Мне — коренной москвичке Нике Лодзеевой — было восемь лет, когда мы с мамой пошли на премьеру широко разрекламированного отечественного ужастика.

И конечно же, никому из организаторов шоу не пришла в голову простая мысль: крутить этот фильм только для взрослых. Более того, поскольку ужастики уже давно стали сегментом детского кино, то и здесь, на премьере, не менее трети зала было забито подростками и малолетками вроде меня.

Вот объясните мне, сестрицы, что за дауны сидят у нас в Минкульте!? На вполне целомудренный эротический мувешник, где самым крутым кадром являются целлюлитные ляжки главной героини, мелкоту не пускают.

А вот на кино, где либо братва жарит утюгом пузо заныкавшему добро барыге, либо нежить трескает за обе щеки кишки еще живого человека, иди, кто хошь. И какой дурак придумал такие правила?!

А тот фильмец начался весьма бойко и красочно. До сих пор, сестрицы, каждый оттудашный кадр стоит перед глазами, будто только что увидала.

Прикиньте, сестрицы: в кипящей красновато-оранжевой магме верхней мантии Земли возникли сияющие ярким рубиновым светом буквы. Они взлетели, словно воробьиная стая, и стремительно понеслись вверх, сквозь пласты базальта и гранита.

Каков масштаб, а!? А дальше — круче!

В близком к поверхности Земли пласте осадочных пород движение этих букв замедллилось. И для нас, зрителей, стало возможным разглядеть среди глины, песка, известняка, мергеля, песчаников и сланцев находящиеся на пути летящих букв окаменелости — останки древних существ: от кембрийских трилобитов и юрских динозавров до шерстистых носорогов и мамонтов Плейстоцена.

«Хренасе, «понарошку»! — возмутилась я. — Мне, что, все эти ходячие трупаки и откусанные ими уши померещились, что ли?! Нет, я видела среди съемочной группы тетку, которую схавали зомбики. Но то снимали в темноте и издалека. Наверняка каскадершу дали на растерзание. А вот девочки, которую на моих глазах погрызли крупным планом, среди съемочной группы нет. Так что все ясно: наверное, бухали на работе и не смогли в той сцене защитить девочку от зомби. И те ее мигом схарчили. А теперь режиссер и его прихвостни будут всем морочить голову о спецэффектах и произносить обычную в таких случаях фразу: «За время съемок ни одно животное не пострадало». Животное, может, и не пострадало, а девчонку жаль».

— Я боюсь зомбиков! — пожаловалась я маме. — Они ведь и мне тоже могут уши пооткусывать.

— Не бойся, Ника! Клянусь тебе, они выдуманы, — стала успокаивать меня мама. — Их играют актеры. Им за это деньги платят.

Тут я впервые не поверила родной матери. И несмотря на все ее горячие заверения, я заподозрила присутствие рядом кровожадной нежити, которая пришла сюда следом за героями фильма, чтобы их всех дожрать.

После того проклятого ужастика меня долго еще кошмары донимали.

Мне снилась столь разнообразная хрень, что даже матерые специалисты по кошмарам вряд ли смогли бы их подвести под общий знаменатель и хоть как-то классифицировать.

Впрочем, если бы они за хорошие деньги попросили у меня помощи в своей нелегкой работе, я бы им помогла. И сообщила, что фабула моих кошмаров, сколь разнообразными ни были бы их сюжеты, всегда одна: за мной — спасительницой мира, избранной для сей роли самими Высшими силами — охотятся многочисленные враги.

Жаль, что не существует аппаратуры, которая записывает кошмары в качестве BluRay. А то бы я озолотилась. Ибо мои кошмары — это не только насыщенные высоким качеством каждого пикселя картинки преисподней и не отображаемые ни одним кодеком движения демонов. Это еще и звук, который льется не только с каждой набегающей на пляж кровавой волны, но и даже с каждой черной песчинки этого пляжа. Я б не имела бы конкурентов даже среди самых матерых героинщиков и любителей хорошего спайса.

