В этот день жизнь в поместье Шератон била ключом, и, как бы удивительно это не звучало, причиной невероятному оживлению послужило достаточно прискорбное событие — смерть. Умер не кто иной, как хозяин поместья — герцог Сомерсет, всем известный филантроп и меценат, чрезвычайно неоднозначный член Палаты Лордов, обладатель самого завидного состояния в Южной Англии, происхождение которого было сплетней номер один в лондонском обществе. Уход герцога из жизни, хотя и был фактом прискорбным для всех искренне любящих его людей, однако не был полной неожиданностью. Сомерсет уже последние пять лет был не в силах подняться с кровати, скованный и мучимый недугом, потому смерть стала для него скорее избавлением, нежели катастрофой. Ему вот-вот должно было исполниться шестьдесят восемь лет, возраст не совсем преклонный, но за свою жизнь успевший повидать и пережить многое, он не потратил ни одного мгновения, отведенное на этом свете, зря, потому покидал его со спокойным сердцем.

Многочисленные родственники, друзья, компаньоны и просто соседи съезжались в Шератон, дабы выказать сочувствие вдовствующей герцогине Сомерсет. Но основной причиной, которая так тянула большинство из них сюда — желание присутствовать на оглашении завещания, назначенном в этот же день. У многих в душе теплилась надежда, что обладающий весьма непредсказуемым характером герцог мог вспомнить о них в момент составления документа.

Сомерсет, не смотря на дворянский титул, который располагает к праздному безделью и жизни на ренту, значительно преуспел в финансовых делах. Он активно участвовал в играх на бирже, был совладельцем нескольких судоходных компаний и, кроме своего родового поместья, приобрел Шератон и прилегающие к нему земли. Хотя Сомерсетхолл превосходил только что купленное поместье и по размерам и по богатству оформления, герцог лишь изредка навещал его, поскольку связывал с ним неприятные воспоминания. Именно Шератон сделал он своей резиденцией на склоне лет, прожив в нем последние годы жизни.

Мартиника, двадцативосьмилетняя вдова герцога, оглядывала всю эту разношерстную толпу «близких людей» с плохо скрываемым презрением, поскольку большую ее часть она видела либо впервые, либо же по истечении долгих лет. Никто из них не был здесь в поистине трудные минуты, когда его светлость лежал прикованный к кровати более чем пять лет. Никто не интересовался, каким образом его молодая супруга будет существовать, если герцог настолько слаб, что не в состоянии обслужить самого себя, не говоря уже об управлении двумя поместьями и участие в делах компаний, акциями которых располагал его светлость. Каким образом сохранилось бы его состояние, если бы никто не присматривал за пронырливыми управляющими и не выплатил бы долги, которые образовались моментально после первого апоплексического удара, в результате нестабильности ситуации на бирже. Мартинике на тот момент было всего двадцать два года, старший сын герцога, Эммет, был полностью под каблуком своей жены и носа не показывал в поместье отца, опасаясь ее гнева. Супруга считала, что герцог Сомерсет пошел на оскорбительный для себя мезальянс, женившись во второй раз. Младший сын, Джаспер, находился на военной службе, ну а дочери, Мэри, на тот момент уже год пребывающей в статусе леди Кентервиль, сам Бог велел заниматься своими близнецами, которые вот-вот должны были появиться на свет. Да и чем Мэри могла помочь? Хоть и была она единственной близкой душей для своей мачехи, ее верной подругой, однако она была старше Мартиники всего на два года: в ее голове гулял ветер, представления о мире у нее были радужные и далекие от реальности, казалось, она видит все в розовом свете. Ее супруг Грегори, лорд Кентервиль, продолжил дело отца Мэри, и старался всячески ограждать ее от суровости окружающего мира, в надежде сохранить детскую непосредственность жены на долгое время.

Но Мартинике, пережившей в своей жизни многое, не составило труда взять на себя управление поместьем, и даже тот факт, что она всего лишь женщина, забывался управляющими, арендаторами и юристами моментально, стоило только ей обратить на них взгляд холодных стальных глаз. Эти глаза были какими-то чужеродными во всем облике герцогини. Она обладала смуглой кожей, которая даже в отсутствие летнего солнца не бледнела, волосы, цвета вороного крыла волнистыми прядями окутывали ее лицо, если бы она не закалывала их в пучок у затылка. Благодаря имени, данному ей матерью, все считали, что в ней течет южная кровь, возможно, потомков самих испанских конкистадоров, которым представилась возможность вернуться в Старый Свет. Но глаза, серые в свете пасмурного дня или в случае плохого настроения хозяйки, и цвета неба во время раннего рассвета, если на душе у нее было радостно, вступали в контраст со всей остальной ее внешностью, неизменно привлекая к себе внимание. Взгляд этих глаз притягивал и манил, либо же хлестал не хуже плетки, в зависимости от пожеланий хозяйки. Кроме того Мартиника не была хрупкой барышней, поскольку обладала достаточно высоким ростом для женщины, а жизнь в поместье помогла развить ее физическую форму. На многих ей приходилось смотреть свысока, что часто воспринималось проявлением ее гордыни, но на самом деле было последствием безупречной осанки. Герцогиня сторонилась изнурительных диет, которые набирали все больше сторонников в обществе. Болезненная худоба была в моде, угловатость и бледность — эталонами красоты. Потому смуглая кожа Мартиники, высокий рост и фигура, с положенными женщине округлостями, хоть и лишенная лишней тучности, но недостаточно хрупкая, выделяла ее из толпы. Этот факт раньше был частым поводом для расстройства герцогини, но после замужества просто перестал ее беспокоить.

Только лишь вступив на порог Шератона, Клотильда всячески старалась дать понять этой несносной особе, что теперь она здесь хозяйка. Однако никто из слуг не слышал ее замечаний, и все ее распоряжения исполнялись лишь после согласования с вдовствующей герцогиней, что очень досаждало ей.

— Как эта женщина смеет так обращаться со мной! — шипела в сердцах Клотильда, оставшись с мужем наедине.

— Но дорогая, как именно? — проблеял Эммет, недоумевая, что так могло разозлить его благоверную.

— Как будто я никто в этом доме!

— Но, дорогая, вы преувеличиваете! Подумаешь, нас разместили в голубой комнате, поскольку китайскую уже заняли Мэри и Грегори с близнецами. Охотничья комната приготовлена была для Джаспера, да и вам бы не понравилось спать, когда на вас смотрят глаза ни в чем неповинных оленей. А леди Базель нужно было разместить по соседству с ее сыном, чтобы она могла присмотреть за ним. Вы же знаете, что лорд Лесли Базель несколько глуповат от рождения. Хотя его мать никогда и не признает этого, но она следит, чтоб он не попал в нелепую ситуацию, потому и не отпускает его от себя ни на шаг. Да, как я мог забыть! Конечно же, граф и графиня Кентервиль с дочерьми, приехав раньше нас, заняли остальные комнаты для гостей. Из тех же покоев, что остались, голубая комната самая светлая и просторная, и лично я предпочел бы ее изначально. Не могла же ее светлость заявить, что кому-либо из гостей необходимо оставить свои покои, поскольку нынешняя герцогиня требует их себе?!..