Холод. Тоска. Одиночество. За окном шёл дождь. Вода падала с неба на землю плотной, сплошной стеной. На улице пахло свежестью, озоном, и чем-то ещё — еле уловимый запах чего-то давно забытого, не осязаемого, запах самого детства. Именно этот запах наполняет изнутри запотевшую дождевым конденсатом душу меланхолией: грустью и тоской. Крупные капли дождя выбивали из листьев барабанную дробь, заодно сбивая с них желтоватую пыль. Несильный ветер направлял дождь на стекло — и вода, собираясь в крупные капли, резко скатывалась тонкими струйками на жестяной отлив подоконника. Звук дождя навивал уют и спокойствие. Потрескавшийся асфальт под окнами, заполнился лужами, и какая-то девушка, укрывшись под натянутой на голову курткой, бежала, ловко маневрируя между ними. Должно быть, её кто-то очень ждёт, а может, она просто спешит домой, чтоб скорее укрыться от прохладного летнего дождя. Мокрая кошка, похожая сейчас на выдру, прошмыгнула в дыру подвальной вентиляции блочной «десятиэтажки». Этот подвал — её дом, там ей хорошо, там эта кошка чувствует себя в безопасности, под защитой.

Он сидел перед окном, один, в своей квартире, и наблюдал за медленно скатывающимися по стеклу каплями. Стекло отражало синеватый отсвет включённого монитора за его спиной, на экране которого плясали гномы — новая анимированная заставка создавала иллюзию каких-то перемен вокруг. Компьютер работал круглосуточно, и мерное гудение нескольких кулеров стало привычным, незаметным. Тело его передёрнул озноб, несмотря на то, что в квартире было довольно тепло; видимо, душа его была сейчас там — за окном, под дождём и, вновь оказавшись в теле, перенесла с улицы частицы дождевой прохлады. За спиной раздался мелодичный звук — это уведомление: на почту пришло новое письмо. Он удивился, поскольку писать на этот электронный адрес было просто не кому… почти не кому. Знал этот адрес лишь ограниченный до пяти человек узкий круг его товарищей — это были абсолютно непохожие друг на друга люди, объединяло которых лишь одно — пристрастие к раскопкам. С неохотой оторвавшись от созерцания залитого дождём двора, он подошёл к компьютеру, плюхнулся в привычное кресло, и нажал кнопку «ввод». Клавиатура отозвалась звонким щелчком, кнопка чуть провалилось под давлением его пальца. Заставка с гномами резко исчезла с экрана, и на её месте появились чёрные буквы:

Мы сидели на скамеечке в этом прекрасном месте до самого рассвета. Безлюдные улицы города постепенно осветлились жёлтыми лучами восходящего солнца, кроме нас никого не было, и мы не спеша брели по направлению к нашему спящему дому. Слабый, тёплый ветер чуть шелестел зелёными, сочными листьями, растущими на ветвях деревьев, кустах. Утренняя роса, раскрасившая причудливыми узорами коротко стриженые газоны, отблескивала от жёлтых лучей, — казалось, что вместо газонов улицы застелены гигантскими коврами, с вмонтированными диодными лампочками. Вот уже показалась жёлтая шапка нашего дома, торчащая из-за стволов разлапистых деревьев, которые словно немые стражники охраняют его. Сказка кончалась, и я непроизвольно сбавил шаг, стараясь растянуть последние минуты этой уходящей ночи. Мы зашли в подъезд, поднялись на её этаж — настало время для прощания.

— Может, зайдёшь, на чай? — неуверенно спросил я, не ожидая услышать в ответ утвердительного ответа.

— Уже поздно… — она рассмеялась, тут же поправив себя: — Точнее рано — уже утро, и я хочу спать! Тебе тоже нужно выспаться — ведь ты вчера вернулся из долгого похода, потом ремонтировал трубы в моей квартире, потом всю ночь мы с тобой обмеряли шагами улицы нашего замечательного города, пили вино. Я удивлена, как ты ещё стоишь на ногах?!

