Расхожее российское представление о французе являет собой некую литературно-кинематографическую окрошку. При слове «француз» в нашем воображении всплывает уникальное создание: человек, очень похожий на д'Артаньяна, причем в исполнении Аллена Делона, но не в мундире, а в костюме от Пьера Кардена, добивающийся взаимности от Анжелики в варианте Брижит Бардо, которая напевает блюзы Патриции Касс… И так далее…

Как правило, русские плохо знают Францию и судят о ней по стереотипам еще XVIII века. При этом о Франции и французах у нас представление розовое, несмотря на довольно мрачные отзывы о представителях этой нации практически всех русских классиков, которые когда-либо здесь живали, от Фонвизина до Бунина. Достаточно вспомнить фразочку Фонвизина из его «Писем из Франции»: «Если француз проведет день, не обманув кого-либо хотя бы на один франк, он будет чувствовать себя глубоко несчастным».

В конце XVIII века, примерно в то же время, что и Фонвизин, граф Оксфордский, сэр Гораций Уолпол писал: «Французов я не люблю не из вульгарной антипатии между народами, живущими по соседству, а из-за их высокомерия и привычки демонстрировать свое ничем не оправданное превосходство». В конце XX века одна английская газета написала, что во Франции прекрасно отдыхать и что Франция была бы еще прекраснее, если бы… «там не было французов». По оценкам августа 1997 года, французы «агрессивные вульгарные, грязные, плохо организованные и ленивые» (лондонская «Миррор»). В июльском опросе 1997 года, опубликованном газетой «Фигаро» под заголовком «Что думают о французах иностранцы», немцы утверждали, что французы «не дисциплинированы и агрессивны». Американцы, напротив, заявили, что французы «робки и холодны». Англичане в ходе того же опроса возмущались французскими «невежеством, неорганизованностью и склонностью к болтовне». Можно подобрать соответствующую коллекцию аналогичных высказываний о французах в переводе практически со всех европейских языков. Высказывания же некоторых американцев на ту же тему и вовсе порою непереводимы. Справедливы ли все эти инвективы? В чем-то, да. По большей части, нет. И, может быть, отчасти объяснение современной неприязни, скажем, англичан к французам (во многом обусловленное общей историей) следует искать, скорее, во многовековой привычке. А может быть, ответ заключается как раз в вопросе британского «Экспресса»: «Почему мы, англичане, много лучше себя чувствуем, когда ненавидим французов?»

Если не постараться понять француза и побудительные мотивы его занудства и гоношистости, то с непривычки можно, конечно, крепко надорвать нервы. И все же, на мой взгляд, Фонвизин, погорячился, приняв французскую расчетливость и прагматизм за общенациональное желание объегорить кого-нибудь. А сэр Гораций воспринял искреннее стремление француза подать иностранцу самый полезный совет, как лучше всего повести себя в той или иной ситуации во Франции, за высокомерие. В какой-то степени французское занудство заложено в самом французском языке, где все слова без исключения имеют ударение на последнем слоге. И к тому же интонация в этом языке такова, что невинная фраза, например, «Осторожнее подавайте назад. Сзади — машина» воспринимается, как вызов, нечто вроде: «Ты что, идиот, не видишь, что у тебя сзади машина!?»

Француза трудно полюбить с первого взгляда, даже если это Аллен Делон. Сразу представителя этой нации будет трудно даже воспринять без раздражения: манера всех поучать, наставлять и всем вправлять мозги столь же сильно въелась в кровь потомков племени галлов, как общероссийское предрасположение к посылке всех знакомых и незнакомых, а также всего остального человечества по самому дальнему адресу. Каждому свое. И у французов, как и у любой другой нации, в этом их «своем» есть и впрямь замечательные черты, а есть, увы, и малоприятные.

Знатоки Франции, характеризуя француза, непременно пустятся в пространные рассуждения относительно различий между уроженцами здешних 95 департаментов и 22 регионов. Действительно, гасконец по темпераменту ближе к испанцу, а эльзасец — к немцу, житель Прованса, юга Франции, говорит на своем диалекте, настолько отличном от парижского, что «вычислить» южанина не составляет никакого труда, а бретонец настолько же медлителен и основателен, насколько «ртутен» житель Савойи. И все же за свое почти двухтысячелетнее существование французская нация прошла переплавку в ходе объединения нынешних французских земель великими королями, от Хлодвига до Людовика XIV. Она закалилась в таком мощном костре, как Великая Французская революция, в наполеоновских и в двух мировых войнах. И окончательно в великом котле для переплавки национальных и прочих различий, созданном промышленной революцией, был отлит тот современный француз, о котором можно говорить уже не только как о среднестатистической, этнической и демографической категории, но и как о явлении социальном, социологическом и психологическом. Процесс европейской и глобальной интеграции, подобно жернову, растирает в пыль все и всяческие национальные отличия. И все же французы, как никто, держатся, не теряя своей самобытности, цепляются за нее с неистовой гордостью, граничащей с отчаянием, действительно, чем-то напоминая при этом д'Артяньяна, который не столько от чрезмерной уверенности в себе, сколько из гонора, вызвал на дуэль сразу трех лучших рубак мушкетеров, едва появившись в Париже.