Через пару лет детские кошмары стали ослабевать. Я справила свое десятилетия, спрыснув его детским шампанским и пожелав себе больше никогда не думать о зомби.

Однако чем больше я гнала от себя мысли о живых мертвецах, тем больше о них думала и говорила. А через месяц случилось страшное.

Мы с мамой шли из продуктового магазина домой вдоль липовой аллеи. И нам на глаза попались, сидящие на скамейках пенсионерки.

— Мама, а почему эти бабушки сидят без дела? — спросила я. — У них, наверное, много денег, раз работать не хотят.

Не думайте, сестрицы, что я какая-то там зайчишка-трусишка. И пожалуйста, не считайте меня, паникершей! Наоборот, я человечек смелый. Порой героический. А иногда и вовсе отмороженный.

Но так вот вышло, что после того злосчастного киносеанса в детстве я — уже вовсю взрослая мадмуазель — панически боюсь зомби. Да знаю я, знаю, что их нет. А все равно боюсь.

Не подумайте также о том, будто я все эти годы даже лапкой не повела, чтобы отделаться от проклятой фобии. Я много чего делала, чтобы преодолеть свои страхи: ходила по психиатрам и экстрасенсам, прыгала с парашютом, ездила к шаманам и ламаистам, занималась рукопашкой, два года вместе с моим парнем — Толиком из Бибирево — изучала фехтование и стрельбу из разного оружия в клубе исторической реконструкции «Кольчужник»…

Кстати, о Толике. Приготовьтесь, сестрицы, я вам сейчас по секрету (знаю, вы у меня не из болтливых) расскажу сногсшибательную историю моего с ним знакомства. «Ромео и Джульетта» просто отдыхают. Старик Шекспир удавился бы от нервного расстройства, узнав, насколько моя история круче его слезливо-сопливой пьесы.

Натанцевавшись до упаду, мы с девчонками обессилено рухнули на кожаные диваны у оккупированного нами столика.

И тут к нам подвалили какие-то крутаны. Они пять минут парили наши мозги какой-то ботвой про музыкальные стили.

Мои подружки-лицемерки дружно кивали этой ботве в такт: мол, мы тоже тащимся от хауса, транса, хард-дэнса и прочего голимого эмбиента.

А потом крутаны увели с собой Нинель и Элизабет. И осталась одна. Совершенно одна. Одна в этом вертепе!

Так что, сестрицы, все-таки в дебильных словах: «А я так тебэ люблу, что отдамыся за еду!», — имеется некая сермяжная правда, скрывающая многотысячелетней древности тайну власти женщин-домохозяек над мужчинами-земледельцами и мужчин-кочевников над гаремными женщинами. Кто кому подкладывает хавчик в миску, тот в доме и хозяин, несмотря на «Домострой», «Стоглав» и целых 12 томов поучений «Великих Миней Четьих».

Поскольку я весь день не ела, то, набросившись на еду, испытала прилив вдохновения. А где ж тогда, скажите мне, находится самое лучшее место для проявления у голодного оратора его риторических способностей, если не в пахнущем жрачкой и наполненном звяканьем ложек-вилок кабачке? Правильно, сестрицы, — больше нигде.

Еще никогда я так не блистала остроумием и не была столь обворожительной, как во время этого праздника живота. И была готова не только выступать перед всем российским народом, но и вести его на баррикады. Из всего народа передо мной находился лишь Толик. И поэтому именно на него обрушились все сто процентов силы моей разбушевавшейся харизмы.

Мне даже казалось, будто я раздвоилась. Одна половина меня бессовестно хомячила из тарелок разный хавчик, а другая упивалась собственной крутизной.

Итак, я предложила Толику продолжить знакомство в более непринужденной обстановке. Он не возражал. И предложил зарулить к нему.

У меня тем более не имелось никаких возражений. И я быстро произвела инвентаризацию своего ридикюля, гардероба и тела.

