Книга посвящена обсуждению "трудной проблемы сознания" — вопроса о том, почему функционирование человеческого мозга сопровождается субъективным опытом. Рассматриваются истоки этой проблемы, впервые в четком виде сформулированной австралийским философом Д.Чалмерсом в начале 90-х гг. XX века. Анализируется ее отношение к проблеме сознание — тело и проблеме ментальной каузальности. На материале сочинений Дж. Серла, Д.Деннета, Д.Чалмерса и многих других аналитических философов критически оцениваются различные подходы к загадке сознания. В заключительной части книги автор предлагает собственное видение "трудной проблемы", позволяющее, с его точки зрения, избежать концептуальных тупиков и отдать должное интуициям здравого смысла
Предисловие
Впервые о загадке сознания я задумался лет в четырнадцать, когда мой отец, Валерий Павлович Васильев, с которым всегда на редкость интересно общаться, удивил меня мыслью, что, по большому счету, человеческий мозг не представляет ничего особенно ценного — просто полтора килограмма органической массы. Я понимал, что это не совсем так, но не придумал, что сказать. И не исключено, что именно тогда я почувствовал интерес к философии. Но философия не терпит любителей, а я не стал бы профессиональным философом, если бы одним зимним утром 1986 г. девочка из параллельного класса не рассказала мне о замечательном философском факультете, который есть в МГУ и на который, по ее мнению, мне обязательно надо поступить — что я и сделал летом того же года.
И разумеется, я хочу поблагодарить своих учителей, а теперь — в течение уже почти пятнадцати лет — и коллег с нашего факультета. Без их понимания и дружбы я никогда не справился бы со своими задачами — ни в этой книге, ни в тех, что предшествовали ей.
С теплотой вспоминаю беседы с А. Ф. Грязновым, который привил мне вкус к аналитической философии. Исключительно ценным было общение с М. А. Гарнцевым, А. Л. Доброхотовым, А. Ф. Зотовым, А. П. Козыревым, В. Ф. Коровиным, А. А. Костиковой, В. Н. Кржевовым, А. Н. Красниковым, А. А. Кротовым, В. Г. Кузнецовым, В. Н. Кузнецовым, В. В. Куртовым, Г. Г. Майоровым, В. И. Маркиным, М. А. Маслиным, В. Я. Савреем, К. Х. Момджяном, Е. Н. Мощелковым, В. В. Соколовым, Г. Я. Стрельцовой, Г. Г. Судьиным, A. M. Шишковым, О. Д. Волкогоновой, А. П. Алексеевым, В. И. Бакиной, Д. В. Бугаем, Е. А. Войниканис, Ф. И. Гиренком, Д. К. Масловым, C. A. Мельниковым, Ю. Р. Селивановым, В. Ф. Титовым, Е. В. Фалевым и многими другими коллегами с философского факультета. Отдельное спасибо нашему декану В. В. Миронову за всестороннюю поддержку.
Я также благодарен коллегам из других институтов: А. А. Гусейнову, Н. В. Мотрошиловой, Т. И. Ойзерману, В. А. Лекторскому, Т. Б. Длугач, Н. С. Юлиной, В. И. Молчанову, А. Н. Круглову, Д. И. Дубровскому, C. A. Чернову, Е. В. Мареевой, Н. Н. Трубниковой и Н. Дмитриевой.
Особо я признателен Ноаму Хомскому и Дэвиду Чалмерсу, общение с которыми позволило мне сформулировать главные идеи этой книги. Очень полезными были и контакты с Д. Деннетом, Н. Блоком, Д. Армстронгом, С. Блэкмор, К. Макгинном, М. Маккинси, Р. Суинберном, Дж. Райдером и Р. Хауэлом.
Ведение
Философия — занимательнейшая вещь. Все мы — я имею в виду коллег по цеху — очарованы его. Но можем ли мы преподнести публике какие‑то «позитивные результаты» своих исследований или должны примириться с мыслью, что философия — это всего лишь замечательная школа интеллекта, помогающая, по крайней мере в идеале, видеть вокруг реальность, а не химеры и замечать в этой реальности то, что достойно быть замеченным? Может ли теоретическая философия как особая дисциплина только ставить проблемы или иногда ей все же удается и решать их? В этой книге я попробую показать, что в некоторых случаях ей это действительно удается. Как ни странно, многие профессиональные философы придерживаются другого мнения. Так что я постараюсь переубедить их.
