Было их три подруги, до поры, до времени. О девичьей дружбе, можно говорить много, а лучше не говорить, вовсе. «Если жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе, учёным, доподлинно, не известно». Примерно, тоже самое, можно сказать и о феномене девичий дружбы. Да, и, о какой дружбе, может идти речь, когда одна из подружек, царская дочь, а все остальные при ней, завелись, в качестве живых игрушек.

Райс, была не просто одной из дочерей, одного из царей, которых в то время, было пруд пруди и море мори, и ещё столько же останется. Она была дочерью, самой царицы Тиоранты, Матери Степи и царя всей степной орды, Эминака, самой могущественной пары, в ойкумене того времени. И Райс, как любимая и долгожданная дочь, была самой большой ценностью, всего известного мира. Вертя, с помощью капризов, повелителями человечества, она априори являлась самой влиятельной персоной вселенной. Правда, у неё был ещё старший брат, но он не в счёт, в мире военного матриархата, он же мальчик.

Райс, была очень похожа на маму и это касалось не только генетического подобия, но, в первую очередь, сходства всех внешних атрибутов. Она всегда и всюду, требовала от всех, кто её одевал, обувал и причёсывал, чтобы было, «как у мамы», поэтому и одевали её, и обували, и даже придавали её рыжей, густой шевелюре, некую небрежную распущенность и пышность, как у царицы. Тиоранта, никогда не плела косы и это же, на отрез, отказывалась делать маленькая Райс.

Один в один, голубые глаза и одинаковая с царицей причёска с одеянием, делали Райс, точной копией Тиоранты, только маленькой. «Маленькая гадина», как её называло за глаза взрослое, непосредственное окружение, даже в одно время, у мамок-нянек, потребовала разукрасить своё тело под колдовские узоры татуировок, как у мамы, на что последняя, увидав это безобразие, и не оценив творчества художниц-мастериц, разрисовавших дитя разноцветными красками, врезала мамкам так, что им мало, не показалось и повторять творческий порыв, больше не захотелось. А саму «дрянну дочу», оттирала жёсткой мочалкой самолично, от чего та, отревев всю процедуру, ещё долго ходила по своему шатру голенькой, наотрез отказываясь, что-либо, на больное тело, одевать.

Две, из четырёх игрушек-подружек, «сломались», через какое-то время и пропали, а вот одна, оказалась живучей и устойчивой к причудам царской дочки, как ванька-встанька. И сколько бы та, её по жизни не колотила и не швыряла оземь, она каждый раз, вставала и просто отряхивалась. Её лучшую, по сути, постоянную и единственную, на тот момент, подругу, звали Такамита.

Царская дочь, буквально вырвалась из цепких щупалец жуткого сна, где какие-то сволочи, топили её в поганой лохани, до верха полной нечистот. Рыжая, резко распахнула глаза в ужасе, задерживая, как и во сне, дыхание, в панике озираясь по сторонам.

Какое-то время, глаза, отключившись от ничего не понимающего сознания, лихорадочно метались и выхватывали отдельные фрагменты нереального окружения, которые никак, как в испорченной мозаике, не складывались у неё в голове, в полную и целостную картину.

Бревенчатый потолок, через щели которого проникал слабый свет, земляные стены и море нечистот, с кишащей белой коркой на поверхности, в котором она болталась, по груди. Распахнутые глаза защипало, и они тут же ответили защитной слезой. Одуревшая девка, учащённо задышала одним ртом, тут же сглотнув, рвущуюся наружу, рвотную массу и опять задержав дыхание, крепко зажмурила глаза, от чего, по щекам выкатилось две слезинки.

Ярица, мысленно приказала себе успокоиться и не открывая глаз, не дыша, прислушалась к ощущениям. Первое, что она осознала — тугое и противное, жужжание полчища мух. Второе, то, что жижа, в которой она стоя плавала, была противно тёплая. Подрыгала в разные стороны ногами, дна, под которыми, не ощутила, лишь нащупав сзади склизкую, отвесную, глиняную стену.

Тело, как бы висело в этой жиже, не опираясь на дно. Под грудями, почувствовала широкий пояс, который был, похоже, привязан где-то вверху и не давал опуститься, в копошащуюся жижу, ниже того уровня, на котором она находилась. Руки, тоже были привязаны где-то вверху, но по ощущениям, некрепко.