Презервативы и предметы личной гигиены ждали своего часа в закрытом на молнию кармашке сумочки.

Прикид у меня был весьма ничего: новомодное платьице — синий электрик с диагональной плиссировкой (ну и чо, что турецкая шняга, зато выглядит лучше любых французских италий), а сверху — легкий кружевной кардиганчик, который затянула ремешком, дабы подчеркнуть талию.

И я таки ему отдалась (непонятно, откуда только силы взялись, — ведь целые сутки на ногах провела).

Нет, не на ресторанном столе, естественно. Не уважаю подобный экстрим. Всегда найдется какой-нибудь видеофетишист, который заснимет все на мобильник и выставит в интернет. И миллионы уродов будут хихикать в экран и тыкать тебя кривыми пальцами.

Мы поехали к Толику на таксо. На его заднем сидении обнялись и соприкоснулись губами, носами, зубами, лбами, языками, щеками и деснами.

Сильные руки ухажера тискали меня по всему свежевыбритому телу, но мне почему-то показалось, что Толику в такой ситуации совершенно плевать на такую идеальную побритость. Я поначалу хотела про нее рассказать, но потом решила промолчать, дабы не отвлекаться от главного.

Очаровательная миниатюрная девушка — романтическая брюнетка со взглядом трепетной лани и сурово сжатыми губами профессиональной охотницы на упырей — стояла на осеннем ветру, крепко прижимая к себе толстую папку из белой кожи и бодро хлюпая простуженным носом.

Если кому интересно, то сия очаровательно хлюпающая брюнетка — это я, Ника Лодзеева. Отличный страховой агент. Настоящий гражданин нашей многострадальной Родины. Ценитель поэзии. Бесстрастный исследователь общества. Талантливый психопатолог-любитель. И просто хороший человек. Весьма тонкой души человек. Впечатлительный. Ужасно образованный. И до коликов в животе верящий в то, что появился на этот свет не набивать пузо и голову всяким говном, а по очень-очень важному для всего непутевого человечества делу.

Правда, по нынешнему моему виду никто бы не догадался, что видит перед собой будущую мессию. Вид у меня сейчас был не просто грустный, а весьма даже унылый и подавленный.

И если бы в моих руках имелся привязанный к шее булыжник, а не папка, то художникам Ивану Айвазовскому и Василию Перову с меня впору было рисовать в четыре руки социально-маринистическую картину «Маруся идет топиться в бушующем океане».

Я перешла улицу, обогнула автостоянку, поднялась на широкий тротуар и оказалась у резной двустворчатой двери в офис «ИNФЕRNО».

Уже полгода моя страховая компания ОВО «ЛАДИК» пыталась всучить этой корпорации наши услуги.

Кстати, у нас таких услуг — огромнейший, не побоюсь даже сказать, бескрайний ассортимент. Страхуем у всех все, что угодно, по вполне приемлемым тарифам.

Позавчера, например, моя шарага ухитрилась уломать одного из коллекционеров экзотической живности застраховать усы своего самого породистого таракана на кучу баксов.

Помню, задумалась я тогда над словами шефа.

Да, он, конечно, засранец и придира, но сейчас, откровенно говоря, он был абсолютно прав. Летом я и в самом деле не смогла продать ни одного серьезного полиса, несмотря на то, что моталась по столице, как оглашенная.

Моталась, моталась и замоталась так, что нервы все сожгла.

И тут попалась мне брошюрка, где рассказывалось о Принципе успеха экономиста и социолога Вильфредо Парето. И как только оную прочитала, я поняла, что все это про меня и для меня.

Заметив, что портрет основателя ОВО «ЛАДИК» перевернут и П.П. Прушкин висит вверх ногами, словно Бенито Муссолини в 1945-м на площади Милана, Пал-Никодимыч с подозрением посмотрел на меня.

