Я давно работаю в цирке, хотя не танцую на проволоке, не взлетаю с подкидной доски и не играю на пиле.

Я сочиняю клоунады, куплеты, феерии, сценарии аттракционов и пантомим, а однажды написал стихотворный комментарий укротителю тигров.

Когда коллеги дразнят за

«

репертуар для собачек», я даже не злюсь! Плохо ли, когда в годы войны выбегала на манеж шавка, истошно лаяла в микрофон, а потом клоун ее уносил, поясняя:

— 

На этом речь Геббельса окончена…

Сценку эту, или, по-цирковому говоря, «репризу», придумал, к сожалению, не я. Вспомнил же как образец циркового юмора.

Сосед по купе, поначалу хмурый и озабоченный, мигом просветлел, когда я упомянул о причастности к цирку.

— Вы Юрия X. знаете? — спросил он.

— Конечно. В цирке все знают всех.

— Как он?..

— По-моему, нормально.

Когда Леня Безанов выходит на улицу, город пустынен. Встречая редких утренних прохожих, принимается гадать, кто есть кто?..

Вот этот крупный человек с большой головой и большими руками сядет сегодня за баранку грузовика.

А этот — худощавый и чуть ссутулившийся — встанет к станку.

Женщина с молодым лицом и утраченной стройностью, несомненно, разместится за прилавком гастронома или за буфетной стойкой.

Может быть, Леня и ошибается, но все проходившие тем более ошиблись бы, вздумай они угадать его профессию.

Макс Борисович, невысокий крепыш с седыми волосами ежиком, с озорными глазами, порванными ушами и обезоруживающей улыбкой, дал команду никого в кабинет не впускать. Затем предложил мне сигарету, со вкусом затянулся сам и начал неторопливо рассказывать:

— В старое время латышских артистов в этот цирк не приглашали. Им оставались только балаганы на ярмарках либо выезды за рубеж. А здесь гастролировали иностранцы. Примерно в таком же положении находились и моряки. Лично я трудовую свою жизнь начал не артистом, а матросом, и не на латышском судне, а на греческом.

Но в Португалии команда забастовала, все очутились на берегу, опытные моряки пристроились кто куда, а я ничьего внимания привлечь не сумел. И тогда пошел обратно. Пешком. Из Порто в Ригу.

Иду это я по Франции… Впрочем, что значит «иду»? Я не тренировался в сверхмарафоне, и если мне удавалось воспользоваться каким-то случайным транспортом — я это охотно делал. Но вообще-то говоря, ничего в те годы не было страшно моим молодым ногам.

В одном городке попал на ярмарку и увидел балаган, который плотно обступила толпа. На деревянном помосте — раусе, здоровенный немец хриплым голосом зазывал: «Сильные люди, откликнитесь! Вы можете получить премию! Для этого вам надо победить одного из моих красавцев».

Рите — двадцать девять, но мужчинам говорит, будто двадцать пять. Впрочем, подруги уверяют, что ей за тридцать, так что равновесие, в общем-то, соблюдено. А равновесие в Ритиной судьбе главное, ей каждый день приходится балансировать.

Двадцать девять терпимы для танцев на полу, а Рита танцует в воздухе — она выбегает на манеж, где ее ждут две высокие стойки и поблескивает еле заметная ниточка, связывающая их.

В оркестре звучит медленный вальс, и артистка осторожно ступает на свою туго натянутую дорожку. На Рите балетная пачка, в руках большой японский веер, а в стойке спрятаны запасные туфли на пуантах, но пока еще они не нужны.

Ритины педагоги подняли ее в воздух не зря. Она в училище ходила, никогда не смотря себе под ноги. Хрупкая и в то же время сильная, на тонком лице то неземная отрешенность, то — сияющее жизнелюбие, она словно бы рождена для того, чтобы летать или, в крайнем случае, передвигаться по воздуху. Она и передвигается.

Для начала Рита перебегает с одной стойки на другую, а затем обратно. Потом цирк заполняет вальс-бостон — и это, пожалуй, самое трудное в Ритином номере. На проволоке не разойдешься, и все-таки отдельные элементы этого вальса намечают картину, которую дорисовывает оркестр.

Я приезжал в город Р. к артистам Лидиным, которые в обратный путь меня проводить не смогли, поэтому поручили заботам экспедитора дяди Кости, а тот не захотел ограничиться доставкой в аэропорт. Считая приезд писателя по командировке Союзгосцирка чем-то значительным (не каждый день они приезжают), экспедитор решил дождаться посадки на самолет. Однако ее не объявляли.

Скоро оповестили страждущих, что вылет задерживается на час, потом — на два, и в конце концов пообещали о времени отлета сообщить дополнительно.

Тягостные часы ожидания мы с экспедитором скрасили двумя бутылками хорошего сухого вина в аэропортовском ресторане.

Дядя Костя, жилистый, худой, выше среднего возраста человек с загорелым лицом, иссеченным морщинами, и с налетом некоторой усталости в глазах, обладал кипучим темпераментом. Он то и дело куда-то бегал, кого-то разыскивал, где-то о чем-то справлялся, а от звука репродуктора каждый раз вздрагивал и прислушивался, как охотник на тяге. Однако ничего утешительного для нас произнесено не было.

Постепенно вино стало напряжение с дяди Кости снимать.