«… Из Лиона приехал я сюда в пять дней. Монпелье — город небольшой, но имеющий приятное местоположение: улицы его узки и скверны, но дома есть очень хорошие. Университет здешний основан в 1180 году, и медицинский его факультет славен в Европе. Вне города есть «Ля пляс дю Пейру», приятнейшее и великолепнейшее из всех известных. На нем прогуливается целый город вседневно… Сие прекрасное место заслуживает и быть в таком климате, каков здешний, где гулянье во все времена года составляет наилучшую забаву…»

От Лиона до Монпелье (всего-то 375 километров) я доехал за четыре часа без особой спешки по отличному скоростному шоссе, подивившись про себя тихоходности экипажей времен известного русского писателя Д. И. Фонвизина, автора этого письма, датированного 22 ноября (3 декабря по новому стилю) 1777 года. Всего за 12 лет до Великой Французской революции автор «Недоросля» и «Бригадира» приехал на юг Франции со своей супругой. И пока она принимала процедуры и прописанные ей знаменитыми врачами Монпелье лекарства, Фонвизин изучал Францию и французов. Свои впечатления он излагал в письмах на имя покровительствовавшего ему генерала графа П. И. Панина, вошедшего в историю с характеристикой «палач пугачевского восстания». Так у Фонвизина сложилась небольшая книжечка «Письма из Франции», мало у нас известная. Письма эти я перечитывал не раз. То спорил с автором мысленно, защищая французов от его хлестких и не всегда справедливых оценок, то, напротив, удивлялся, как за столь короткий срок он сумел так точно подметить характернейшие черты французской нации, оставшиеся неизменными по сей день, даже по прошествии более двух веков…

Один из самых древних городов Франции — более ста лет назад праздновали его тысячелетие — встретил меня пылью, гарью и автомобильным чадом. Описанные Фонвизиным скверные узкие улочки старого города были до отказа забиты автопробками. Точно следуя тексту «Писем», я прошел под Триумфальной аркой, перекрывшей авеню Фош, и вышел к балюстраде, из-за которой смотрел на столицу Лангедока с огромного каменного буцефала Людовик Великий. Это и был знаменитый «променад Пейру», реющий над долиной, в которой уместились все окраины и пригороды Монпелье, а также «славный акуэдюк», сработанный еще рабами Рима. Вода уже давно перестала по нему течь, но его по-прежнему берегут, о чем красноречиво свидетельствовал не так давно положенный — вместо рассыпавшегося от времени — цемент.

День был солнечный. Но ни Средиземного моря, ни тем более Испании я не увидел. Попытался все же представить себе променад времен Фонвизина. Ах, какими-то они были, эти дамы в кринолинах и кавалеры в париках? Как, должно быть, серьезно готовились они к выходу сюда, особенно в те дни, когда поблизости собирались Генеральные штаты Лангедока и из Парижа приезжали посланцы его величества с тем, чтобы напомнить гражданам города, как писал Фонвизин, об истории перехода древнего монпельевского королевства во владение французских государей и о вытекающем отсюда патриотическом «долге верноподданных платить исправно подати…»

В Монпелье любят шутку. Когда спрашиваешь, какое самое главное богатство города, отвечают: «Серое вещество». Монпелье — прибежище интеллектуалов. Среди его жителей 45 тысяч студентов, 7 тысяч ученых и исследователей. Три университета, шесть институтов, богатейшие традиции культуры и просвещения. Здесь учатся и русские студенты, а наши профессора преподают русский язык.

Месье Дюпон — мой хороший знакомый. Я его встречаю каждый день, разговариваю с ним часами, мы вместе частенько выпиваем в кафе на углу по чашечке крепчайшего кофе, выкуриваем по сигарете «Галуаз», раздирающей легкие, но зато не пробивающей такую дыру в бюджете, как «Мальборо». Месье Дюпон приносит мне газету и ежедневную почту и выпекает изумительный хлеб. Он круглый год торгует на рынке свежими овощами и фруктами, составляет на ЭВМ прогноз погоды и водит поезда парижского метро. Он стоит у станка и за прилавком маленького магазинчика, крутит баранку такси и колесо знаменитой карусели с лошадками у Эйфелевой башни под аккомпанемент электронной шарманки, держит свой семейный ресторанчик и с утра до ночи пестует доставшийся ему от деда-прадеда виноградник.

Месье Дюпон индивидуален и многолик, ибо так называют «типичного среднего француза». Он живет в каждом городе и в каждой деревне Франции — в одном только парижском телефонном справочнике несколько страниц занимают Дюпоны — и вместе с тем объективно не существует, ибо создан статистикой, а потому, может быть, и похож на себя в ее зеркале, но не более чем фоторобот на фотопортрет. Словом, он один из 55 миллионов французов, проживающих во Франции.

