Главный конструктор Завода водяных колес профессор Белов сидел, склонившись над письменным столом; вернее бы сказать – не склонившись, а грузно, по-стариковски сгорбившись от усталости.

Уже много часов он в служебном кабинете. Давно окончился рабочий день, утихли заводские шумы. Он ждал этой тишины, чтобы сосредоточиться и найти наконец решение головоломной задачи.

Перед ним два документа. Один – с государственным гербом СССР и подписями руководителей правительства. Здесь отпечатан текст постановления о сооружении сверхмощной гидростанции на Средней Волге. Было сказано, что все работы должны быть закончены в пять лет.

Другой документ – заводской, скрепленный подписями руководящих инженеров. Из этого документа следовало, что турбины-великаны потребуют для изготовления не пять, а четырнадцать лет.

Белов, когда увидел число "14", долго протирал глаза – не поверил. После этого несколько раз отсылал заводской расчет для проверки. Мало ли, подчас и хорошие инженеры запрашивают времени больше, чем надо. (Этак-то поспокойнее, чем драться за производительность труда!)

Профессор Белов вышел за порог своего кабинета. Открыв коэффициент К, он почувствовал огромное душевное облегчение и теперь думал только о том, чтобы сладко выспаться.

Он шагал по елочкам отлично натертого паркета, пересекая конструкторский зал. Последние лучи заходящего солнца золотили высокий белый потолок, отсвечивая от стеклянных трубок, как бы налитых молоком. Летом они не зажигались, эти лампы дневного света: белые ночи не терпят искусственного освещения.

Иван Петрович зашагал мимо столов, таких же белых, как и все в этом просторном зале, где должна рождаться ясная и точная мысль конструктора.

Пустой уже за поздним временем и гулкий от безлюдья зал… Но что это? Зал оживает?… И в самом деле: из-за чертежных досок – кульманов, – которые высились и белели тут и там, как поднятые паруса легкой флотилии, показались люди. Все больше людей, все больше… Да тут все конструкторское бюро в засаде!

Озадаченный профессор остановился и тут же оказался в плену у дружеской ватаги.

Начальник производства на собрании коммунистов сравнивал будущую турбину с географической картой. Еще и в наше время на карте мира существуют "белые пятна": это места, которых не достиг географ.

– Мы, турбостроители, – сказал производственник, – сейчас в положении этого географа. Средневолжская турбина выдвигает перед наукой и техникой ряд совершенно новых задач. Для нас это белые пятна. Как же быть? Очевидно, придется самим вступить в роль "географов-первооткрывателей". Но сомневаюсь, справимся ли одни. Слишком мало у нас времени. Мое предложение – обратиться в Академию наук, чтобы заводу помогли ученые.

– Правильно, – кивнул сидевший в президиуме главный конструктор Белов и сделал пометку в блокноте. На чистой странице, озаглавленной "Коэффициент К", он только что раскрыл фигурную скобку. Теперь против скобки написал: "Помощь ученых".

Фигурной скобкой, как щипчиками, Белов решил собрать все дельные предложения коммунистов. Что это даст в сумме? Старик не обольщался: наивно думать, что здесь, на собрании, у него составится полный коэффициент К. Но, с другой стороны, Белов был уверен, что коммунисты коллективным умом подскажут, как с "14" сбить шапку, а то и голову. Предложение начальника производства вошло в коэффициент К первым существенным слагаемым.

– Слово товарищу Махову, – объявили из президиума.

Галя Орешникова работала чертежницей. Она третий год порывалась держать экзамены в вуз. Но все ужасно неудобно устроено! Летом разве есть время готовиться, когда надо и позагорать, и волейбол не пропустить, и погостить на даче, и успеть встретить белые ночи, и не опоздать их проводить… До учебников ли?

