Ак Вельсапар

Тёмной неприветливой осенней ночью по обочине дороги на окраине огромного города вяло трусил усталый пёс. То и дело останавливаясь у мусорных ям, которых было немало на этой улице, он искал пищу. До рези в красных усталых глазах всматривался в содержимое придорожных помоек, исторгающих невыносимую вонь. Принюхивался…

Наконец, задержался у одной из них. Даже под тусклым светом раскачивающейся на ветру лампочки, были заметны впавшие бока пегого волкодава Алабая. Заострившееся от продолжительного голода обоняние бродячей собаки уловило среди прочего разнородного мусорного гнилья запах недавно выброшенной кости. Пёс затрепетал всем телом, потому что притупившийся было голод взбудоражил его с новой силой. Выхватив цепким взглядом лакомый кусок и, не спуская с него глаз, Алабай несколько раз обежал вокруг ямы.

Уже много дней у него не было такой удачи. В знакомых с рождения Алабаю местах не осталось двора, им не обнюханного; мусора, им не перерытого; не обследованной им помойки… Но псу определённо не везло, ведь то, чем можно утолить голод хотя бы ненадолго, успевали перехватывать другие. Старый же Алабай к неприхотливой собачьей трапезе являлся последним… Более сильные сородичи, которые вели себя всё увереннее и наглее на его же территории, шансов на выживание оставляли всё меньше.

Раньше сюда чужие не смели совать и носа, теперь же всё изменилось: его опережают повсюду! Вот и приходится породистому волкодаву рыскать по помойкам, как последней дворняге! Когда-то костей в помойных ямах хватало всем, и они не были обглоданными до такой степени… Что происходит с людьми? Давно ли на этих улицах стаи бездомных собак устраивали настоящие собачьи пиры вокруг богатых помойных ям?! Но теперь такие пиршества редкость. Больше, чем о какой-то роскоши или об изобилии, приходится думать о выживании, только бы не умереть от голода! Целыми днями он вынужден околачиваться у мусорных контейнеров в ожидании, пока кто-то бросит туда остатки мяса или хотя бы кости. А последние три дня, насыщенные встречами с озлобленными собаками да кликушами-кошками, такими же голодными, как и он сам, из съестного ему так ничего и не перепадало.

Голод настолько проник в его мозг и в старое тело, что для пса оставалось теперь не так уж много развлечений, не считая самых ярких воспоминаний о доме у оврага, где он родился; о вкусе свежей кости с клочьями мяса, костного мозга или о тугих, сытных сухожилиях… И эти воспоминания он не в силах забыть даже под страхом смерти. А ведь когда-то, когда в его лапах было больше сил, грызясь до смерти с такими же, как он сам, горячими кобелями из-за приглянувшейся встречной суки, он даже не думал, есть ли на свете голод. Ведь не пустота в желудке была тогда в его жизни главным чувством. Он помнил это чётко — так было! Он мог провести сколько угодно дней без воды и пищи, учуяв запах незнакомой суки: только бы не упустить её, только бы другим она не досталась. Сейчас же, вот уже три дня и три ночи, пустой желудок вертел его вокруг себя, как веретено. Именно желудок, а не какая-нибудь другая часть его измученного тела!