1947 год, 20 октября, 15 часов 30 минут

В гостиничном номере царила полутьма. Грязные жалюзи почти не пропускали света. Приглушенный уличный шум лениво спорил с бормотанием радиоприемника.

В соседней комнате спал ребенок. Мать девочки уверяла, что малышка ни в коем случае не проснется.

– Спит, как убитая, – говорила женщина, снимая чулки. – Хоть в этом с ней повезло!

Он позволил ей убедить себя и, хотя почти ничего не знал о детях, понимал: женщина готова сказать все, что угодно, лишь бы утолить собственную жажду…, но желание, охватившее его, заглушило все сомнения. В конце концов, это ее дело. Замужняя женщина с маленьким ребенком… должна знать, на что идет.

Лос-Анджелес, 1967 год, 5 июня, 21 час 30 минут

Дом стоял далеко от дороги. Он маячил за высокими воротами, в темноте, охраняемый тенистыми эвкалиптами, акациями и виргинскими дубами.

Деревья были посажены рядами, образуя живописный парк – работа давно уже умерших садовников-пейзажистов.

Двенадцать акров бесценной земли на вершине холма окружали тридцатипятикомнатный особняк. Можно было стоять с бокалом шампанского в руке на газоне перед домом, где в течение сорока лет устраивались роскошные приемы и слышались оживленные голоса гостей, и любоваться сверкающей панорамой Лос-Анджелеса, распростертого внизу.

Справа находился огромный студенческий городок Калифорнийского университета, почти невидимый за холмами. В двадцатых годах, когда здесь зажглись первые звезды – звезды немого кино, городок был лишь небольшим скоплением унылых зданий. Позади городка цепочкой огней светилась автострада Сан-Диего.

За час до рассвета зазвонил телефон. Тихие, но настойчивые гудки не разбудили Энни. Мигающего огонька под диском она не видела. Эмоциональная и физическая усталость, объединившись с транквилизатором, не давала вернуться в реальный мир. Во сне она вновь стала маленькой девочкой и лежала в детской кроватке.

Проснулась она от странного запаха и поняла, что в доме пожар. Девушка вскочила с постели и помчалась вниз по бесконечным лестницам и коридорам. Темные тоннели простирались перед ней, не обещая выхода, но Энни упрямо мчалась вперед.

Наконец она оказалась в гостиной. Там, сидя в кресле, дремал отец с маленькой спящей девчушкой на руках. Энни знала: нужно их разбудить до того, как пламя ворвется в комнату. Она потянула отца за руку. Поздно. Он не двигался и почему-то не был похож на себя. Энни повернулась к девочке. Это оказалась она сама. Но только она дотронулась до девочки, как ужасное подозрение сковало душу. Их ладони встретились, и Энни испугалась: – Она – не я!

Надежда сменилась паникой. Энни взглянула на мирно спящую малышку. Но тут глаза девочки открылись, омерзительный запах заполнил комнату, и Энни вновь поняла, хотя и слишком поздно, что пламя зародилось в этих глазах, искры в них превращались в чудовищные огненные языки.

Энни попыталась убежать, но не смогла сдвинуться с места, Девочка держала ее за руки. Она начала вырываться, но чем сильнее сопротивлялась, тем большую силу обретали эти чужие маленькие руки, сжимавшие ее, словно клещами.

Нью-Йорк, 1967 год, 8 сентября

Стояло холодное дождливое воскресенье. В студии эхом отдавался грохот проезжающего грузовика. Запах, доносившийся из соседнего ресторана, где подавали марокканские блюда, вызвал у Роя Дирена смешанное чувство голода и одновременно брезгливости.

Он ненавидел это время года. Рождество наступит еще не скоро. День Благодарения давно миновал, хотя этот праздник ничего не значил для Роя. Лето, его любимый сезон, уже прошло, утонуло в дожде. У Роя не хватало мужества ждать коротких, но прекрасных дней бабьего лета, напоминавших о покое и счастье. Он раздраженно хлопнул дверью, прошел через парк и отправился купить что-нибудь на обед. Рой был один, промерз до мозга костей, и дождь, барабанивший по тротуарам и крышам, словно аккомпанировал унылым мыслям.

Сегодня Рой должен был идти в театр. Трое из его студентов играли в пьесе Олби. Ни один из них не отличался выдающимися способностями, но его присутствие помогло бы им справиться с паникой.

Парочка голубых, считающихся в этом городе театральными критиками, обязательно захочет узнать его мнение.

Нью-Йорк, 1968 год, 2 февраля

– Вы должны найти себя через своего героя.

Рой Дирен нервно шагал взад и вперед по деревянному полу: суховатое тело сжато, словно стальная пружина, в голосе прорывается еле скрытое напряжение.