И вдруг в делах Орешниковой все переменилось. Не отец, не мать, не товарищи – Галю усадила за учебники средневолжская турбина. Да, вот так взяла и усадила! На электрических станциях, как известно, турбины вращают генераторы. А эта, средневолжская, подняла на заводе людей; покружила, покружила их – и всех усадила учиться. Между тем сама даже еще и не родилась… Вот какая это машина!

Едва отгудит гудок, как тысячи людей с тетрадками в руках заполняют помещения библиотеки, технические кабинеты, красные уголки в цехах. Здесь выступают с лекциями профессора, инженеры, а новаторы производства сами учатся и передают свое мастерство менее искусным товарищам. Заводской техникум вынужден был расширить прием, чтобы вместить рабочих, пожелавших получить законченное образование. И тут же при заводе открылось вечернее отделение института. Все считали, что выхлопотал это Белов, даже, говорят, в Москву ездил.

Сюда в числе нескольких товарищей по работе и посчастливилось попасть Гале Орешниковой. Сейчас она на студенческой практике. Галя никогда не бывала в гидравлической лаборатории – чертежнице из конструкторского там делать нечего, а без дела по заводу не ходят. Но лаборатория приметна с противоположного берега Невы. И по вечерам, возвращаясь домой, девушка не раз любовалась красивым зрелищем: казалось, будто перед глазами хрустальная шкатулка, внутри которой жаром горят самоцветы. Все это живым росчерком отражалось в темной вечерней воде…

И вот Галя сама в лаборатории. Нетрудно было заметить, что полно воды и внутри здания. Люди ходят посуху, но это всего лишь железные мостки и лестницы в окружении воды. Вода отстаивается в больших металлических баках возле окон, струится по лоткам и стекает в подполье, где устроена обширная водяная кладовая. Оттуда насосы вновь гонят ее наверх, в баки. Этот круговорот воды создан для испытания турбин.

Полностью, без сокращений, КПД читается так: коэффициент полезного действия. Однако и это не каждому понятно… Впрочем, зачем мудрствовать? Некоторые сложные понятия легко раскрываются через примеры. Итак, несколько примеров.

Когда первобытный человек разжигал костер, он использовал лишь ничтожную долю тепла, заключенного в дровах или хворосте. Все остальное тепло рассеивалось в воздухе и пропадало. Допустим, человеку доставалась от костра сотая доля тепла. Вот мы и скажем: КПД костра равен сотой доле, то есть одному проценту.

Шло время – сотни лет, тысячелетия… Медленно, очень медленно первобытный человек познавал мир. Однажды в костер случайно попал камень. Костер догорел и погас, а возле камня люди еще долго грелись… Счастливое открытие: камень – копилка тепла! Теперь первобытный человек, разжигая костер, уже нарочно тащил в огонь камни. Он научился лучше использовать тепло костра, а мы можем сказать, что КПД костра повысился: допустим, стал два процента.

А дальше новое открытие: если не кидать как попало в огонь, а сложить из камней клетку над костром и превратить костер в пленника, – тепла сохранится еще больше. Но у клетки щели. Наблюдая за своим очагом, человек догадался принести глины и эти щели замазать. Так появилась на свет печка. КПД печки, допустим, уже три процента… Вот какая любопытная штука КПД! Это всегда число, но в разные эпохи различное. Как зеркало, оно отражает достигнутый людьми уровень техники. И надо сказать, что в "век пара" (XIX век) люди по использованию энергии еще недалеко ушли от первобытного костра. Так, паровоз набирает в тендер и сжигает в пути горы топлива – и почти все на ветер; лишь ничтожная часть тепла – около семи процентов – преобразуется в полезную работу. КПД паровоза – семь процентов!