«Блин!» — мысленно выругался я. — Интересно, как же это я так в легкую ухитрилась повесить Прушкина вниз башкой? Получается, рамка у портрета заточена под вешание как сверху верхом — снизу низом, так и низом сверху — сверху низом. Не исключаю, что нашего босса можно вешать даже левым боком к правому и правым боком к левому.

Я с наигранной задумчивостью на лице развернулась и села на прежнее место, делая вид, что не имею к наглому надругательству над священным обликом П.П. Прушкина никакого отношения.

— А ведь мы, к твоему сведению, Лодзеева, не просто с-страховщики, а еще и с-сотрудники особого маневренного отдела, — проговорил Пал-Никодимыч, пытаясь вернуть портрету нормальное положение. — А что в нем должны делать с-сотрудники?

Вот, сестрицы, сколько всякой экзистенциональной шняги можно навспоминать, почем зря, от всей души штурмуя в хвост и в гриву офисную дверь.

Хорошо еще, что сверху тебе на башку не летят гранитные булыжники и не льется горящая смола. И можно, спокойно матерясь, подумать о жизни, любви и происках врага номер один — Пал-Никодимыча, да сожрут его селезенку суматранские вараны.

Впрочем, я приказала себе срочно перестать растекаться соплями по сжатым, как возвратная пружина смертоносного пистолета, нервам и сосредоточиться на исполнении своего профессионального долга, впарив супостатам страховку по самым крутым расценкам.

— Что ж ты, падла, не хочешь открываться перед порядочным человеком? — спросила я у двери.

Войдя в эту обитель праха и печали, я в момент натурально офигела.

В окутанном полумраком огромном вестибюле, облицованном черными плитами с барельефами разного рода чудовищ, стояли образцы надгробий.

Нет, сестрицы, то были не простые, скромные и безыскусные могильные плиты, которые за штуку баксов вам сварганят на коленке из стандартной заготовки народные умельцы.

Я увидела перед собой прямо-таки, как пишут в справочниках и путеводителях, архитектурные сооружения малых форм.

Я хихикала недолго. В кристально чистую работу моего сознания вторглась, омрачив и замутнив его напрочь, мысль о том, что что-то тут не так.

Судите сами, сестрицы, разве бывает так, чтобы в одном единственном месте имелось столько всякой потусторонней хрени? Череп на дверной ручке. Гогочущие горгульи. Мрачный офис, где творятся странные дела. Упертый вахтер, который по подготовке тянет на мастера-рукопашника.

Для полного соответствия антуража содержанию происходящего действа не хватало только появления какого-нибудь графа Дракулы — всемогущего повелителе нежити: свежеобращенных упырей, леших, созданных духами из умерших в лесу детей, а также ставших русалками утопленниц и поднятыми с ближайшего кладбища зомби.

«Зомби!» — мое сердце ухнуло вниз и провалилось куда-то в район мочевого пузыря.

Поглаживая пострадавшую от грубости вахтера-садиста конечность и призывая на его голову все венерические заболевания, о которых когда-то узнала из прочитанной от корки до корки Большой медицинской энциклопедии, я шла в указанном этим паразитом направлении по длинному холлу.

Присущих таким местам кресел, рахитичных пальм, диванов и журнальных столиков со свежей прессой и корпоративной рекламой тут не имелось.

Зато имелось нечто совершенно неожиданное: стены холла украшали изображения разных версий Того Света, снабженные комментариями специалистов, разъясняющими содержание сих изображений.

Я замедлила шаг у картин, иллюстрирующих взгляд на мир иной древних греков. Прищурившись, прочла подпись мелким шрифтом под первой из картин: «Гадес — бог Аида, подземного царства мертвых, старший сын Кроноса и Реи, брат Зевса, Посейдона, Геры, Гестии и Деметры, супруг Персефоны».

В смятенных мыслях и расстроенных чувствах я, подобрав папку и сопли, вошла в предбанник бюро пропусков.

Здесь мое внимание привлекли два стенда, висящие стенах. Сверху у каждого из них имелась надпись, под которой слегка проступали буквы других, ранее сделанных надписей.