– Не верьте актерам, – продолжал он, – которые считают, что вы должны привносить в роль черты собственного характера, воспоминания, эмоции, опыт и тому подобное. Нет.

Он обвел группу суровым взглядом.

Нью-Йорк, 1968 год, 8 апреля

«Вы должны выйти из своей телесной оболочки, чтобы познать себя».

– На колени, бэби. Вот так.

Девушке было не больше двадцати лет. Светлые от природы волосы падали мягкими волнами на обнаженные плечи. На ней были только прозрачный лифчик и трусики. Заведя тонкую руку за спину, девушка расстегивала крючки, не сводя глаз с мужчины, стоявшего на коленях перед ней.

Упругие совершенные груди выглянули из-под сползающего лифчика. Соски напряглись – девушка нежно провела кончиками пальцев по, розовым бутонам обнаженной плоти.

Нью-Йорк, 1968 год, 10 апреля

Тони Петранера, сжимая ручку портфеля из крокодиловой кожи, вошел в вестибюль маленького отеля в центральной части города, где его уже ждала Кристин.

Портфель был четыре года назад получен в подарок от главы семейства Корона из Майами в благодарность за некоторые услуги. С тех пор Тони не расставался с ним и всюду носил его как амулет и свою личную отличительную марку. Кроме того, портфель прекрасно гармонировал с излюбленной одеждой Тони – темными костюмами в узкую полоску.

И действительно, пока он не раскрывал рот и собеседники не слышали неграмотной речи с бруклинским акцентом, Тони легко было принять за преуспевающего адвоката или банкира. Но внешность его не производила впечатления на сообщников в преступлениях и жертв этих преступлений. Тони не брезговал ничем – от ростовщичества и торговли наркотиками до шантажа, которым решил заняться именно сегодня; но портфель почему-то придавал Тони известную долю самоуважения, которую тот считал неотъемлемой частью собственной личности. А в самоуважении Тони нуждался больше, чем подозревали окружающие.

Сегодня в портфеле хранились результаты восьминедельных трудов Кристин над молодым красивым клиентом с запада штата Нью-Йорк. Там лежали негативы, кассеты, видеопленки, запечатлевшие изощренный сексуальный ритуал трансвестита, материал, который принесет Тони десятки тысяч долларов, как только жертва узнает о его существовании.

Нью-Йорк, 1968 год, 11 апреля

На следующее утро Кристин вернулась в свою маленькую квартирку около западной стороны Центрального парка, оставив Тони после того, как провела с ним положенное время.

Она встала рано и приступила к заведенному раз и навсегда режиму, от которого ее не могли отвлечь ни сутенеры, ни клиенты и никакие события.

Сначала Кристин полчаса занималась акробатикой, в бешеном темпе выполняя сложные упражнения, разминала шею, спину, руки и пальцы, без усилия сделала больше сотни приседаний. Хотя внешне девушка казалась тоненькой и хрупкой, на самом деле была очень сильной и не намеревалась сдавать позиции.

После гимнастики она двадцать минут медитировала, сидя со скрещенными ногами на ковре. Это помогало прояснить мозги и спокойно встретить наступающий день.

Нью-Йорк, 1968 год, 13 апреля

В среду утром Тони пересек мост Джорджа Вашингтона и направился в сторону Форта Ли по Восьмидесятому шоссе через Нью-Джерси в Нью-Йорк-17, а оттуда в Бингхэмптон и Эльмиру, чтобы завернуть по пути в маленький городишко на западе штата Нью-Йорк.

Поездка была приятной – мимо холмов, на которых кое-где еще белел весенний снежок. Но лихорадку, бушевавшую в крови Тони, ничто не могло заглушить.

Он то и дело смотрел на часы, зная, что в эту минуту в гостиничном номере Кристин дарит наслаждение и муки богатому клиенту. Ее усмешка, покачивание бедер и нежные ловкие пальцы стоили столько же, сколько тело любой женщины в этой стране.

Время Кристин ценилось так высоко! И даже сейчас Тони, словно мальчик на посылках, пересек штат, чтобы закончить начатое Кристин. Она сделала так, что теперь жертва будет готова на все. Сложнейшая хирургическая операция сделана, остается только наложить швы.

Нью-Йорк, 1968 год, 2 мая

Энни знала, что второго такого шанса, как роль Джил в «Белой даме», она может ждать долго.

И что обиднее всего, с профессиональной точки зрения она возвратилась туда, откуда начала: ни агента, ни ролей, даже эпизодических.