Те же паровые машины, но установленные на заводах, электрических станциях, рудниках, уже экономичнее. Это и понятно: здесь машины не на ветру, укрыты в помещениях, кроме того, их легче усовершенствовать, чем паровоз, который нельзя сделать ни слишком большим, ни слишком громоздким. И все-таки даже у лучших паровых машин старого типа КПД не превышает двадцати процентов. Ведь эта машина произошла от простого насоса. В своем первоначальном виде появилась она на рудниках, где горняки вели непрестанную и изнурительную борьбу с подземными водами. Основные части насоса – цилиндр и поршень – целиком перешли в конструкцию паровой машины. И сколько после этого ни совершенствовали машину, из цилиндра и поршня многого выжать не удалось.

На завод явился посланец с берегов Волги от строителей станции. Похоже, второпях и переодеться не успел: на плечах его коробился брезентовый плащ, подметавший подолом тротуар; сапоги тусклые, серые от въевшейся в них цементной пыли; шляпа с рваными полями.

Там, на Волге, со дна ее поднимался новый в геологии горный хребет. Только не стихийные вулканические силы были тому причиной. Гору делали по чертежу. Строитель нажимал кнопку подрывной машинки, и на берегах реки в дыму и пламени рушились и дробились скалы, превращаясь в строительный материал. Строители садились в диковинные машины – сосущие, роющие, сверлящие, гребущие, – трогали рычаги управления, и послушные человеку стальные помощники перемещали необозримые пласты земной поверхности. Все это сваливалось в Волгу, чтобы наращивать и наращивать подводный хребет… Когда этот хребет поднимется до отметок, указанных в чертеже, он станет плотиной. Запруженная Волга разольется, как море.

Чтобы соорудить плотину, надо было кроме земли и камня готовить бетон. Для этого построили бетонные заводы. Им – задание: замесить семь миллионов кубических метров бетона. Много это или мало?

В летописях человеческой культуры, с древнейших времен до наших дней, увековечены "семь чудес" строительного искусства. Среди них – египетская пирамида Хеопса. Каждый знает ее с детских лет по картинке в учебнике. Это величайший в мире намогильник. Высота пирамиды 140 метров. Ширина у подошвы – почти полкилометра. Пирамида видна караванам, сколько бы они ни углублялись в пустыню: сперва – как гора над горизонтом, а если глядеть совсем издалека – синеет в небе, как туча… И вот, оказывается, одного только бетона на строительство станции замешивается столько, что можно сложить без малого Хеопсову пирамиду. Да камня идет на стройку восемнадцать миллионов кубометров, да земли сто пятьдесят миллионов кубометров… Ссыплем все это в общую с бетоном кучу. Тут встанет такая пирамида, что рядом с нею намогильник фараона будет выглядеть заурядным холмом…

Вот с этого волжского строительства и прилетел в Ленинград посланец. Профессор Белов тотчас принял его, отложил все текущие дела и заперся с гостем в кабинете. Волжанин, даже не передохнув с дороги, развернул перед Беловым свои строительные чертежи.

Прислали запрос железнодорожники. Ведь им перевозить турбины. Спрашивали: каков будет размер груза, его вес, кантуется ли, сколько потребуется вагонов и каких?

Завод дал сведения. От железнодорожников последовало новое, и на этот раз очень строгое, письмо. "Груз, – говорилось в письме, – превышает допустимые на транспорте габариты и не может быть принят к перевозке".

После официальных подписей была приписка: "Настоятельно, как товарищи и коммунисты, рекомендуем пересмотреть проект и сделать турбину поменьше, чтобы ее, хотя бы по частям, можно было разместить в вагонах. Учтите, что и в этом случае понадобятся столь мощные вагоны, каких в настоящее время на железнодорожной сети не существует: вагоны для вас придется построить заново…"

Письмо было вручено главному конструктору Белову. А он показал его в партийном комитете.

– Вот и железнодорожники нападают на меня… – посетовал Иван Петрович. – У волжан для моих турбин, видите ли, тесна плотина. У этих тесны вагоны… Словно сговорились против профессора Белова!

В день, когда было опубликовано решение правительства о Средней Волге, Завод водяных колес был засыпан поздравительными телеграммами и письмами. С тех пор родничок добрых пожеланий не иссякал.

