Здесь, в легендарном Дворце Фараона и Казино, на Броудуок, во всемирно известном Атлантик-Сити, низко гудел профессионально приятный голос диктора: «Проходит очередной ежегодный сорокавосьмичасовой марафон «Поможем детям». Давайте поприветствуем ведущих первой шестичасовой части марафона, этих звезд театра, кино- и телеэкрана — Шанну Паркер и Джо Белмотти!»

Зрители, присутствовавшие в концерт-холле «Клеопатра», бурно зааплодировали, когда оркестр заиграл мелодию «На Броудуок». Лучи прожектора высветили на сцене два ярких круга. Купаясь в их свете, из левой кулисы на сцену уверенно вышла Шанна Паркер, посверкивая серебристо-голубыми блестками облегающего платья. Джо Белмотти, с темным загаром, в торжественно черном галстуке, вплыл в круг света справа.

— Спасибо, — проворковала Шанна в микрофон. Затем, улыбаясь фарфоровыми улыбками, они с Джо Белмотти одновременно выкрикнули: «Здравствуй, Америка!» и простерли руки вперед, как бы желая обнять всех в зале.

— Привет, Шанна и Джо! — грохнул зал, взорвавшись очередным всплеском аплодисментов.

— Какая чудесная аудитория, — постаралась как можно сердечнее произнести Шанна. — Пусть все услышат! — И, зажав свои микрофоны под мышкой, они с Джо энергично захлопали.

— Восьмая поправка к Биллю о правах — это право иметь… Нет. Это вторая. Восьмая…

Тихонько бормоча, Фам Ванхау вставил ключ в замочную скважину. Это был беженец из Вьетнама, худощавый, лет тридцати с небольшим. Предстоящий в скором времени экзамен на получение гражданства США полностью владел его сознанием.

Ключ повернулся, и дверь открылась. Как обычно, неслышным шагом Фам вошел в обширную прихожую, но ударивший в нос запах разложения заставил его отпрянуть. Сморщив нос от отвращения, он помахал перед собой рукой с длинными тонкими пальцами. Что за запах? Тухлое мясо?

«Наверное, он опять уехал в путешествие и забыл выбросить мусор на помойку», — подумал Фам, запирая дверь на замок и задвигая засов. Поставив на пол сумку от Балдуччи, он повесил свой легкий спортивный пиджак на вешалку и постоял несколько мгновений в прихожей, нахмурившись и склонив голову набок.

В квартире застыла мертвая тишина.

Стефани смотрела в иллюминатор, но не видела удалявшихся огней внизу. Она не ощутила наклона самолета, когда он, набирая высоту, взмыл вверх. Бледная, она сидела, сцепив руки, бесчувственная, словно робот.

«Но если я робот, то почему мне так больно?»

Чья-то рука тихо легла на ее плечо, и она медленно подняла заплаканное лицо. К ней склонилась стюардесса:

— Вам принести что-нибудь?

Стефани покачала головой.

— Нет, спасибо. — Она отвернулась. Стюардесса, посмотрев на нее внимательно, опять дотронулась до ее плеча.

Не успев проехать и половины пути, они попали в сущий ад. Как будто небеса внезапно разверзлись над ними и начался конец света. Снаряды и разрывающиеся бомбы со страшным грохотом вгрызались в землю. Несколько попало в шестиэтажное здание менее чем в трехстах футах от такси.

— Аллах да поможет нам! — крикнул водитель, ударив по тормозам и одновременно выкрутив руль влево, бросая разбитый белый «мерседес» на обочину.

Джонни Стоун, сидевший на переднем сиденье, одной рукой вцепился в приборный щиток, другой — в ручку двери. Покрышки заскрежетали, и машину занесло, вжав его в дверцу.

Стоявшее прямо перед ними здание рассыпалось, как будто в замедленном кино. Передняя стена вывалилась, крыша взлетела. Лишенное корней дерево взмыло вверх, вокруг дождем сыпались обломки, каким-то чудом не попадая в машину. Огромное поднимающееся облако пыли скрыло от них эту жуткую картину разрушения.

— Еще пару секунд, — пробормотал водитель-араб, — и мы бы тоже взорвались. Но мы живы. Слава Аллаху.

Эта первая ночь. Она была бесконечной. Казалось, утро не наступит никогда.

Стефани знала, что, несмотря на усталость, ей так и не удастся заснуть: слишком велика была боль потери. Оставив накрытую простыней клетку с Уальдо в гостиной, она всю ночь просидела в спальне деда, упорно надеясь, что здесь она будет как-то ближе к нему.

Но без него эта некогда элегантная комната выглядела по-другому, какой-то запущенной, пустой. Со смертью хозяина из дома ушла душа.

Она бесцельно бродила по спальне. Дедушка любил эту комнату больше всех остальных в доме и, старея, проводил в ней все больше и больше времени, среди дорогих его сердцу предметов и любимых книг. Около стены стояла кровать в стиле ампир, служившая заодно и диваном. Комната была уставлена огромными книжными шкафами, стонущими под тяжестью тысяч томов и мраморных бюстов, смотревших невидящими глазами вниз. Здесь же стоял его безбрежный письменный стол, вдвинутый в эркер с тремя окнами, в которые он, работая, любил поглядывать. Старинная пишущая машинка «ремингтон», та самая, на которой он работал, когда был еще начинающим журналистом, на ней печатал биографии, сделавшие его знаменитым. Вокруг были рассеяны непременные спутники писателя: груды бумаг с записями, страницы готовых рукописей, ластики, скрепки, справочники и подставки для карандашей. В большой хрустальной пепельнице, которая всегда стояла на письменном столе, был пепел и то, что осталось от его недокуренной сигары, «Монте-Касино», он всегда курил этот сорт. Если бы не яркий телефон на несколько линий, не стереосистема последнего поколения и не видеоустановка с тридцатишестидюймовым экраном, можно было подумать, что это обиталище джентльмена девятнадцатого века. Но Карлтон Мерлин был не из тех, кто скупится на самую современную электронику. «Здесь есть все, что мне нужно», — так еще недавно говорил он Стефани.

Бродя по комнате, она разговаривала с ним — как будто бы он сидел в своем вращающемся кресле у письменного стола, внимательно прислушиваясь к каждому ее слову. Она рассказывала ему о тюрьме Рэйфорд, о Джеде Савитте, знаменитом убийце. Она рассказывала ему о чуткой стюардессе, о Сэмми Кафке, встретившем ее в аэропорту и заехавшем с ней за Уальдо. Еще она говорила с ним о том, что она не верила ни одной минуты, что он добровольно ушел из жизни.