я десять лет своей жизни провела в траве, зная, что ты есть. Следующие десять лет — у своего приемного отца, твоего подданного, занимающегося самым восхитительным делом на свете. Этого чудесного хранителя твоих рощ я повергла бы в горе, если бы даже не увидела тебя. Я знаю, что принесла ему и счастье.

Никто не знает и не должен знать, что я существовала только ради наших двух встреч и одного-единственного года, когда я была рядом с тобой.

«Покончил ли я со своей прежней жизнью? — спрашивал я себя, стоя перед закрытой дверью монастыря Дабу-дзи. — Уверен ли я, что прошлое останется в прошлом?» Конечно, я не был уверен. Я бы хотел, чтобы так было, и был убежден, что желание забыть исполнится легче, если я скажу себе, что прошлого нет. Но как быть, если оно есть? Я искал путь, который не отрицал бы существование того, что уже произошло, но при этом примирил бы остатки прошлого с волей к достижению неведомой мне цели. Я искал того, что меня ждет. Выбрать из уже известного — не было бы решением. Я должен был позволить новому познанию очистить меня от гнили, которая, как паутина, расползлась в моей душе.

Вот в таком состоянии я стоял перед большими деревянными воротами Дабу-дзи.

Их открыл кто-то, кого я не увидел. А может, они и сами открылись? Передо мной лежала тропинка, посыпанная галькой и ограниченная по сторонам молодыми бамбуковыми стволами, которая вела к галерее одной из построек. Я остановился на широкой лестнице со скамьей. Выше начиналась галерея, блистающая чистотой, построенная из темных гладких досок. Я снял шляпу, развязал пояс, сбросил со спины мешок и положил все это перед собой. Ударил молотком в гонг, стоящий на подставке, чтобы оповестить о своем присутствии, вытащил бумагу с прошением, а потом, сидя на скамье, согнувшись, опустил голову на руки, которые лежали на мешке. В этом положении я ждал, чтобы кто-нибудь появился. Я провел так больше двух часов, не смея пошевелиться, прежде чем услышал приближающиеся ко мне шаги. Не поднимая головы, я увидел руку, которая взяла мое прошение. Голос спросил меня:

— Кто ты?

— Меня зовут Цао, и я хотел бы стать здесь унсуи.

Нужно ли понимать «Предисловие» как нечто цельное, стоящее перед тем, чему оно предшествует, чтобы пояснить кое-что, слишком скрытое на последующих страницах? Должно ли «Послесловие» тем, что оно следует за последней прочитанной фразой, определить или ограничить планы читательского понимания? Или и то, и другое служит для акцентирования заметных, но важных для автора подробностей? Или оба они — на службе у позитивной мистификации предложенного и расширения возможностей многослойного прочтения? А что сказать о «Междусловии»?

Если передо мной и стояла дилемма, обозначенная риторическими вопросами в начале текста, разрешила ее случайность (как, впрочем, зачастую и бывает). В рубрике «Люди и события» ежедневной газеты «Политика» от 29.01.1988 было помещена, с иллюстрацией, заметка из «Zeit» об интересном открытии немецкого зоолога Бернхарда Майера из Рурского университета в Бохуме. Этот ученый, находясь в джунглях Мадагаскара, наткнулся на неизвестный вид приматов, которому присвоил название «золотой бамбуковый лемур». (Научный курьез заключается в том, что последний новый вид приматов был открыт в 1910 г.) По фотографии можно судить, что речь идет о настоящем красавце: его черную морду покрывает «маска» золотого цвета, рост молодого самца около 80 сантиметров, вес — около 12 килограммов. (В публикации была ошибка в весе: ненужная запятая сводила его к 1,2 кг.) Вторая часть названия происходит от его рациона, поскольку он питается исключительно бамбуком. Тело лемура похоже на тело стоящего на задних лапах медведя, который, правда, находится на диете, а лицо напоминает о старшей линии млекопитающих: обезьяне и человеке. Это была на первый взгляд второстепенная информация, которая оказалась очень значимой для меня. Прежде всего, поскольку был открыт родственник одного из героев этой книги и «теория», которой я при наличии минимального количества фактов твердо придерживаюсь и которую сформировал до прочтения этого краткого сообщения, получила твердую основу в чужих знаниях. Во-вторых, я в очередной раз обрадовался доказательству того, что истина никогда не полна — все открыто, все еще возможно…

Однако это не является объяснением, оправданием, утверждением абсолютной творческой свободы автора, игры без границ или разнузданного связывания несвязываемого. Это — возможность допустимости всего внутри хорошо осмысленной темы. И тем самым — возможность постановки вопросов.

Время — самое привлекательное, но и самое опасное явление, которое мы иногда пытаемся подчинить своим намерениям. На Западе. На Востоке время — нечто иное. Со многими вариациями, оно существует как один миг, который отождествляет прошлое, настоящее и будущее с данным моментом. И наоборот. В «Книге учителя Лие» (закончена около 380 г.) есть интересный диалог между полувымышленными персонажами. Танг (высокий император) из династии Шанг спрашивает Кеия Джи: «Существовали ли вначале отдельные вещи?» Кеия Джи отвечает ему: «Если тогда не было вещей, как бы они могли существовать сейчас?