— Не хочешь?

— Не могу! Я же тебе говорила, что я не из тех девушек; не из тех, кого ты, может быть, хочешь во мне увидеть в этот момент! Не торопи события, Андрей!

Этой ночью я сплю в своей квартире. До самого рассвета не могу заснуть — причиной тому может быть мандраж перед «выходом в поле», или нервное возбуждение после ссоры с Машей. Да, она не хотела меня отпускать. Она и слышать не хочет о поиске и о том, что с ним связано.

— Если ты завтра поедешь на свои раскопки — то знай, моя дверь для тебя будет закрыта! — в памяти проносились отрывки вчерашней ссоры.

— Я поеду в любом случае — ты же знаешь, что поиск для меня больше чем просто увлечение! Это моя жизнь! Ты меня хочешь лишить её?! — отвечал я.

— Ты быстрее лишишься своей жизни на раскопках, ткнув лопатой в какую-нибудь мину! Мне приснился плохой сон, тебе нельзя никуда ездить в ближайшее время, Андрей!

— Что ж ты сразу не сказала, что тебе тревожный сон приснился? — с издёвкой, спросил я. — Сны это очень весомый аргумент для принятия важных решений!

— Может, всё-таки останешься? — спросил меня Фриц.

— Нет, мне надо пройти свой путь до конца! — ответил я, откидывая спинку водительского сидения «Нивы», пропуская Серёгу вперед.

Серёга отработал перед Фрицем своё спасение от голодной смерти в лесу, будучи дезертиром. Даже успел неплохо заработать, по его словам, заработанных в Гранитном денег хватит на несколько лет разгульной жизни.

— Ладно, как знаешь! — устало махнул рукой Фриц. — Но знай, ты всегда будешь здесь жданным гостем, и если захочешь, это место станет для тебя домом! Вы мне ничего не должны, мы расстаёмся друзьями!

Мы крепко пожали руки:

Идти к «ДОТ-у» решили втроём — Аскет, Борис, и я. Серёга с рацией остался в лагере, чтоб в случае подхода нашего противника сообщить нам о его приближении. Серёга-Беркут накинул на плечо свой автомат, на шею повесил бинокль Наёмника, рацию засунул в нагрудный карман кителя. Выбрав место под деревьями, с которого открывался хороший вид на поляну и реку, он залёг, подстелив на землю одеяло. Костёр затушили. В принципе, Серёга мог бы спокойно лечь в палатку — поспать. Мы все услышим, когда наш враг будет подбираться к нам. Но Беркут решил подстраховаться.

— Всё правильно! — прокомментировал Аскет. — С таким отношением к делу, его никогда врасплох не возьмут. Лучше перебдеть, чем недобдеть.

Подумав немного, Аскет решил, что с «ДОТом» мы справимся и вдвоём. Для Левинца, уже успевшего хорошенько похмелится, он придумал другое интересное занятие: копать. Задумка была такой: Борис выкапывает яму три на три, и глубиной в два метра — прямо в русле реки, в месте, где мы через неё переезжали на машинах. Выкопанный из речного дна песок и ил следовало оттащить в сторону — чтобы его не было видно с просеки.

