Пробираясь по темному туннелю, он на мгновение остановился, чтобы вытереть пот со лба. «Так вот, значит, что чувствует человек, когда умирает…» — подумалось ему.

Передвигаться приходилось на четвереньках, опираясь при этом на единственную здоровую руку, и он проделал уже немалый путь: то ползком, то скатываясь по наклонному полу, он добрался до конца тридцатиметровой шахты. У него не было фонарика, но по отвратительному запаху, наполнившему воздух, он понял, что склеп уже близко.

Он лежал на животе, пот градом катился по лицу, правое плечо пронзала невыносимая, резкая боль — давала о себе знать кровавая рана. У него была перерублена кость, и потому рука безжизненно свисала вдоль тела, постоянно задевая о грубые стены узкой шахты. Он был последним членом экспедиции, остальные шестеро были мертвы. Он знал, что времени ему отпущено мало. Возможно, его ожидает долгая, мучительная смерть, но сейчас это было ему безразлично. Единственное, что было важно, это проникнуть в склеп, прежде чем его настигнут демоны.

Тогда все наконец-то закончится.

Он знал, что время пролетит очень быстро, поэтому он стиснул зубы и, опираясь на здоровую руку, собрав последние силы, прополз еще несколько метров. Внезапно туннель закончился, он полетел вниз, в бездонную темноту и всем телом ударился о холодный каменный пол первого зала склепа. Несколько мгновений он словно парализованный лежал на камнях и ему хотелось кричать от боли.

«Сексуальные отношения древних египтян отличались своеобразием, поэтому их ни в коем случае нельзя рассматривать с точки зрения современных норм поведения. Книги древних египетских мудрецов проповедуют справедливость и честность, перекликаясь порой с вечными идеями христианства; книги мертвых, напротив, навязывают грехи, за которые человек может лишиться вечной жизни на небесах, вопросы же сексуальной морали никогда не становились предметом размышления. Это не означает, однако, что древние египтяне поощряли неразборчивые связи, напротив, мы знаем, что они наказывали супружескую неверность. Но такое отношение к узам брака было продиктовано не нравственными законами, как в нашем сформировавшемся под влиянием пуританской морали обществе, а всего лишь необходимостью сохранять общественный порядок. Другими словами, Марк Дэвисон, ты снова городишь обычную чушь.» Марк выключил диктофон и взглянул в окно. Перед ним до самого горизонта простирался бушующий океан. Его дом на пляже, построенный на деревянных сваях, сотрясался от грохота разбивающихся о скалы волн прибоя. Марк снова поднес к губам микрофон и продиктовал: «Вычеркните последнее предложение, оно лишнее.»

В последний раз бросив мрачный взгляд на океан, Марк Дэвисон взял пустой стакан, подошел к бару и приготовил себе бурбон со льдом. В комнате быстро темнело и становилось неуютно, но он не включал свет.

Сегодня в его жизни произошел решающий перелом. Но, к сожалению, не в лучшую сторону. А все — звонок этого мерзавца Гримма. Что за дурацкое имя — Гримм.

— Мне очень жаль, Марк. — Его голос звучал как-то неестественно. — Они голосовали против тебя. Мне искренне жаль. Но уверяю тебя, что…

Марк не стал слушать дольше. Гримм продолжал что-то говорить, пытаясь успокоить его: «Ты же можешь сохранить место доцента, и если в следующем году освободится кафедра…» Он говорил и говорил, но единственное, что для Марка было действительно важно, так это последний, роковой приговор, вынесенный после целого года напряженной работы, когда он уже не сомневался в своем успехе. Проснувшись сегодня утром и взглянув на сияющее голубизной февральское небо, тридцатишестилетний египтолог доктор Марк Дэвисон был полон уверенности, что получит кафедру. Ведь только вчера вечером — Боже мой, только вчера вечером! — Гримм сидел здесь, вот на этом самом диване, и говорил: «Уверяю тебя, Марк, можешь считать, что кафедра уже у тебя в кармане. Ни один член правления не станет голосовать против тебя.»