«Уважаемые читатели! Я вынужден начать данную повесть с того, что призываю вас лояльно относиться к реальным и нереальным фактам, описанным в оной.

Писать историческую повесть с реальными персонажами, местами, событиями и городами, используя язык, стилизованный под особенности языка XIII века, через который проходит фентезийный, выдуманный главный герой — дело очень и очень не простое, что вызывало множество прений еще при сотворении проекта.

Я не оспариваю основную, ортодоксальную науку о минувших веках, лишь дополняю её вымышленными событиями и деяниями, никак не изменяя стандартный ход, прописанный в любом учебнике. Однако спешу показать, что за всё время существования нашей Родины, параллельно с ней существовал фольклорный мир, полный невидимых духов, нежити и мест силы, с которыми столкнется главный персонаж.

У этой книги есть и иные, более глубокие цели, которые, по всей видимости, выльются в целый цикл произведений и приведут к конечной точке повествования — серии книг „На краю Бытия“, две книги из трех, в которой уже завершены к моменту написания этой повести.

Первая вышеупомянутая цель — мягко популяризировать как историю России, так и её богатую, самобытную культуру, проявляющую себя в сказках, легендах и сказаниях, ибо незнание истории непременно ведет к повторению самых темных её периодов.

Я всегда хотел жить больше других. В холодную, вьюжную зиму 1221 года, за шестнадцать лет до основных событий повести, Бабка-повитуха, помогая моей матери избавиться от бремени в полночную пору, сгорбившись в три погибели в горячо протопленной бане, первой увидев меня в тусклом пламени лучины, презрительно скривила морщинистый нос, с сожалением процедив сквозь плотно сжатые зубы:

— Недоношенный какой! Хилый! Корми его, Пелагея, да у груди грей, а то не ровен час, помрет заморыш!

Могучий отец, чтивший традиции северных предков, а посему стоявший за закрытой дверью вместе с другими мужиками, облаченными в полное вооружение, оберегал мать от злых духов, которые по поверьям, могли навредить мне при появлении на свет.

Он вихрем ворвался, внутрь бренча заиндевевшей кольчугой, едва заслышал мой слабый крик. Бережно взяв в ладони худое, хлипкое тело со свежеперевязанной пуповиной, он вынес меня из бани, впервые демонстрируя звезды. И меня звездам.

Холодный воздух зимы, попав в легкие, заставил меня захлебнуться порцией плача. После теплой утробы матери внешний мир казался ледяным и неприветливым.

Особенно часто меня задирал соседский старший сын Ждан. Крепкий малый, на год, опережающий мой шестилетний возраст, всегда не мог пройти мимо меня, чтобы не отвесить емкое слово или крепкий тумак.

Сверстники его любили — крепкий, коренастый, с дубовыми запястьями, толстыми ногами, на которых выделялись мускулы икроножных мышц. Привыкший к тяжелой работе с самого детства, он походил на былинного Илью Муромца в отрочестве, однако отличаясь от сего славного образа искаженным, злобным восприятием мира.

Дети лишь отражение отношения своих родителей. Его отец — такой же крепкий и коренастый Ярослав, уменьшенной копией которого являлся Ждан, только без бороды и усов, долгое время провел в походах и даже участвовал в бегстве русских дружин от неведомого врага после битвы на реке Калке, подломившей его дух.

Это заключалось в предельной озлобленности соседа на мир, и тугое, туманное ожидание нового пришествия невиданного по силе врага, что троекратно передалось старшему сыну, буквально воспылавшего ненавистью к соседскому сыну иноземца.

Слегка скошенный торс Ярослава пересекал длинный, рваный шрам по спине — напоминание о грозной, татарской сабле, нашедшей его по пути на родину. Он особенно выделялся на мускулистом теле, благодаря повышенному уровню оволосения последнего. Шрам будто бы являлся дорогой сквозь густые, русые волосы, покрывавшие спину до самого таза.