— Бандиты, следуя за нами по колее от наших колёс как по рельсам, вряд ли проявят бдительность — речка-то мелкая, да и не речка вовсе — ручей, — говорил Аскет, — Они попытаются её переехать, по нашим же следам. В этом месте небольшой ручей как раз разливается метра на три, на карте этот участок обозначен как «бр.» — брод. В результате — они ткнутся раскалённым движком прямо в воду, и обязательно зачерпнут воды. Попавшая в горячий движок вода порвёт шатуны, и побьёт зеркало на цилиндрах. Машина станет непригодной, сама она больше не поедет, а починить мотор в поле, как и в случае с «Опелем» — невозможно без специальной базы. У них будет два варианта, для того, чтобы поставить сломанную машину на колёса: либо снимать двигатель, и везти его в ремонт; либо тащить машину буксиром до ближайшего автосервиса — но это будет многократно сложнее — из-за болота, преграждающего путь. Одной машины, перевозящей тяжелую провизию, людей и оружие, они лишатся. У некоторых бойцов, — а их полюбому будет больше десяти, — пропадёт боевой настрой. Кому-то придётся тащить тяжёлый груз на себе, либо оставаться рядом с подбитой машиной — стеречь. Группа разделится, в их душах возникнет страх — они уже не будут чувствовать себя хозяевами положения. Увидев, что кому-то из их врагов, было «не впадлу» вырыть нехилый ров на дне реке — боевой настрой боевиков Крапа упадёт ещё на один балл. Они будут растрачивать своё время, внимание и силы на поиски подобных «сюрпризов»; ища под ногами «грибочки», не заметят «ягодки», которыми будут всевозможные мины. Затем мы познакомим наших врагов с «машиненгевером»! Конечно они не лохи, и немало повидали за свои жизни: многие из них нюхнули пороху в горячих точках. Но темнее менее, все эти сюрпризы дезорганизуют их группу. Ловушки будут серьезнее с каждым шагом — страх, перерастающий в панику, будет возрастать. Солдат, впавший в панику — не солдат, а мишень. То нам и нужно. Они будут думать, и будут говорить о нас, не видя нас самих. Мы для них станем чем-то не материальным, прозрачным и неуловимым, — мы превратимся для них в призраков. Если мы станем такими в их головах — значит, для них мы станем такими и в реальности. Проблемы существуют лишь в его голове человека. В данном случае мы создадим им проблему, без вариантов на её решение! — он закончил свою речь.

— Это всё хорошо, если оно будет так — как ты говоришь! — сказал Борис, затем, замолчав на несколько секунд, словно собравшись с мыслями, добавил:

После операции на раненую ногу, проведённую Алёной, Симак спал, в спальном расположении бункера охраны. Алёна молча сидела на его кровати, и слегка поглаживала нежной рукой коротко-стриженную голову в мелких порезах и царапинах. Серёга о чём-то спорил с Левинцом, переходя с басистого баритона на визгливый тенор, разбавленный грязными ругательствами. Их крик блуждал между бетонных стен, освещённых тусклым жёлтым светом изредка помигивающих ламп. Тихо гудел еле слышный за толстыми стенами дизель, мерный звук работы которого навивал дремоту. Не открывая глаз, Симак вздрогнул, тело дёрнулось, будто в судороге. Алёна ласково приобняла его, как обнимают своих маленьких детишек заботливые мамы. Его секунду назад сжавшееся в струну и от того потвердевшее тело, в миг расслабилось, и сразу будто бы растеклось по всей поверхности кровати. Ему снилась дверь. Эта огромная дверь, за которой была сама неизвестность. Хотелось бежать. Но дверь, словно магнит, притягивала его к себе. Во сне он оглянулся назад — коридор был замурован. Вместо боковых дверей туалета, кухни, генераторной и лазарета — свежая кирпичная кладка. Зелёная облупившаяся краска топорщится на стенах, словно растрескавшееся русло ссохшейся реки. Пол покрыт некогда белой, а ныне цвета ржавчины — кафельной плиткой. Он услышал сильный удар, от которого вздрогнул пол под ногами. Громадная дверь, весившая на вид не менее трёх тонн, ожила, и со скрипом медленно поползла на Симака. Он слышал, как поскрипывают механизмы, как стучат шестерни своими проржавевшими зубьями. Симак подбежал и упёрся в неё руками, пытаясь не дать, помешать ей открыться. Он знал точно — за дверью нечто, несущее страх и смерть, нечто, заточенное в эту темницу много лет назад, и выпускать это нечто было нельзя. Он напрягся, сильнее давя на толстую плиту холодного металла, но его усилия были тщетны — дверь с грохотом продолжала отворяться. Вот он увидел, как что-то просунулось в щель, что-то похожее на руку. Эта рука пыталась ухватить его, Симака, и он сильнее вдавил ладони в металл, пытаясь пересилить невидимый механизм. От напряжения из глаз текли слёзы. Он услышал позади себя шаги. Сил повернуть голову, и обернуться уже не было, напряжённое тело свело мышечной судорогой. Краем глаза он увидел рядом со своими руками, лежащими на железе двери, ещё чьи-то руки. Дверь остановилась. Что-то оглушительно хлопнуло, глухо щёлкнуло в стене, и он почувствовал, что дверь медленно поползла в обратную сторону. Превозмогая боль стянутых в струны мышц, Симак посмотрел на помогавшего ему человека — им оказался незнакомый мужчина, лет пятидесяти, с посеребренными сединой висками и морщинистым лицом, крепкого телосложения. Одет человек был в грязноватый камуфляж «мультик», поверх которого был надета разгрузка с торчащими из карманов магазинами к «АК». Дверь гулко хлопнула, огласив скрипучим эхом тёмные коридоры подземелья; покрытый испариной Симак в изнеможении опустился на колени, щекой прислонившись к холодному металлу. Вспомнив о своём нежданном помощнике, он оглянулся, но рядом уже никого не было, лишь пустой коридор с помигивающими лампами, озаряющими пространство туннеля ржаво-жёлтым светом…