Эвристичность философии я буду защищать, демонстрируя ее возможности в решении так называемой «трудной проблемы сознания». Но, конечно, эта проблема интересует меня и сама по себе. И разумеется, не только меня — и не только философов, — но и вообще всех, кто в состоянии удивляться (сложно представить себе что‑то более загадочное, чем сознание) и размышлять. Впрочем, согласно традиции, к которой я в данном случае присоединяюсь, философ — это именно тот, кто расположен удивляться, а потом размышлять над тем, что его поразило, чтобы понять, как все это устроено. Размышление, нацеленное на понимание, отличается от другой хорошо всем знакомой реакции на удивительное — отмысли — вания. Отмыслить удивительное — значит без лишних раздумий принять какое‑то из имеющихся наготове в культурном пространстве объяснений — и заняться какими‑нибудь более насущными проблемами.
Но если мы все же не спешим отмыслить удивительное, а хотим осознанно выбрать то или иное объяснение — или придумать новое, — то чем же может быть обусловлен наш выбор? Можно выбирать «легкие» объяснения, которые соответствуют эмоциональному складу выбирающего. Так часто и делается. Но эмоциональный склад — вещь случайная. У одних один склад, у других — другой. Объяснения, выбранные по таким основаниям, заведомо лишены претензий на общезначимость, а значит, и объективность. А объективность объяснения синонимична его истинности. Итак, если мы хотим подлинных объяснений, мы должны выбирать и зних не те, которые нам подходят, а те, которые выдерживают проверку на истинность. Как проверять на истинность? Анализировать, делать рациональные выводы, сопоставлять эти выводы с фактами, взвешивать за и против. Все эти процедуры обычно называют аргументацией.
Аргументация в таком широком смысле — ремесло не только философов, но и ученых. Такое родство не должно пугать философов. Оно означает, что теоретическая философия — тоже наука: кто думает иначе, тот увлечен чем‑то совершенно другим
Специфику философии можно почувствовать, если задуматься о различиях философских и нефилософских проблем. Эти различия интуитивно схватываются уже на обыденном уровне, но их концептуализация может потребовать некоторых усилий. К примеру, мы слышим три ювенильных вопроса: что такое молот? что такое вода? что такое вещь? Трудно спорить, что первый вопрос не имеет отношения ни к экспериментальной науке, ни к философии, ответ на второй дает ученый, на третий — философ. Но чем же отличаются эти вопросы? Первый задан о старинном артефакте, определение которого должно даваться в терминах функций, дополненных остенсивными пояснениями
Примечания
1 Не могу в этой связи не сослаться на Г. Г. Майорова, предлагающего различать три типа философии: «софийную», «эпистемичес- кую» и «технематическую» — см.: Майоров Г. Г. Философия как искание Абсолюта: Опыты теоретические и исторические. М., 2004. С. 34–105. В соответствии с этой классификацией получается, что речь в книге пойдет об эпистемической философии. Впрочем, я не уверен, что это именно разные виды философии. Не исключено, что их можно истолковать, скорее, как ее разные аспекты, в идеале связанные и предполагающие друг друга. В первых строках введения я, правда, противопоставил «позитивную» теоретическую философию и философию как некую технологию взаимодействия с реальностью. Но в конце книги мы увидим, что эта технология может развиваться в том числе на пути решения теоретических вопросов: ключевые проблемы научной философии завязаны на то, чтобы устранить кажущиеся противоречия в установках здравого смысла, а эти установки отражают структуру реальности.
2 Потребность в них говорит о том, что в крипкеанской теории референции есть своя правда.
Собственно, вот эта книга: Ebert J. J. Unterweisung in den philo‑sophischen und mathematischen Wissenschaften fur die obern Classen der Schulen und Gymnasien. 4 Aufl. Lpz., 1796. S. 593. Еще в начале XIX в. некоторые — к примеру Гегель — сомневались, что вода — это действительно Н
2
0.
4 Не все, правда, были бы шокированы философией артефактов. Федор Гиренок, к примеру, написал замечательное эссе «Энтелехия кваса», в котором он философствует о том, что материя кваса может вмещаться лишь в форму ковша, но не в бездушные пластиковые стаканчики.
5 Одним из любимейших занятий Остина было, как известно, изучение толковых словарей.