Многое вместило в себя мое богатое детство. Понимая, что я уже безосновательно затянул свою повесть, постараюсь далее, как можно более кратко описать творящиеся события моего отрочества.

Поймите меня правильно, дорогие потомки, мне, на излете лет все кажется важным и значимым. Порою те события, которым в быту я не придавал и малейшего значения, перед ликом смерти превращаются в нечто огромное, определяющее судьбу и дальнейшее развитие.

То ли это старческое слабоумие косит некогда острое и верткое мышление, то ли тяжесть гусиного пера, с каждым днем увеличивающаяся для слабнущей руки. Я не знаю… Но, спокойной анализируя события все же сокращу ранее запланированный объем воспоминаний.

Я всегда все делал сам. Все и всегда, однако, помышляю выбрать из Ордена наиболее смышлёного собрата, дабы он, своей рукой зафиксировал большой объем информации.

Это все мысли, ну а пока продолжим.

Я жил и жил, в счастье и гармонии с окружающей средой, пока мой мир не разрушился в одночасье. В возрасте шестнадцатого года на Русь пришла страшная беда, предвестником которой стала странная звезда, хвостатая, не увядающая в дневном небе.

Мать, нашептывая молитвы, предвещала пору лишений и испытаний. До деревни стали докатываться дикие, страшные вести, которые казались нам сказкой — якобы многочисленный народ востока, уже показавший зубы на реке Калке, но отступивший восвояси, приближался к нашим границам, чтобы посеять смерть и разрушения на месте древних городов.

Отец оставался беспечен, весело воспринимая страшные известия, которые занес ясным, зимним днем 1237 года в Дормислову Поляну заезжий, торговый человек:

— У страха велики глаза, — ответил купцу Ульв, — нам ли, гордым, сильным детям Рязанским страшиться степного зверя? Ни раз, ни два бивали его и бивать будем. Печенеги, половцы… Кто там, говоришь, теперича нам грозит войной?

— Дикие, страшные мунгалы! — отвечал купец, и было видно, как полнятся ужасом его алчные глаза и как дрожит под богатым кафтаном отросшее в беспечности брюхо.

Очнулся я от ощущения того, что меня волокут по земле. Слегка приоткрыв здоровый глаз (на большее у меня просто бы не хватило сил) я уткнулся взглядом в два полустёртых полушубка двух неизвестных мужиков, волокущих меня по снегу через густую, лесную чащу.

Низкорослые, коренастые неизвестные, глухо переговариваясь в треть голоса, были одеты как крестьяне, чье хозяйство не приносило им высокого достатка.

Помимо коричневых полушубков, покрытых яркими заплатами, люди были облачены в простые, растоптанные лапти, из которых, по самое колено ногу плотно оплетали теплые онучи разных цветов, грубо обвязанные веревками.

Видавшие виды меховые штанины, шерстью наружу, делали их образ слегка дикарским и запущенным. На головах виднелись измятые черные собачьи шапки, которые от времени имели неопрятный, бесформенный вид.

В толстой веревке, зажатой в четырех руках мужчин, я узнал один из брошенных монголами арканов, который пригодился спасителям для того, чтобы вызволить меня из каменного плена. Предусмотрительные и опытные, незнакомцы, соорудили нехитрую волокушу из нескольких связанных плащей, один из которых, по иронии судьбы, явно принадлежал погибшему Евпатию, использовав накидку достойнейшего мужа нашего Отечества, и орудия степняков для доставки меня к неизвестному месту назначения.

И потянулись года, наполненные усердным трудом над огромными фолиантами.

Не вижу смысла описывать столь большой, но малоинтересный период подробно, ибо последующие десять лет прошли в смиренном обучении (больше, конечно, в самообучении, особенно с того момента, как я освоил язык пралюдей) и в борьбе с лютым недугом души и тела.

Знания, полученные за десятилетие, я постарался изложить как можно более подробно в другой книге и передать их в целости и сохранности последователям Алого Ордена (в особенности прямым потомкам рода Самославов). Упомяну оные здесь только верхами.