Он проснулся. По его лицу струйками стекал липкий пот. Он почувствовал тепло, почувствовал на своих щеках нежные пальцы, платком вытирающие пот. Алёна смотрела на него своими бездонными, ласковыми глазами.

— Ебать-копать, где я? — спросил он, первое, что пришло в голову.

И в этот момент он ощутил сильный шлепок, который пришёлся в область его губ.

Губы сильно зажгло, они мгновенно распухли от сильного удара. Он посмотрел на Алёну, ещё не до конца проснувшись.

— Так кто же всё-таки Чеха завалил? Мусора или Фриц? — спросил Шкас.

— Фриц — больше некому! — ответил Егерь. — Медик сегодня ещё, говорил, что разговор бугров наших слышал; о том речь была, что Фриц свою вертушку ночью с базы забрал!

— О падла! — выругался Гриф. — Давно его, вафла того, мачкануть нужно было! Говорил же Чеху, нельзя с шакалами рядом жить!

— Вертолёт Фрица сел в наш лагерь, у реки! — не заметил его слов Терех. — Крап этот, он к ним бежать будет, договориться попытается!

— Ха, вафлю ему в рот! Все знают, что для Фрица авторитетов нет! Он его сразу же и завалит! — обрадовался Шкас. — Плевать ему, Московский он или хреновский — грохнет, даже слушать не будет!

Вернувшись в расположение подземной казармы, — запах в которой стал каким-то домашним, тёплым, — они рассказали обо всём Афганцу-Стрелку и Левинцу. Предложение идти в лабораторию, никто не поддержал, коме Егеря — но другого пути у них действительно не было.

— Сколько им потребуется времени… — спросил Левинц, лицо которого было слегка румяным; по всему его виду трудно было сказать, что совсем недавно он мог бы умереть от заражения крови, — …На то, чтобы разобрать завал в туннеле?

— Не знаю, мы с Симаком вообще не видели, и не слышали, как там что-то обвалилось; — говорил Беркут. — Но хлопнуло знатно, да и дымом потерну заволокло — будь здоров! Но думается, что завал не особо сильный.

— Если так, — присоединился к разговору Егерь, — То день или два. Ещё они могут попробовать взорвать второй «ДОТ», и через него спуститься в потерну.

Симак проснулся, — он проснулся от окружавшей его суеты и от холода. Пахло едой, кто-то спорил, кто-то смеялся. Ощупав грудь, он не почувствовал боли, наоборот, он почувствовал силу в своём израненном и усталом теле. На циферблате его часов толстая стрелка упёрлась в цифру шесть. Они позавтракали, и собрались за столом, решая, куда им идти дальше.