Внезапно этот родничок расширился и углубился за счет влившегося в него совсем иного потока писем. Появились в изобилии громоздкие пакеты, иные из них по размеру и весу напоминали завернутые в бумагу кирпичи; на многих по углам стояли сургучные печати.

Прежде чем сламывать печати, профессор Белов с любопытством разглядывал на пакетах почтовые штемпеля. Откуда только не шла почта! В ободках штемпелей значилось: Москва, Саратов, Томск, Краматорск, Новосибирск, Горький, Киев, Рига, Тбилиси, город Электросталь, Свердловск, Нижняя Салда, Харьков, Челябинск, Пермь, Ижевск, Златоуст. Слали пакеты знаменитые в стране лаборатории, кафедры институтов и университетов, научные общества студентов и коллективы целых заводов.

Профессор находил в почте смелые научные идеи, острую, самобытную техническую мысль, и почти все это можно было использовать в проекте турбины, совершенствуя его и ускоряя его выполнение.

Эта помощь незнакомых друзей была так неожиданно прекрасна, что профессор порой бросал нож, которым вскрывал пакеты, вставал из-за стола и отходил к окну, чтобы успокоиться.

Незнакомые друзья турбины, подавшие голоса со всех концов страны, не хотели действовать разрозненно, объединились в бригаду. Учредительный съезд состоялся на одном из заводов Москвы, куда по телеграфному приглашению выезжал и профессор Белов.

Бригаду назвали КБТС. Расшифруем это.

Каждый, конечно, знает, что такое бригада на заводе. Это пять- десять человек, которые сообща работают над каким-либо громоздким или сложным изделием. Случается, бригады из разных цехов для быстроты дела сговариваются, и тогда изделие идет сквозь цеха, как эстафета. Это уже не простая бригада, а "сквозная". Она многолюдна, человек в сто, и у нее свой особый бригадир.

А теперь сложилась КБТС – бригада, каких еще не бывало на свете: из десятков и сотен тысяч людей.

"К" – это значит "комплексная", то есть бригада, в которой собрались люди различных профессий. Это полезно для дела. Ведь каждый специалист на одну и ту же вещь смотрит по-разному. К примеру, обследуется автомобиль. Механик первым делом сунет нос в мотор, химик пощелкает ногтем по кузову, разглядывая, хороши ли покрывающие его нитрокраски; спортсмен-гонщик заинтересуется мощностью автомобиля, а также внешней его формой – достаточно ли обтекаем для достижения высоких скоростей; наконец, милиционер потянется к тормозам: надежны ли и можно ли машину выпустить из гаража?… Вот и получается: каждый знаток приметил в машине то, что ему особенно знакомо. А все вместе оказались такими глазастыми, что мигом выявили у машины все ее достоинства и недостатки. Это был, можно сказать, комплексный осмотр автомобиля.

Ученые из Бригады творческого содружества сказали на заводе:

– Хотите проект турбины выполнить за восемь месяцев? Это осуществимо. Но сперва уберите арифмометры и заприте в шкаф. А ключ лучше всего бросьте в Неву!

Они посоветовали использовать новинку: передать расчеты на электронную машину. Эта машина действует молниеносно. Систему уравнений, над которой расчетчик турбины корпит месяц, машина решит за несколько минут.

Это чудо-машина второй половины XX века, то есть наших, текущих дней. Зародыш ее появился еще в 1918 году, в лаборатории советского физика М. А. Бонч-Бруевича. Ученый для своих опытов сконструировал электронное реле. Так оно до поры до времени и оставалось лабораторным прибором. И лишь через четверть века реле Бонч-Бруевича нашло применение как сердце машины совершенно нового типа.

В чем же ее суть? Как достигается фантастическая скорость счета?