У первого стенда из-под надписи «Смерть вырвала их из наших рядов» проступало «Никогда не забудем товарищей». А у второго стенда под «Передовики производства», присмотревшись, можно было увидеть «Победители социалистического соревнования».

«А ведь этой шараге, возможно, лет пятьдесят, а то и больше, — подумала я. — Уважаю. Не однодневка какая-нибудь. Еще при советской власти народ в могилу отправляли. Только на фасаде у них раньше, наверное, вместо горгулий болтались марксы с энгельсами и прочими бородатыми обезьянами».

— У-у, гадина! Мутантша недоделанная! — обругала я Мымру, потирая пострадавшую от коварного удара ягодицу и ушибленные при падении нижние ребра.

Вот скажите мне, сестрицы, откуда в этой кабанихе столько грубости!? Нет, чтоб вежливо сказать: «Покиньте, пожалуйста, госпожа Лодзеева, сей кабинет, иначе я буду вынуждена удалить Вас пендалями». А то сразу — бумс! — и я лечу на пол.

Вот, как пить дать, это самая грубая и невоспитанная особа в Москве. Небось, приперлась в столицу из какой-нибудь Тмутаракани, где мужикам и кобыла невеста.

О, мои г-а-а-ды! Какое дикое быдланство! За такое мои предки, а наверняка они были высокопоставленными аристократами, (возможно, даже Рюриковичами или какими-нибудь там Романовами), жестоко пороли таких неотесанных невеж на конюшне.

Только не надо обзывать меня «феминисткой», сестрицы. Я их не люблю. И феминизм тоже.

«Как!? — тут же воскликнет любая из вас. — Ты не любишь феминизм?! Ника, ты же девушка, а девушки просто обязаны любить феминизм! Феминизм это круто! Феминизм — это удар по грубым, сексуально озабоченным, постоянно воюющим и бандитствующим, грязным и вонючим животным, именуемым «мужчинами». Неужели тебе они дороже женской солидарности?!»

Я скажу вам, сестрицы, честно и откровенно, как перед жертвенником самого крутого из богов: я и в самом деле люблю этих сволочей-мужиков больше, чем баб. Такая вот уж я извращенка.

К феминисткам я не испытываю теплых чувств за профанацию Великой женской освободительной программы, сокращенно — ВЖОПы.

— Ух ты, блин-на-фиг! — я испуганно потрогала шею, проверяя нет ли там ран от собачьих клыков.

Потом — порядка ради — я дала выволочку своему не в меру богатому воображение самыми нехорошими словами. И было за что. Ну это ж надо так нафантазировать — зомби-собаки!

Хотя… А вот скажите мне, сестрицы, на милость: раз существуют зомби-люди, то почему бы не жить на свете зомби-псам, зомби-лошадям или, там, зомби-коровам, дающим зомби-говядину и зомби-молоко, а?

«Ладно, потом об этом обо всем подумаю, — решила я, продолжив свой скорбный путь. — А сейчас надо держать ухо востро, а то сожрут, на фиг, и пикнуть не успеешь».

Одна из стен коридора, по которому я шла, была сделана из прозрачного стекла. Сквозь оное я увидела зал, где кипела обычная офисная работа — за компами пахали сотрудники «ИNФЕRNО», отделенные друг от друга невысокими перегородками.

Скорее всего, это был отдел планирования, поскольку стены зала были увешаны всякой шнягой, посвященной тендерам, расчетам стоимости того или иного проекта, а также аналитическими таблицами и графиками.

На одной из таких таблиц озаглавленной «Согласование разработки рабочей документации для зарубежных партнеров и дочерних кампаний и осуществление контроля их соблюдения», чья-то шаловливая рука написала зеленым маркером: «Федька, чертяка! Где варшавский филиал, чучело?!».

Любопытство, говорят, сгубило кошку. Но каждая женщина — кошка, если она, конечно, не сука.

Страх и просящийся наружу литр переработанного почками вина занесли меня в сортир.

