Русское дворянство родилось как военная каста. Дворянин был человек с оружием, и назначением его было вооруженное вмешательство в ход жизни — война, подавление мятежа. В полной мере Пушкин осознавал себя наследником этой суровой традиции дворянства: «Мой предок Рача мышцей бранной Святому Невскому служил…».

После Лицея он долго колебался, идти в статскую или военную службу. Можно с уверенностью сказать: ежели бы в то время началась или предвиделась война, он стал бы офицером.

Храбрец Липранди, прошедший несколько войн, вспоминал: «Александр Сергеевич всегда восхищался подвигом, в котором жизнь ставилась, как он выражался, на карту. Он с особенным вниманием слушал рассказы о военных эпизодах; лицо его краснело и изображало жадность узнать какой-либо особенный случай самоотвержения; глаза его блистали, и вдруг он часто задумывался. Не могу судить о степени его славы в поэзии, но могу утвердительно сказать, что он создан был для поприща военного, и на нем, конечно, он был бы лицом замечательным; но, с другой стороны, едва ли к нему не подходят слова императрицы Екатерины II, сказавшей, что она бы „в самом младшем чине пала в первом же сражении на поле славы“».

Он так живо представлял себя на войне, что мог написать в двадцатом году:

Идейная дуэль в жизни российских дворян была явлением определяющим, но нечастым. Крупный пунктир идейных дуэлей на протяжении екатерининского, павловского, александровского царствований окружала буйная, веселая, иногда анекдотическая стихия дуэлей случайных, нелепых, но кончавшихся подчас довольно скверно.

До самого конца XVIII века в России еще не стрелялись, но рубились и кололись. Дуэль на шпагах или саблях куда менее угрожала жизни противников, чем обмен пистолетными выстрелами. («Паршивая дуэль на саблях», — писал Пушкин Дегильи.)

В «Капитанской дочке» поединок изображен сугубо иронически. Ирония начинается с княжнинского эпиграфа к главе:

Хотя Гринев дерется за честь дамы, а Швабрин и в самом деле заслуживает наказания, но дуэльная ситуация выглядит донельзя забавно: «Я тотчас отправился к Ивану Игнатьичу и застал его с иголкою в руках: по препоручению комендантши он нанизывал грибы для сушенья на зиму. „А, Петр Андреич! — сказал он, увидя меня. — Добро пожаловать! Как это вас бог принес? по какому делу, смею спросить?“ Я в коротких словах объяснил ему, что я поссорился с Алексеем Иванычем, а его, Ивана Игнатьича, прошу быть моим секундантом. Иван Игнатьич выслушал меня со вниманием, вытараща на меня свой единственный глаз. „Вы изволите говорить, — сказал он мне, — что хотите Алексея Иваныча заколоть и желаете, чтоб я при том был свидетелем? Так ли? смею спросить“. — „Точно так“. — „Помилуйте, Петр Андреич! Что это вы затеяли? Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье — и разойдитесь; а мы вас уж помирим. А то: доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его: бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это будет похоже? Кто будет в дураках, смею спросить?“».

Дуэльный кодекс, вобравший в себя мудрость и столетний опыт поединков в России, утверждал: «Дуэль не должна ни в коем случае, никогда и ни при каких обстоятельствах служить средством удовлетворения материальных интересов одного человека или какой-нибудь группы людей, оставаясь всегда исключительно орудием удовлетворения интересов чести».

Большой Царскосельский дворец (фрагмент)

Гравюра по рисунку М. Махаева. 1761 г.

Прологом знаменитой дуэли генералов Киселева и Мордвинова оказалось событие чрезвычайное. Офицеры Одесского пехотного полка, входящего во 2-ю армию, дислоцированную в Молдавии, измученные и возмущенные издевательствами полкового командира, злобного аракчеевца Ярошевицкого, бросили жребий, кому избавить полк от тирана. По выпавшему жребию поручик Рубановский на ближайшем дивизионном смотре перед строем избил ненавистного подполковника. Тот вынужден был уйти в отставку, а Рубановский, разжалованный, пошел в Сибирь…

Следствие, наряженное командующим, графом Витгенштейном, свело все к ссоре подполковника с поручиком. Начальник штаба армии Павел Дмитриевич Киселев, однако же, узнал, что драма разыгралась, можно сказать, с ведома командира бригады генерала Ивана Николаевича Мордвинова. Мордвинов был одним из тех генералов, от которых Киселев, либерал и сторонник реформ, мечтал избавиться, чтобы открыть дорогу близким себе людям. И он потребовал отстранить Мордвинова от командования. Старый фельдмаршал ни в чем не перечил своему энергичному начальнику штаба. Мордвинов бригаду потерял. Дело, казалось, было кончено. Киселев уехал в заграничный отпуск.

Однако старые генералы, не без оснований опасавшиеся Киселева, решили сделать свой ход и стали натравливать пострадавшего на начальника штаба. По возвращении Павла Дмитриевича, в июне двадцать третьего года — совсем недавно отнята дивизия у вольнодумца Михаила Орлова, расследуется дело «первого декабриста» Раевского, — Мордвинов пришел к начальнику штаба требовать нового назначения. Киселев отказался ходатайствовать за него, напомнив о трагедии в Одесском полку. В частности, он сказал Мордвинову, что невыгодные для него сведения получены от дивизионного командира генерала Корнилова. Корнилов был среди тех, кого Киселев, вступив в должность, охарактеризовал императору весьма невыгодно, и, естественно, считал начальника штаба своим врагом. Он письменно уверил Мордвинова, что ничего Киселеву не сообщал. Что было, как мы увидим, неправдой…

Налицо оказалась грубая, но безошибочная интрига, которой встревоженный генералитет 2-й армии ответил на рассчитанные действия Киселева. Целью ее было спровоцировать ссору Киселева с Мордвиновым и довести дело до формального вызова со стороны обиженного генерала. Скорее всего, те, кто стоял за кулисами, считали, что Киселев вызова не примет, опасаясь скандала, и тем самым морально скомпрометирует себя и в армии, и в Петербурге. В любом случае, состоится дуэль или нет, по логике вещей Киселеву грозила отставка. А если вспомнить расстановку сил в армии, то будущий поединок все отчетливее принимал политический характер…

Разумеется, для Мордвинова последствия удачной даже дуэли могли быть еще более тяжкими, чем для Киселева. Но старые генералы — командир корпуса Рудзевич, командир дивизии Корнилов — приносили Мордвинова в жертву.

В 1831 и 1835 годах он начинал романы, собираясь вывести в них героев этих дуэлей, романы, где нравственные узлы рубились именно поединками…

Это была знаменитая «четверная дуэль» Завадовского — Шереметева и Грибоедова — Якубовича.

О причинах ее ходили разноречивые и злые слухи. Александр Бестужев в мемуаре о Грибоедове счел нужным сказать: «Я был предубежден против Александра Сергеевича. Рассказы об известной дуэли, в которой он был секундантом, мне были переданы его противниками в черном виде». Как бы то ни было, повод для дуэли дал именно Грибоедов, привезя танцовщицу Истомину на квартиру своего приятеля графа Завадовского. Кавалергард Шереметев, любовник Истоминой, вызвал Завадовского. Секундантом Завадовского стал Грибоедов, Шереметева — корнет лейб-уланского полка Якубович.

А. И. Истомина