Когда-то, в старину, применяли деревянные машины: вороты, пресса, молоты. Мы знаем машины металлические. И пожалуй, не всякий поверит, что наши сегодняшние машины рождаются тоже деревянными.

Есть на Заводе водяных колес модельный цех. Это первый адрес, куда конструкторы передают для исполнения свои чертежи. Начерченное на бумаге здесь начинает превращаться в машину. Сперва в деревянную.

Доски для работы выгребают сюда прямо из сушильной печи – они горячие и душистые. И по всему цеху крепкий смолистый запах, будто в сосновом бору в жаркий день. Здесь поют-распевают звонкую песню дисковые пилы. Дробно стучат долбежные станки. Свистит стружка, свиваясь под резцами быстроходных, где суппорт так и ходит ходуном, строгальных станков.

Каждую доску, как бы она ни была хороша, распиливают на части. И уже из полученных досок клеят модель. Эти дольки здесь называют "косяками". Работа из цельной доски проще, быстрее, дешевле. Почему же ее дробят на мелочь?

К этому вопросу можно присоединить другой. Известно, что у самолетов винты были первоначально деревянными. Однако же винт не вытесывали из цельного бревна, а кропотливо склеивали из тонких, подобранных по слоям дощечек. Почему?

Начальник модельного цеха вызвал к себе Чучина.

Вошел Чучин. Аккуратно, без стука, прикрыл за собой дверь и остановился на пороге. С виду Иван Миронович такой, каким обычно художники рисуют старого питерского рабочего: среднего роста, сухощав, подвижен. На бритом лице усы. Большие, увесистые руки.

Заметив горку свежих чертежей, Чучин насторожился. Глубоко посаженные глаза его, как два сверлышка, принялись прощупывать, буравить начальника.

– Ну вот, Мироныч, средневолжская к нам пожаловала! – сказал инженер храбрым голосом и через силу улыбнулся.

– Вижу, – кивнул Чучин. – Поздравляю.

Петр Петрович Пчелкин работал в механическом цехе начальником одного из участков. До сих пор он поддерживал честь завода преимущественно на спортивном поле как мастер спорта среди городошников. Турбина для Средней Волги потребовала от мастера спорта иного мастерства.

– Слыхали?… – заговорил Пчелкин, стремглав входя поутру в цех и крутя над головой шапкой, чтобы привлечь к себе внимание. – Слыхали, что по радио?

– А что? А что? – заинтересовались вокруг.

Рабочие теснились у шкафчиков, облачаясь в комбинезоны. Пчелкин скинул пальто.

– Украинцы-то как поспевают, а?… – продолжал он, в свою очередь начав переодеваться и прыгая на одной ноге. – По радио всему свету объявлено: у мартеновских печей в Краматорске сразу рекорд: отлили нам первые две лопасти по двадцать пять тонн! Каково, а? Теперь на соревнование вызывают!

Цех крупных турбин представлял собой огромное, квартала в два-три длиною, здание из железобетона и стекла.

Паровоз втащил транспортер с лопастями в цех. Сразу же вверху что-то взвыло и металлически загрохотало. Это пришли в движение мостовые краны: такие же решетчатые, как мосты, только, видать, не пожелавшие быть мостами; не всякому же мосту охота, упершись в берега, век стоять на месте да глядеть, как все движется вокруг. Веселее самому двигаться!

Пока ближний кран изготовлялся, паровозик отцепился от вагона и, погромыхивая налегке, отправился восвояси. На транспортер вскочили ловкие и цепкие люди в плотно сидящих, как бы зализанных (чтобы не прищемило на работе) комбинезонах. Это вышли стропали – мастера и искусники по передвижению тяжестей. Детали машин очень разнообразны по форме и весу, но стропаль знает, как опоясать куб, как – пирамиду, цилиндр, кольцо, балку. Притом ведь важно, чтобы груз.не выскользнул из тросов, не оборвался и не натворил бед. Расчет и тут не обманет стропаля. Когда стропаль работает с канатами и тросами, он напоминает и жонглера, и укротителя змей одновременно.