Если бы следующие поколения стали утверждать, что в наше время не существовало вещей, разве они были бы правы?»

(Курсив мой —

В. Б.)

Танг говорит: «Значит, у вещей нет ни своего „до“, ни своего „после“?» На это Кеия Джи отвечает: «Нет границы, откуда вещи начинаются и где они заканчиваются. Начало (одной вещи) можно считать концом другой; конец одной можно считать началом следующей. Кто в состоянии точно различить эти два цикла? Мы не можем знать, что находится после всех вещей или прежде всех событий». Китайцам больше нравилось видеть во времени целостность, состоящую из эр, времен года и эпох (

GranetM

. La Pensee Chinoise. Paris, 1934. P. 86.). Что речь шла именно о таком понимании времени, выразительно говорит то, с каким вниманием относились к правильному облачению императора и его свиты при совершении различных церемоний в связи со временем года. Когда официально начиналось лето, ношение одежды зеленого цвета, соответствующего дереву — элементу весны, означало бы нанесение немыслимого оскорбления Небу и Земле; все служебные одеяния, знамена и культовые предметы должны были быть красными, поскольку этот цвет соответствовал

огню

, элементу лета (Естествоиспытатели, в рамках теории двух основных природных сил — инь и ян, разработали систему из пяти элементов. Кроме упомянутых дерева и огня, это земля, металл и вода. Подробнее см.:

Soothill W. S.

The Hall of Light, a Study in Early Chinese Kinship. London, 1951. P. 30, и в известном исследовании

Речь идет о присутствии. О том, легко заметном, когда мы знаем или не знаем о чьем-то существовании. Но также и о том, заметном гораздо менее, когда мы знаем или не знаем о собственном существовании. Пока это последнее я не решил сам для себя, невозможно было приступить к работе над рукописью. Тогда, в 1985 году, у меня было тридцать страниц готовой «Повести о бамбуке», с которой я не знал, что делать, поскольку ее материал был исключительно богатым, а окончательная версия, как я чувствовал, слишком «скрипит». Мой опытный коллега и друг Т., прочитав повесть, охарактеризовал ее должным образом — в ней было мало литературного. Тогда я решил: только объемный беллетристический текст дает возможность опубликования, только он предлагает роскошь превращения выдумки в реальность, фактов в мощную выдумку. Так была начата игра со сценографией, временем и присутствием. «Тот миг, когда какая-нибудь статуя закончена, в известном смысле начинает ее жизнь. Первый этап, за который она прошла путь от каменного блока до человеческой фигуры, успешно завершен. На втором этапе она,

предоставленная столетиям и изменяющимся отношениям обожания, любви, презрения и равнодушия, а также вечному соперничеству выветривания и разъедания

(курсив мой — В. Б.), понемногу вновь вернется в состояние бесформенного минерала, из которого ее изваял скульптор»

(Юрсенар Маргарет.

Время, этот великий скульптор. Эссе. 1954–1982 / Пер. Младена Божовича).

Личности, согласно замыслу, аутентичны настолько, чтобы быть убедительными. В них (а на самом деле — и в их отношениях) скрывается еще много других личностей. Речь о тех людях, имена которых (т. е. их произведения)

увеличили

впечатления от чтения того, что они подписали. Этим они вписали себя в мой список невидимых героев книги. Опустив людей из моего (и нашего) узкого круга, имена которых никому ничего не скажут, назову некоторых, известных большинству: Христофор Колумб, Маргарет Юрсенар, Р. М. Пирсиг, Джозеф Нидем, Умберто Эко, Юкио Мисима, Марко Поло, Хулио Кортасар, Генри Линкольн, Войцех Замаровский. Они — соучастники этой книги. А ее творцы, то есть авторы (Первой или Второй части Книги) — также многочисленны: Сунг Шан, Эрнест Вуд, Обуто Нисан, Т. О. Линг, Крисмас Хамфрис; Жан-Пьер Дреж и Эмиль Бирер; Д. Т. Сузуки, Роберт Остин и Коичиро Уэда, Элмо Науман, Осон Младший. Произведения, которые пролежали достаточно, чтобы их усвоить:

Wood Ernest.

Zen Dictionary. Penguin Books, G. Britain, 1963;

Ling Т. O.

A Dictionary of Buddhism. Charles Scribner's Sons, New York, 1972;

Humphreys Christmas.

Buddhism (A Brief Glossary…). Penguin Books, G. Britain, 1972;

Drege Jean Pierre.

La Route de la Soie. Югославское ревю, Мотовун, 1986;

Suzuki Daisetz Т.

Zen and Japanese Culture. Princeton University Press, New York, 1973;

Austin Robert, Ueda Koichiro.

Bamboo. Weatheherhill, New York, Tokyo, 1981;

Nauman St. Elmo, Jr.

Dictionary of Asian Philosophies. Routedge and Kegan Paul, London, 1979. И я — лишь один из них. А сколько еще тех, кто анонимен!