Несущая свет. Том 2

Гиллеспи Донна

Во втором томе остросюжетного любовно-исторического романа Донны Гиллеспи повествуется о любви и приключениях дочери древнегерманского вождя и сына римского аристократа.

На его страницах автор обращается к известным темам: добро и зло, любовь и коварство, алчность и бескорыстие. К бесспорным достоинствам романа можно отнести умело выстроенный динамичный сюжет, тщательно выписанные и психологически достоверные образы героев, безусловное знание исторических реалий.

Ауриана будто парила между небом и землей, оставив внизу свои невзгоды, она ощущала себя чистой и невинной, словно новорожденный младенец, она была полностью раскована и свободна, она была словно неземная мелодия, устремленная к звездам, гармония, рожденная из тишины. Она больше не ощущала в себе зла и вины.

Зло не могло больше властвовать над ее душой.

ГЕРМАНИЯ

Глава 13

К тому времени уже все забыли, что такое мир и мирная жизнь. Ранней весной в холодную промозглую ночь на праздник Новорожденной Луны старейшинам племени, собравшимся вместе со всем народом на совет, были доставлены римскими послами из крепости Могонтиак дары Императора Веспасиана — выкуп в золоте за убитых сородичей и сожженные деревни. Народ, собравшийся на совет, был поражен этим необычным проявлением раскаяния со стороны неприятеля. Люди не знали, что и думать. Некоторые были склонны принять этот выкуп, такого же мнения придерживался и жрец Гейзар, потому что Военный Правитель намеревался вручить все деньги непосредственно ему, чтобы он, в свою очередь, распределил их среди соплеменников. Это несомненно укрепило бы власть Первого Жреца, и он, кроме того, получив доступ к золоту, хорошо нагрел бы на нем руки.

Но большинство не могло смириться с понесенными племенем потерями, и золото не смягчало их горе и гнев. У многих перед глазами все еще стояло жуткое видение гибели пяти деревень, жители которых от мала до велика — от младенца до воина — были вырезаны римскими солдатами. К тому же римские послы, хотя и принесли выкуп, который был как бы уступкой Рима, вели себя словно наместники, обращающиеся с подвластными Империи людьми. Когда поднялся, наконец, вождь племени Бальдемар, готовясь дать ответ римским посланникам, народ, не дожидаясь начала его речи, принялся подбадривать его требовательными криками. И как всегда, первые же слова вождя объединили всех соплеменников, будто вдохнув в них одну общую душу. Всех охватил единый мощный порыв.

— Только нидинги и негодяи берут золото за гибель своих сородичей, — провозгласил Бальдемар звучным голосом, гордо вскинув свою величественную голову. — Кто из вас не знает, что это — самое страшное бесчестье? Возвращайтесь назад к хозяину, пославшему вас, римские рабы, и скажите им, что хатты отказываются от подачки! Мы сами установим цену наших потерь и нашего горя — но она будет выражаться не звонкой монетой, добытой в рудниках потом и кровью ваших рабов! Нет, вы заплатите нам собственной кровью!

Последние слова вождя крепко запомнились каждому хатту, и звук их не смолкал в их памяти долгие годы — словно звон колокольчика, отлитого бессмертными богами. Эти слова пережили человека, произнесшего их. Римские послы чудом избежали смерти в ту ночь. Теперь уже хаттские отряды начали делать набеги на мирные поселения, и по ночам воины, предводительствуемые германскими вождями, разоряли римскую провинцию Галлию.

Глава 14

Ауриана летела во весь опор, направляясь к усадьбе Бальдемара, чтобы взять там свое оружие и скакать что было духу к тому холму, на котором Бальдемар в одиночестве приносил свою ежегодную жертву богам. Когда она натянула поводья и резко остановилась у порога дома, ее тревога еще более возросла. У нее уже больше не было сомнений — произошло какое-то страшное несчастье!

Ауриана услышала шум, доносившийся со стороны конюшни. Что это: воры или волки? Или, может быть, это эльфы расшалились, воспользовавшись тишиной и отсутствием людей?

Ауриана очень медленно и осторожно, словно к краю опасной пропасти, приблизилась к воротам конюшни. На дворе уже сгустились зловещие сумерки, наполнившие знакомый двор тревожными тенями, вздохами и шепотами. Злой порывистый ветер гнал по земле сухую солому, издавая шелестящие звуки, похожие на шипение змеи. Внезапно рядом с Аурианой раздалось тревожное ржание испуганной лошади, так что девушка вздрогнула от неожиданности. И тут же послышался громкий топот копыт. Неужели дикий жеребец проник во двор и вспугнул лошадей? И тут из-за конюшни выбежал огромный жеребец и, как взбесившийся, начал делать яростные круги по двору, тряся и мотая головой, на которой тонко позванивала уздечка, украшенная серебряными накладками; длинные поводья били скакуна по бокам.

Это был черный жеребец Бальдемара. Верховая лошадь без седока.