Но вот стропали намертво захлестнули стальным канатом одну из лопастей. Помахали под потолком крановщице, что разъезжает в стеклянной будке:

– Майна!…

Инженер Пчелкин принимал с мостового крана лопасть для Средней Волги. Заготовка уже побывала у разметчика, который накерновал на ее массивном теле свои пунктиры и теперь воздушным путем переправил ее на карусельный станок.

Как ясно из названия, станок представляет собой карусель. Но карусель особенную. На низком, вровень с полом, фундаменте вращается площадка. Она выстлана толстыми досками, только не деревянными, а стальными. Сталь блестит, а площадка так обширна, что так бы и запустил с одного ее края на другой хоккейную шайбу.

Карусельный станок – разновидность токарного. В обоих есть планшайба, иначе сказать – место для закрепления обрабатываемой детали. Но если в обычном токарном станке планшайба с человеческую ладонь, то здесь, в карусельном, она разрослась вот в какую площадку.

Карусельный станок внешним видом и своей огромностью напоминает что-то корабельное. Снизу на второй этаж, к резцу, ведет отвесная железная лесенка – трап. Там поручни, как на капитанском мостике.

– Майна!… – нараспев покрикивал стропаль крановщице. – Майна!… Еще малость!… Майна!…

Вскоре завод в торжественной обстановке выдал Средней Волге первую турбину.

Галина Орешникова уже не начинающая студентка. Теперь она четверокурсница. Работает все там же, в лаборатории, и одновременно учится, станет инженером.

Это очень трудно – успевать и тут и там.

Редко теперь встречалась и с Кружаловым. Парень подошел к ней на митинге, когда завод праздновал выпуск первой турбины для Волги.

– Здорово, видать, устаешь, Галя, – сказал он, внимательно и с сочувствием оглядывая девушку.

От Пчелкина отправились к рубщикам. Гале запомнилась положенная плашмя лопасть и на ней, как на ковре, ноги калачиком, работающие люди. Девушка как бы вновь пережила ощущение мгновенной глухоты, в которую она впала от чудовищного грохота.

Но вот и участок рубщиков. Где же люди? Непривычная тишина.

Орешникова, недоумевая, поглядела на профессора.

Белов прогудел в ответ:

– А слона-то и не примечает…

Огненный поток несся из какой-то точки в сторону, образуя конус. Из конуса сыпались серебряные звезды. Орешникова подошла ближе. Теперь можно было различить диковинного вида станок. Но яркий трепещущий свет вынудил ее заслониться рукой. Ей подали дымчатые очки. Удивительно, как темные стекла изменяют лицо: только когда незнакомец заговорил, Галя узнала в нем профессора.

Станок выглядел гигантской челюстью и, не в пример фрезерному, работал очень шумно.

Челюсть мертвой хваткой держала в горизонтальном положении лопасть турбины. А "комета" оказалась шлифовальным кругом. Круг гулял по обработанной фрезеровщиком лопасти, делая ее зеркальной.

Все в этом станке восхищало и радовало глаз: и бешено вращающийся шлифовальный круг, высекающий из металла многометровую струю искр; и множество остроумных приспособлений, которые водили круг по лопасти, не позволяя ему нигде шаркнуть лишний раз во вред делу; и гибкий рукав пылесоса, подбирающийся своей ноздрей под самый шлифовальный камень; и даже мундир станка – скромный, опрятный и вместе с тем щегольской по окраске.

Умный станок! А ведь Орешникова не забыла, как шлифовали лопасти еще недавно вручную. Даже на первых лопастях для Средней Волги она застала шлифовальщиц, которые ползали с машинками в руках. Женщины завязывали от пыли носы платками, надевали маски, и все-таки к концу смены одежда и лица становились одного серого цвета, как у каменных статуй.