Было их четверо, молодых да разных, кому волей судьбы, суждено было поменять, жизнь никчёмную и бестолково-однообразную, а кому-то распутную и разудалую, на жизнь, пролетающую стрелой, столь же скоротечную, смертельно опасную, но заманчиво интересную. Жизнь, подобную выпавшим игральным костям: либо всё, либо ничего.

Самым старшим из них был Гнур. Он был высок, хорошо сложён и единственный из всех, прекрасно воспитан, в его понимании. Копна густых чёрных кудрей, пробивающаяся щетина чёрной бороды и усов, делала его в глазах девочек, неотразимым мужчиной и завидным женихом. Ещё бы. Сын вождя племени маспий — это звучит гордо, а маспии, это вам не зачуханные кочевые роды, лазающие по горам, а городские, зажиточные жители Парсы.

Он и воин был отменный, и конь, и оружие имел лучшее. Читать, писать был обучен, целых три писанных книжки прочитал, на глиняных табличках, правда, поумнеть от этого, ему не слишком получилось, да, и дурь молодую, бестолковую, не выветрило, но фору перед сверстниками, давало ощутимую, да, и в глазах противоположного пола веса прибавляло, когда с бахвальством декламировал заученные наизусть писанные творения великих словесников.

Не устраивал его отца, бесшабашный образ жизни, отпрыска и чтоб обломать, фривольное и не к чему не обязывающее существование, принял он решение, Гнура женить. Решил вождь, что сын, давно вырос и пора бы ему, вступать во взрослую жизнь, полную не только прав, но и обязанностей. Жизнь, штука короткая, не успеешь развернуться как следует, а уже помирать пора.

Гнур съездил, пару раз, на смотрины, затосковал, поняв всю никчёмность своих попыток увильнуть от настойчивости отца, уладить его личную жизнь, да, и сбежал. Подвернулась ему, тут, парочка «нищебродных» балбесов, как он их для себя определил, которые, так разрекламировали свободную, да, вольную походную жизнь, каких-то, там, северных степей, что разом плюнул на всё и сам же возглавил их бегство, в далёкую и непонятную для него страну. Ему было всё равно, лишь бы подальше, чтоб отец не достал.

Какое-то время, Райс и Апити не трогали. Их расселили в огромном деревянном Тереме, представлявшим из себя целый город, причудливым образом слепленных в один замысловатый клубок, больших и маленьких деревянных строений, разукрашенных витиеватой резьбой и узорами.

Девок распределили в соседние светлицы, но они, практически, постоянно были вместе, занимая ту или иную спаленку. Даже ночевали иногда вместе на одной лежанке. Удивительно, как две, абсолютно разные девы, столько много и так неприхотливо долго, умудрялись безостановочно трещать. О чём можно говорить днями и ночами на пролёт?!

Подружившись, не разлей вода, разболтав друг другу самые секретные секреты, излазив весь Терем сверху донизу и с одного края до другого, подруги каждый день умудрялись находить для себя, всё новые и новые занятия, пока в один из осенних дней, с утра, в светёлку к Апити, где ночевали обе проныры, не заявились стразу три вековухи-хозяйки. Матёрые Терема, разбудив, как всегда проболтавших, почти всю ночь девок, объявили, мол, хватит отдыхать, пора делом заниматься и разогнали их по своим норам.

К Райс в спальню занесли стол, короткую скамью, с большой круглой дыркой по средине и под эту скамью водрузили помойную лохань. Рыжая сидела на своём лежаке и с любопытством следила за приготовлениями. Она уже поняла, что ей придётся очень долго сидеть на этой скамье без права вставать, раз нужду придётся справлять прямо там, где сидишь. Это ей стразу не понравилось, только сначала было не понятно, зачем за этим столом сидеть и что надлежит делать.

В комнату вошла одна из вековух, которую все звали Мать Медведица. Когда Райс познакомилась с этой вековухой, то еле сдержала смех, от того гротескного несоответствия прозвища и внешности. Матёрая была ростом, от вершка два корешка, да, и вся, какая-то мелкая, щуплая, с несуразно длинными, тощими руками и крайне скудными седыми волосами. Глядя на неё, казалось, что в вековухе не хватает всего, но цветные колдовские узоры, её иссушенных рук, невольно заставляли уважать и побаиваться эту мелкую вековушку.