Запершись в туалетной кабинке, я первым делом очистила мочевой пузырь от совершенно лишней в предстоящих боях с нежитью жидкости.

Затем, видимо, мало чего соображая от ужаса, опустила на стульчак крышку унитаза и взгромоздилась на нее с ногами, оперлась на сливной бачок согнутой в дугу спиной, в холодном поту которой нагло резвились стада беззаботных мурашек.

Сидела я — замороженная страхом и заторможенная испугом, почти не дыша и трясясь, аки камыш во время бури, — в такой странной позе минут десять, пока не накопила сил, чтобы крепко-прекрепко выругаться — прямо как боцман морского буксира, поскользнувшийся на выпавшей из волны медузе и основательно приложившийся к палубе своей щетинистой неопохмеленной мордой.

Я посмотрела на свое отражение строгим, требовательным взглядом. Расправила плечи. Выпятила вперед нижнюю челюсть, как Шварценеггер в «Терминаторе». И произнесла:

— Я не тварь дрожащая, а, типа, право имею! Вперед, Ника! Испепели нежить пламенем священной ярости! За веру! За добро! За Русь святую! За достойную пенсию!

— «Сим победиши!» — проговорила я, рисуя губной помадой на своей белой папке православный крест, и добавила: — Трепещи, нечистая сила!

Я воздела к потолку сживающие папку руки и, грозно потрясая ею, направилась к выходу из сортира со словами:

Я вошла в приемную Хорькоффа, бормоча самопальные молитвы и держа перед собой папку. Нарисованным крестом наружу.

— Господи, защити ничтожную рабу Твою Нику Лодзееву! — шептала я. — Именем Твоим заклинаю нечистую силу: изыди препоганая, на фиг, из этого офисного планктона! Изыди и убей себя, гадина, об стол!

Сидящая в приемной секретутка (тоже в темных очках!) повернулась ко мне и поинтересовалась:

— Вы по к-какому в-вопросу?

Ворвавшись в приемную, я нагло плюхнулась на кожаный диван. Закинула ногу на ногу. Бросила на секретутку презрительный взгляд. И сообщила ей:

— Хотела уже было покинуть «ИNФЕRNО», да вашенские секьюрити сказали, чтоб я не парилась, послала Вас в задницу и спокойно шла к Хорькоффу. Кстати, он у себя? Не хочу, знаете ли, порожняком здесь ошиваться. Дел по горло. Каждую минуту самые крутые олигархи мира звонят и умоляют: «Застрахуй нас, Лодзеева! Застрахуй, паза-а-лыста-а!» На днях прибежавшие из Лондона Абрамович с Вайнштоком подрались за наш полис. Еле разняли. Оба потом мне ноги целовали, как шальные.

— К-какие т-такие «с-секьюрити»!? — опешила Снежана.

Тут в приемную вошли вахтер с охранниками. Я указывала на них и представила обвиняемых секретутке:

Однако небритый мужик, не обратив на меня никакого внимания (к великому моему облегчению), махнул пистолетом в сторону секретутки и распорядился:

— Снежана, передай совету директоров, что я перед своей смертью просил их поставить на мое место — Анну Рудольфовну.

«Ба! Да это ж сам Хорькофф и есть! — догадалась я. — Только не пойму, чего это он насчет смерти плетет?»

— Пусть сотрудников за моим катафалком будет не больше двухсот, — сказал Хорькофф. — Не надо помпезности, чай не Римский Папа. И насчет музыки не мудрите. Шопена, конечно, в жопу. Однако и сраного рэпа тоже не надо. Дайте облегченный вариант классики, который мы готовили для похорон разбившихся на «Аэробусе». Что-нибудь из Морриконе, Роты и Леграна. И ни в коем случае не подпускайте к моему гробу Леонтовича! Гоните, мерзавца, в шею! Я этого выжигу даже после смерти видеть не желаю!