— Надо попасть на эту грёбаную электростанцию, и пустить ток по проводам! — убеждённо, выстраивая слова чёткой цепью, говорил Аскет.

— Вчера уже пробовали! — с нервной усмешкой отозвался Афганец.

— Что «ты» предложишь? — спросил Наёмник, поставив акцент на местоимение «ты».

Оказавшись на «своём» этаже, они долго смеялись, разглядывая свои лица. Все они были перемазаны чёрной сажей и копотью, и они походили на негров из дикого африканского племени. Одежда так же покрылась грязью и копотью, запах палёной гари исходил от них такой, какой исходит от пожарников, вернувшихся на базу с вызова. Быстро преодолев помещение электростанции, они оказались перед дверями знакомого, родного бокса. Сердце у Симака дрогнуло, когда он дёрнул за ручку двери, и обнаружил, что дверь заперта. Но с другой стороны, было бы глупо держать дверь открытой! Его опасения были напрасными. Замок двери сухо щёлкнул, и он увидел наполнено тревогой лицо Алёны. Встретившись взглядом, они несколько секунд простояли в дверях, друг напротив друга — казалось, что Алёна даже не заметила того, что Симак перепачкан сажей. Затем они обнялись, и стояли так некоторое время, пока за спиной Симака кто-то тактично не прокашлялся. Он прошёл в бокс, освобождая проход, при этом не отпуская Алёну из своих объятий. Алёна и Симак так и простояли, обнявшись, минут пять, без слов. Что они чувствовали в этот миг? — это было ведомо лишь им. Они сейчас находились далеко отсюда, в своём, собственном мире, где кроме них больше не было места никому. Серёга отвернулся в сторону, и глаза его наполнились грустью, которую он старался скрыть от окружающих. Борис, глядя на Симака, так же подошёл к Свете, и обнял её, что-то тихо шепча её на ухо. Света очень обрадовалась, увидев Бориса целым и невредимым. Она относилась к нему несерьёзно, чувства, которые она испытывала, можно было бы назвать мимолётной привязанностью. Лишь когда она осталась одна, Света поняла, что Борис ей не безразличен. Несмотря на его постоянное пьянство, разнузданный характер, извращённое и чрезмерное чувство юмора, она всё же привязалась к нему, и теперь, когда они были вместе, она испытывала радость, от которой, незаметно для окружающих, по её щеке скатилась слеза. Нет, определённо, ей не нужен никто другой — с любым другим ей будет просто скучно!

Аскет, Егерь и Беркут, стояли молча, они чувствовали себя лишними в этой комнате, в которой была любовь. Наёмнику это чувство было чуждо, он никогда никого не любил — и никто никогда не любил его. За его жизнь у него было много разных женщин. Были даже такие женщины, которые совсем не понимали по-русски. От них ему нужно было только одно — только близость, и физическое удовлетворение. Он думал, что женщина не способна дать ему большее — но сейчас он понял, что ошибался, он понял, что ему, всю его жизнь, не хватало любви. Он понял, что причиной его частой ненависти к людям, была нехватка этой самой любви, которой он не видел с детства.

— Ну что, — тихо обратился он к Тереху и Серёге, одновременно, — Не мешало бы пожевать чего-нибудь, и покемарить с пару часов!

— Что-то я совсем не хочу есть! — так же тихо, погрузившись в какие-то свои мысли, сказал Терех.

— И я не хочу, — согласился Аскет, — Но надо. Я заметил, что в этом месте есть особо не хочется. Спать — тоже. Мы сутки на ногах — а ни в одном глазу. Раны тут тоже слишком быстро заживают. Чем ближе мы были к «Х-2» — тем меньше ощущались естественные потребности организма. Видно, это магнитное поле как-то влияет на нас.