Я спрашиваю у Арона, не желает ли он глянуть хотя бы одним глазком, — спрашиваю уже после того, как предоставил ему более чем достаточно времени, чтобы он сам меня о том попросил.

— Спасибо, не надо, — отвечает Арон.

Когда я с удивлением задаю очередной вопрос о причинах отказа, он говорит мне, что ему это неинтересно. Подобная мысль не укладывается у меня в голове, ведь в моей истории речь идет именно о нем. В конце концов, это его история, без особой в том надобности напоминаю я, но он только улыбается в ответ. А на пять зеленых тетрадок, что лежат на столе, глядит с явным недоверием, или с неприязнью, или с презрением, точно не скажу, я не умею толковать выражение чужих лиц, во всяком случае, глядит без малейшего намека на любопытство и при этом тихо произносит:

— Зря я тебе так много наговорил.

Очень странно, думаю я про себя. Разве не странно, что он вдруг заявляет о своих сомнениях лишь сейчас, после того как почти целых два года мы с ним ни о чем другом не говорили, кроме как о нем, точнее сказать, почти ни о чем другом. Все наши встречи происходили с одной-единственной целью: постичь Арона Бланка или, по крайней мере, большую его часть; они походили на интервью, пусть даже работа шла без магнитофона и записной книжки. Между нами не совершалось ничего не внушавшего Арону твердой уверенности, что его не вводят в заблуждение, что на него не давят, напротив даже, он сознавал, до какой степени я завишу от его сообщительности, и никогда не стремился затруднить мою задачу.

Почти сразу же понадобилось удостоверение.

Арон хотел получить его без проволочек, всего бы лучше прямо сейчас, но так быстро дело не делается, препятствовали некоторые необходимые формальности. Он молча выслушал, что надлежит для этого сделать: заполнить анкету со множеством вопросов, сфотографироваться на паспорт, предъявить свидетельство о рождении; человек за окошечком был крайне удивлен, что после того, как он самым дружелюбным образом все растолковал, посетитель ушел, даже не попрощавшись. Итак, надо идти к фотографу. Арон никого не желал спрашивать, он думал, что в таком небольшом городе это будет проще простого, и пошел наугад, внимательно оглядывая уцелевшие дома. Но сумел обнаружить лишь следы бывших фотоателье, их остатки в виде вывесок, которые все еще висели на фасадах, свидетельствуя о том, что в свое время здесь находилось нужное ему заведение. Домов за этими фасадами больше не было, словно бомбы целили именно в фотографов. После трех неудач Арон решил не полагаться более на случай и справиться у кого-нибудь из местных жителей, но улица зияла зловещей пустотой. Редкие прохожие, идущие навстречу, Арону не нравились, у них было

вызывающее

выражение, ну, если и не вызывающее, то, по крайней мере, в их внешности было что-то отталкивающее. Арон же искал фотографа, а не ссору.

Поэтому он зашел в пивную. К своему великому удивлению, а того пуще, к досаде, он увидел, что там полно людей и что все пьют, хотя пить в общем-то нечего, а воздух пропитан табачным дымом, хотя и курить тоже нечего. Когда он вошел, разговоры смолкли; сперва замолчали те немногие, что сразу увидели его, а потом те, что сидели подальше; молчание волной прокатилось над столами. Хотя он был совершенно убежден, что перед его приходом речь отнюдь не шла о вещах, не предназначенных для посторонних ушей, ибо

по большей части люди толкуют о всяких пустяках, из которых потом тихой сапой вырастает беда.

Просто его вид вынудил их умолкнуть. Пройдет еще немало времени, прежде чем их заставят привыкнуть к тому, что человек, выглядящий, как он, человек, как две капли воды похожий на человека с полицейского объявления, смеет теперь свободно разгуливать и бросать по сторонам дерзкие взгляды, что он ниоткуда не сбежал, а, напротив, был освобожден. Арон взял себя в руки, подошел к стойке и спросил у тощей хозяйки, нет ли здесь где-нибудь поблизости фотографа.

Вот и ей понадобилось несколько секунд, чтобы

— Фотографа никто не знает?