«Что ж, все довольно логично: у паранормальных сотрудников — и босс должен был совершенно невменяемым, — поставила я диагноз местным гробовщикам, но тут же усомнилась в нем: — Да нет! Быть такого не может! А как же миллиардные обороты? Корпорация-то процветает. Не могут чокнутые дядьки руководить такой могучей конторой. Наверняка это розыгрыш. Хотя, если вспомнить Россию, которой веками руководили дураки и безумцы, то тут тоже могут быть различные варианты. Допустим, в «ИNФЕRNО» заправляют настолько крутые перцы, что им не хочется, чтобы о них знали общественность, пресса, прокуратура и полицаи с охранкой. Вот и поставили эти перцы зицпредседателем взятого из дурдома хмыря. Он тут уже всех достал своими приколами, вот на него и не обращают внимания. Пистолет у него, знамо дело, игрушечный. А вес разговоры про похороны — бред обычного шизика, которых полным-полно среди выпускников московских гуманитарных вузов. Только в моей Альме Матери нормальные пацаны и девчонки, а в остальных — все эти филологи, лингвисты, философы и прочие социологи — полный интеллектуальный отстой и сборище наркоманов и придурков».

Я посмотрела на секретутку, спокойно работающую на компе, и спросила:

— Мне не померещилось — это выходил сам господин Хорькофф?

Секретутка кивнула.

«Блин, может, мне заранее завязать с бухлом, чтобы потом уже легче было бросить пить?» — подумала я, прогоняя от себя картину своего темного будущего в ипостаси пламенной носительницей пролетарских идеалов и верной подруги могущественного зеленого змия.

Кстати, насчет бухла. Мне надо быть с ним поосторожней. Что-то я последнее время к разным алкогольным коктейлям пристрастилась. Пиво и водку терпеть не могу, вино ценю только при хорошем застолье, а вот перехватить натощак чего-нибудь землянично-мангового — это по мне.

Но с другой стороны: как без выпивки жить? Как можно трезвым взглядом наблюдать за тем, что в мире царит несправедливость и подонки правят такими замечательными людьми, как я?

Говорят, женский алкоголизм неизлечим. Что-то не верится. Я без труда бросала раз двадцать. Тут нет проблем. Проблема в том, что без бухла русским людям тяжело общаться друг с другом.

На четвереньках я вошла, точнее, вползла, стуча по паркету костлявыми коленками, в кабинет Хорькоффа, сварганенный то ли под древнеегипетскую гробницу, то ли под храм (петроглифы на стенах, заделанный под саркофаг стол, пластиковые фигуры богов Древнего Египта и все такое).

Одной рукой я опиралась о пол, а в другой прикрывала голову папкой от возможных рикошетов.

Хорькофф сидел за столом, держа в трясущихся руках пистолет.

Я приблизилась к главе «ИNФЕRNО». Опасливо озираясь, поднялась с колен (готовая в любой момент рухнуть на них снова), совсем как Россия в 2000-х. А затем приняла лихой и придурковатый вид, разогнулась и, сунув папку под мышку, представилась:

Я зажмурилась от страха, ожидая, когда пуля вопьется мне куда-нибудь, и молясь, чтобы она при этом не покалечила в моем организме ничего серьезного. А лучше бы вообще отскочила от него, будто от стелы из метеоритного железа.

Однако пуля, побрезговав нами с Хорькоффом, попала в его невесту на фотографии — прямо в голову, накрытую фатой.

Я подбежала к Хорькоффу и бросила любопытный взгляд на прострелянную фотку, лежащую на полу.

— Классный выстрел, — вырвалось у меня. — Тянет на мастера двенадцатого дана школы «Пьяный барсук».

У брачующихся немосквичей, не разбирающихся в характере и повадках столицы, в фаворе либо гуляние в кабаке, либо сразу же отъезд в свадебное путешествие, либо топтанье по маршруту: Манежка — Александровский — Мавзолейка — Храм Лужка.