В полном отчаяньи Ауриана подошла поближе к жеребцу и то, что она увидела, заставило ее сердце больно сжаться. Поводья лошади были связаны узлом, из которого до сих пор торчали сухие сучья. Это означало, что животное было привязано к какому-то дереву, а затем ему удалось сорваться с привязи и прискакать домой. Что касается Бальдемара, то он или погиб, или был захвачен в плен. Ауриане некого было позвать на помощь, все соплеменники находились очень далеко от нее. На дворе быстро темнело. Ауриана бросилась в дом. Выхватив из груды разнообразного оружия, лежащего у стены, три ясеневых копья, она стрелой кинулась назад, стремительно вскочила на свою гнедую кобылицу и, хлестнув ее изо всех сил поводьями по крупу, понеслась со двора. Она скакала, не разбирая дороги, нещадно пришпоривая свою лошадь и зная только одно — ей надо успеть до темноты добраться до холма Куницы.

Глава 15

Ауриана шла без остановки целый день, бредя в западном направлении туда, где простирались пустынные необитаемые земли. Она вела под уздцы серого в яблоках жеребца, не задумываясь, куда и зачем идет. На рассвете следующего дня она неожиданно оказалась у Божественного Источника. Она сделала здесь привал, чувствуя, что сюда ее привели неведомые силы.

Жить без семьи — это все равно, что жить без кожи. Быть проклятой собственной матерью — это все равно что быть отторгнутой всем человечеством.

Ауриана боялась собственной памяти, которая причиняла ей невыносимую боль. Но перед ее мысленным взором вновь и вновь возникало искаженное предсмертной мукой лицо Бальдемара в тот момент, когда копье пронзило его грудь.

«Я больше не могу так жить. Лучше я стану одним из духов этого источника и забудусь хоть на какое-то время, а потом, может быть, моя душа вновь возродится среди людей в лучшие, более счастливые времена», — думала Ауриана, глядя в чистые воды родника.

За ее спиной росла священная ольха, о которой говорили, что ее кора кровоточит, если ударить по ней топором. В этом дереве обитал дух, покровительствовавший всем утопленникам. Казалось, что ольха стоит в пышном цвету — так много белых ленточек было навязано жителями деревень на ее ветки. Этими знаками германцы знаменовали каждый свой приход сюда к священному источнику, у которого они поклонялись и испрашивали помощи у обитавшей в прозрачных водах нимфы. «Это цветы надежды, — думала Ауриана, разглядывая ольху, — каждая ленточка без сомнения свидетельствует о глубоком отчаяньи человека, пришедшего сюда за помощью».

Глава 16

Проснувшись на рассвете, Ателинда сразу же поняла, что новый день несет с собой новые несчастья. Она встала с постели, двигаясь вяло, без своего обычного воодушевления. Каша на меду, которую ей подала Мудрин, показалась Ателинде совершенно безвкусной, и она с трудом проглотила три ложки. На дворе стояло позднее лето, в этот день Ателинда и Мудрин должны были пойти на огород, чтобы собрать урожай хмеля, коробочки которого, растущие на вьющихся вокруг специальных опор побегах, уже созрели. Хмель добавляли к меду, он придавал медовому напитку горьковатый привкус и сохранял его на долгое время. Затем женщинам предстояло перелить в бочонки новый мед. Ателинда не позволяла себе ни о чем думать, кроме сегодняшнего дела, ее разум был похож на душную комнату с плотно затворенными окнами и дверьми. «Будет ли у нового меда тот же насыщенный бронзово-красный цвет, какой был у меда в прошлом месяце? — думала Ателинда. — Будет ли он так же пениться в кубках и чашах, суля жизненные силы и здоровье человеку? Достаточно ли я положила закваски, мирты и имбиря?»

Ателинда медленно, как бы в оцепенении, свернула свою постель и проверила, хорошо ли укреплены мешки с зерном, свешивающиеся с балок крыши, укрепленные высоко над землей для того, чтобы до них не добрались мыши; затем она прошла к ткацким станкам, за которыми сидели рабыни, и посмотрела, как идет у них работа. Она отчитала девушку, моловшую зерно на каменной зернотерке за то, что у той в муке было много сора. Наконец, Ателинда пересекла широкие сени и откинула шкуру, занавешивавшую дверной проем. Мудрин и Фредемунд следовали за своей хозяйкой. Но как только Ателинда выглянула во двор, она тут же замерла на месте и тихо в отчаяньи воскликнула:

— Нет! Пусть я лучше умру!

Мудрин подошла к ней, чтобы посмотреть, что за новое несчастье свалилось им на голову.

Во дворе люди Гундобада разбивали свадебный шатер. Ателинду поразил сам вид этих белых льняных полотнищ, натянутых на четырех отполированных столбах из рябины: белый цвет был знамением смерти, цветом зимы, цветом мертвых костей, цветом, который предвещал ее собственную близкую кончину.