Конечно, находилась она в отчаянной нужде, влияния Роя Дирена было бы достаточно, чтобы добыть ей какую-нибудь работу. Но не деньги нужны были Энни.

Она жадно прислушивалась к разговорам о шоу-бизнесе, надеясь добыть хоть какую-нибудь информацию о работе для себя, каждый день читала газеты, проводила свободное время в кафе с Ником и его друзьями, горячо обсуждавшими новые постановки. Молодые люди знали все о новых пьесах, идущих в экспериментальных театрах, о мюзиклах, телефильмах и сериалах, бенефисах… Но все, о чем рассказывали они, либо оказывалось чистым вымыслом, либо никакой подходящей роли для Энни в них не было.

Нью-Йорк, 1968 год, 2 мая

Телефон зазвонил в одиннадцать. Молодой человек провел утомительный день, пытаясь до роковой встречи занять хоть немного денег у равнодушных коллег, и теперь лежал в одних трусах на постели – даже душ не смог успокоить расходившиеся нервы.

Десять тысяч долларов – огромные деньги. Возможно, не для его семьи, а для него самого – отец сознательно не повышал жалование сыну, чтобы сбить со следа сотрудников службы внутренних доходов.

После того, как этот мерзкий тип, Тони, осмелился придти и офис, у молодого человека не было иного выбора как только продать самую дорогостоящую облигацию и заплатить. От непосредственной опасности он был избавлен. Теперь оставалась главная проблема – возместить деньги, чтобы никто ничего не узнал.

В семье было решено, что первый взнос за дом Фостеров необходимо сделать этим летом. Отец подарил ему чек на прошлое Рождество и подчеркнул, что деньги должны быть Потрачены на дом, чтобы он и Джинни, наконец-то, смогли иметь большую семью.

Нью-Йорк, 1968 год, 2 мая

Энни добралась до угла Пятьдесят девятой улицы и Лексингтона и теперь шла вверх к незнакомому зданию, на крыше которого находился пентхаус Хэла Парри.

Она была одета в облегающее шелковое платье, державшееся на тонких лямках. Туфли на высоких каблуках подчеркивали изящество ее щиколоток. Из украшений – только кулон из слоновой кости в форме солнечного диска, ее амулет. Аромат духов и запах кожи, соединившись, создавали благоухание, напоминавшее одновременно об английском саде в пору цветения и о хищной самке, призывно ревущей в джунглях.

Время было позднее – половина двенадцатого. Она прекрасно знала, что Хэл много пьет, и сознательно рассчитала время – она не собиралась разговаривать с ним, когда тот был трезв.

Хотя верхний Ист-Сайд выглядел спокойным и безлюдным, Энни шла осторожно, оглядываясь, держась подальше от входных дверей. Тем не менее то и дело слышалось одобрительное посвистывание невидимых полуночников, а за квартал до дома Хэла рядом притормозила машина, и водитель начал настойчиво предлагать ей отправиться с ним на прогулку. Энни ускорила шаги.

Нью-Йорк, 1968 год, 3 мая

Молодой человек почувствовал, как Кристин пошевелилась рядом с ним в темноте. Слышно было, как за окном проехала машина.

Теплое и мягкое обнаженное тело прижалось к нему. Она останется в его объятиях еще несколько минут, прежде чем ускользнет.

Кристин появилась через полчаса после телефонного разговора, одетая в красивую юбку и блузку, под которыми, он знал, было прозрачное белье; позже она будет ласкать его тонкой тканью, возбуждать, пока он вновь не потеряет рассудок.

Все произошло, как в мечтах.

Нью-Йорк, 1968 год, 3 мая

На следующий день ровно в час дня, стоя перед бледным, невыспавшимся, но потрясенным Хэлом, Энни вложила каждую унцию вдохновения, таланта и честолюбия в реплики главной героини рекламного фильма.

Хэл мечтал об Энни всю ночь, и теперь он был вне себя от нетерпения. Хотя он сам был в ужасе от своего столь некстати проявленного великодушия, Хэл умирал от желания увидеть девушку еще раз. И он не был разочарован. Оказалось, что Энни так же прекрасна под ослепительным светом юпитеров, как и вчера, в его доме. А когда она осталась в одном трико, чтобы продемонстрировать танец, вид ее ног почти лишил его дара речи.

Пока он давал Энни указания и болтал с ней между дублями, в глазах девушки по-прежнему сияли лукавые искорки, которые свели Хэла с ума и окончательно запутали его мысли.

Ее манеры и строгое поведение говорили о самоуважении и природном достоинстве, так что мужчинам вряд ли приходило в голову позволить с ней вольности. Но неуловимый призыв в этих сияющих серебристо-прозрачных глазах притягивал неотвратимо.