Уж сколько шпилек на туфлях сломали невесты и дамы их свиты о брусчатку Красной площади, но, один фиг, народ прется туда, толкаясь друг с другом, спасая падающих в обморок пожилых родственников, успокаивая жаждущих пописать на исторические реликвии юных участников ритуала, лаясь с гаишниками и мучаясь с парковкой.

А вот настоящий знаток столицы никогда не поведет свою свадебную компашку в загазованный центр города к мнимому «нулевому меридиану». Кстати, оный проходит через Гринвич, а не через Воскресенские ворота, как, впрочем, не проходит через них и «нулевой километр автодорог России»; тот, правда, находится гораздо ближе Гринвича — у Центрального телеграфа.

Э, сестрицы, не надо на меня смотреть с таким подозрением во взгляде. К надписи «Туристы — лохи!», которая время от времени появляется на стене у «нулевого меридиана», я не имею никакого отношения!

Я сидела на краю столешницы. Вполуха слушала рассказ Хорькоффа о его свадьбе. Болтала ногами. И думала о том, почему мы до сих с Толиком не поженились.

Вот в самом-то деле: ругаемся с ним как матерые супруги, излившие друг на друга не один литр желчи. А где свадебное платье, пьяные вопли «Горька-а-а-а!» с битьем посуды и поездка в Гоа на медовый месяц?

А одновременно с этими думами по извилинам моего беспокойного мозга невидимыми тенями скользили размышления о том, с чего бы это меня на матримониальные темы потянуло.

Видимо, так на меня близость смерти и прочие инфернально-покойницкие приключения, а также рассказы о чужих свадьбах повлияли. Еще мои британские коллеги доказали, что чем ближе человек и общество к гибели, тем сильнее резвится в них инстинкт продолжения рода…

В общем, три месяца назад, когда еще ничего не предвещало катастрофу, но некий тревожный напряг уже витал в воздухе каждого из кабинетов «ИNФЕRNО», Хорькофф собрал весь свой штаб — начальников департаментов корпорации — на экстренное совещание.

Начальники болтали между собой, мало обращая внимания на своего молодого босса. Большого уважения к себе он еще не заслужил. Все считали его просто наместником тестя в данном богоугодном заведении и немного презирали новичка, не имеющего опыта в погребальном бизнесе.

Приветливо кивнув каждому из собравшихся, президент «ИNФЕRNО» сел в кресло, имитирующее трон египетских фараонов, и приподнял над столом ладонь, призывая всех к тишине.

Народ угомонился.

Устроенный Леонтовичем «гала-концерт с парадом-алле» состоялся в просторном конференц-зале офиса «ИNФЕRNО».

Все собравшиеся в зале сотрудники корпорации с изумлением пялились на сцену, где стояли три огромных стенда с изображением внутреннего и внешнего анальных сфинктеров, а также ампулы прямой кишки.

Под этими изображения имелись комментарии с математическими, физическими и химическими формулами, а также текстами на латыни.

Зал настороженно гудел. Сотрудники, до глубины потрясенные увиденным на стендах, делились друг с другом версиями того, для чего их тут собрали, пытаясь увязать те версии с наличием на сцене медицинских стендов и найти сакральный смысл в изображенных там картинах.

На сцену тут же выскочил врач — старичок в медицинском халате и с указкой в руке. Он гоголем прошелся перед сидящими в зале людьми. Сбацал чечетку. Подтянул к груди сползшие после танца брюки. И, не поздоровавшись и не представившись публике, тут же начал ее окучивать:

— Господа, пациенты! Рушатся империи, меняется мода, чудовищные эпидемии выкашивают страны и народы, человечество уходит все дальше в космос, наука прогрессирует и разрушает все, что еще вчера казалось нам незыблемым и истинным.

Врач подпрыгнул и сел на шпагат.

Разинув от избытка чувств рты, сотрудники, не моргая, смотрели на врача широко раскрытыми глазами. Уж очень поразили их воображение пантомима медика и масштабность упоминаемых им исторических процессов.