Древние тексты раскрывали передо мной всё глубже и глубже окружающий мир. Невероятно сложный мир! Моё сиюсекундное безумие в Берендеевых палатах оказалось вовсе не безумием, а действительностью, судя по богатому описанию многообразного великолепия окружающих нас, параллельных Вселенных.

Кто их только не населял! В каких точках они только не соприкасались (как правило, в «местах силы») впуская в ткани нашего пространства — времени тварей столь странных, что служили они начинанием тем ужасающим легендам разных народов, передаваемых из уст в уста сквозь многие поколения.

7 марта 1248 года не спалось. Маяло.

Я крутился в кровати юлой, туда и сюда, силясь выискать положение, в котором бы мои ужасающие пролежни доставляли мне наименьшее беспокойство.

Спасибо доброму домовому! Если бы не его неусыпный контроль и немедленное прибытие по одному моему хлопку, то сгнил бы я заживо на белых перинах в небольшой келье якобы монастыря.

Сегодня было особенно грустно, и звать услужливую нежить не хотелось. Страдания, если они длятся длительное время, становятся лишь гнетущей данностью и не более того. Градация состояний существовала лишь в количестве и интенсивности болевых ощущений, что по сути уже являлось несущественным фактором.

Неожиданно вспомнилась Варвара, мысли о которой я старательно отгонял многие лета.

Судьба не сразу привела меня в Новгород, куда я отправился сразу же после выздоровления. Не дошёл. Направление движения вынудили круто поменять открывшиеся обстоятельства.

Только спустя множество лет, я смог наконец-то посетить столицу Северного княжества, пребывая там, в качестве долгожданного гостя, чтобы убедиться в красоте и богатстве вольного города. Не вежливо было бы не упомянуть то, что у новгородцев, в наше время, существовало особое отношение к собственной Родине. Жители северного, гордого и непокорного города величали свою столицу не иначе, как «Господин Великий Новгород», самолично выбирая князей на престол посредством народного вече.

Но как оказалось, в год моего выздоровления, Александра Ярославовича Невского там уже не было. Задолго до границ его земель, просторы русские полнились слухами, что отбыл пресветлый княже с богатою свитою в саму Монголию, в самое сердце степной империи — столицу Каракорум.

Дожидаться его в родных краях являлось роскошеством непозволительным в столь бедственное время для Руси, а посему купив на серебро добротную лошадь, выторгованную втридорога у встречного купца, я круто изменил направление на Восток.

Нужно сказать, что в деньгах я не нуждался абсолютно — ими в достатке обеспечили на дорогу Сергий и Феофан из личных запасов, которые напоминали настоящую сокровищницу, что не раз выручало меня от ненужных склок в опасном, единоличном путешествии на другой край земли.

Две коротконогие, монгольские лошадки быстро довезли нас до столицы Орды за два полных дня пути.

Проснувшись утром, мы обнаружили, что юрты Цырена на месте уже не было. Очевидно, что он приказал отправиться в путь своим подчиненным, едва последние гости разошлись по домам.

В подобных стоянках всегда стоял шум в любое время суток, к которому я привык, поэтому становилось ясно, как сборы в дорогу, происходящие вокруг гостевой юрты, никоим образом не привлекли моё умиротворённое внимание.

Цырен был воистину щедрым ханом, ибо предпочел не беспокоить сон почётного гостя, оставив ему, целую юрту в полноправное распоряжение. Благодаря этому, походному строению мне и удалось выторговать вторую лошадь, выменяв столь нужное в дороге сооружение на крепкую и выносливую лошадь для Каны.

Трудно описать своё первое впечатление от Каракорума. Город, выстроенный посреди степей показался мне настолько необычным, что явно вызывал противоречивые чувства, ибо доселе я видел только добротные, ребристые, деревянные стены родных селений и городов, а так же каменные кремли внутри особо богатых поселений, которые, в наш век, являлись большой редкостью.