Во Франции служба статистики поставлена много лучше, чем в других странах. Здесь о французе, как потребляющей статистической единице, как гражданине определенных взглядов, знают все. И все же статистика и опросы общественного мнения — единственно возможное средство создать образ «типичного француза», представить его зрительно и даже где-то понять его причуды, вкусы, симпатии, антипатии и предрассудки. Знакомясь таким образом со своим приятелем месье Дюпоном, я сделал для себя немало открытий, причем совершенно неожиданных.

Для примера. Французы покупают в среднем на человека всего 4 куска туалетного мыла (650 граммов) в год, в два раза меньше, чем англичане, хотя этого добра в магазинах — выше крыши. Они в среднем приобретают по 0,8 зубной щетки на человека и лишь по 2,9 тюбика зубной пасты. Но зато французы в два раза больше, чем другие европейцы, потребляют снотворного (90 миллионов упаковок в год) и чаще покупали обувь — 5 пар в год на человека.

Во Франции меньше ванных, чем телевизоров. 10 процентов французов никогда не посещали парикмахерских. Каждый второй француз никогда не ходит в кино.

Меня поначалу очень удручали информационные программы французского телевидения. Они явно рассчитаны на людей, которых, кроме Франции и сугубо французских проблем, ничего больше не интересует. О России, например, в теленовостях можно вообще ничего не услышать неделями.

Французы, действительно, мало озабочены тем, что происходит вне их «шестиугольника», как они называют Францию. Лучший комплимент, который они дали президенту Франсуа Миттерану, был такой: «Он очень шестиуголен». «Для англичанина, американца, русского поле деятельности — это весь мир, — писал французский историк XIX века Жюль Мишле. — Только мы, французы, такой «благоразумный» народ, что сидим на одном и том же месте, если нас не оденут по-солдатски. Мы живем там, где родились…» Со времен Мишле в менталитете нации на этот счет мало что переменилось. Французы не любят отдыхать за границей, предпочитая проводить каникулы и отпуска у себя на родине, где, может быть, и скучновато отдыхать, но зато удобно. Нигде лучше, чем во Франции, не поешь. Нигде нет такого хорошего вина. И что может сравниться по комфорту и скорости передвижения с французским скоростным поездом ТЖВ?! И где вы отыщете более надежные автотрассы? И, наконец, во Франции можно отдохнуть совсем недорого, подобрав себе по вкусу и средствам любое место отдыха. Французам, действительно, повезло. Климат мягкий. Снег, если и выпадает в Париже, то раз в десять лет. Атлантический океан — от Ла Манша до Испании, где есть все: и скалы, и дюны, и серф в Биаррице, не хуже, чем на Гавайях, и рыбалка, круглый год океан достаточно теплый, чтобы в нем можно было искупаться даже на Новый год. С юга — теплое Средиземное море, прекрасные пляжи Лазурного берега и Корсики. Хотите в горы — есть Французские Альпы, Пиренеи и Юра. По грибы — под Парижем в лесу Рамбуйе и в лесах Фонтенбло такие белые, такие подосиновики и лисички, что залюбуешься.

На отдыхе французы хотят получить не только тот же уровень жизни, что и во Франции, но и то, что несет в себе понятие «ambiance». Это — в весьма приблизительном переводе «атмосфера заведения, его дух и комфорт и подбор посетителей». Короче, это нечто уникальное, нигде, кроме Франции, не повторяющееся. Одна моя московская знакомая, когда я пустился в рассуждения на эти темы, принялась меня осаждать вопросами: «Ну скажи мне, чего такого у нас в Москве нет, что есть во Франции? Духи от «Нины Риччи»? Залейся! Костюмы от Кардена и Ив-Сен Лорана, от Версачи и Диора! Французские коньяки, вина! Чего только нет!» Я мог лишь ответить ей, что в Москве нет Парижа. Но самое главное, чего нет и, думаю, не будет ни в России, ни в любой другой стране мира, так это уникального французского «art de vivre», т. е. искусства жить.

… Я сидел за столиком расположившегося под открытым небом кафе на Пляс де Комеди, куда в наши дни переместился променад Монпелье. Бродячие музыканты играли Стравинского на гитарах в четыре руки… Затем их сменил бородатый саксофонист, добрый час игравший композиции Чарльза Паркера. Музыка не умолкала до утра. Развлекая туристов, музыканты зарабатывают себе на жизнь. А заодно — рядом с ними — делают свой бизнес владельцы маленьких и больших кафе.

Кажется, что эта праздная публика вообще никогда не работала и работать не собирается. Так безмятежно и вальяжно сидят за столиками, а то и прямо на мостовой Пляс де Комеди люди всех возрастов и, наверное, всех возможных во Франции взглядов и убеждений. Кто-то из них вернется домой вовремя, кто-то под утро. Кто-то отправится спать в гостиницу, а кто-то прикорнет прямо у фонтана либо в сквере поблизости и проспит, прикрывшись чем бог послал, пока не разбудят его первые дворники. И так не только в субботу и воскресенье — каждую ночь. Это подметил еще Фонвизин и… не одобрил.