Когда Эдуар приехал на стройку, его мать занималась любовью с Фаусто Коппи.

Еще издалека он заметил сквозь узкое розовое стекло своего переднеприводного автомобиля велосипед гонщика, прислоненный к вагончику без колес, служившему Розине временным жильем. Велосипед был блестящим, какого-то странного фиолетового, светящегося цвета, его руль украшала канареечно-желтая клейкая лента. Велосипед был единственным предметом, на котором отдыхал взгляд среди разрухи, царившей на стройке. Казалось, он вбирал в себя весь слабый свет этого хмурого дня, клонившегося к закату.

Остановив автомобиль в двадцати метрах от вагончика, Эдуар испытал искушение громко нажать на клаксон, чтобы влюбленная парочка всполошилась, но он питал уважение к любви и превозмог ненависть к Фаусто, которую скрывал за внешней любезностью.

Стоило ему выйти из машины, как к нему бросилась, затявкав, маленькая шелудивая грязно-белая собачонка. Двумя годами раньше Эдуар подарил эту болонку своей бабушке, и собака ненавидела его: казалось, она не могла простить ему, что он привел ее в этот мир, где царят грязь и глина, — ведь это так не подходит к ее прежде белоснежной шерстке.

Гараж Эдуара находился в пятнадцати километрах от стройки. Это помещение он снимал у одного огородника; оно примыкало к полям фильтрации, на которых щедро произрастали бобовые культуры, но оттуда, особенно летом, жутко несло экскрементами и капустой.

Квартирку Эдуар обустроил себе на антресолях и, к великому несчастью огородника, соорудил для машин навесы, покрыв их волнистым железом, причем захватил часть пахотной земли. Мало-помалу он обзавелся инструментом, даже выкопал для замены отработанного масла яму, снабдив ее стальной лесенкой. Свет проникал в гараж только через широкую дверь, поэтому Эдуару приходилось работать при электрическом освещении, что в конце концов утомляло его глаза.

Он любил свое логово, где запахи с полей перебивались приятным запахом железа и масла. Здесь Эдуар чувствовал себя в безопасности. Он успокаивался при одном лишь виде инструментов, но больше всего его притягивал зияюще раскрытый мотор, где аппетитно виднелись автомобильные внутренности.

Когда он вошел, Банан, его подмастерье, трудился над картером «Ситроена-11 BL». Весь погруженный в работу, он не услышал приезда Эдуара, и тот на секунду остановился, с умилением глядя на парня в синей куртке. Банану (своим прозвищем он был обязан тому, что до встречи с Эдуаром продавал на рынке фрукты) уже исполнилось восемнадцать лет, но рожица у него по-прежнему оставалась мальчишеской. Несмотря на все замечания патрона, он никак не хотел расставаться со своей африканской прической. В драке на дискотеке ему сломали нос, отчего у паренька был вид сорви-головы.

Эдуар никогда не приходил к своей любовнице ночью, поэтому Эдит уже легла, когда он позвонил в дверь.

Учительница жила в маленьком очаровательном домике из известняка, похожем на игрушечный. Перед домиком раскинулся палисадник, в котором шесть месяцев в году цвели розы различных сортов. Запах стоял прекрасный, но Эдуару он не нравился: он считал, что запах роз — это банально. Приходя к своей любовнице, Бланвен никогда не пользовался звонком, а весело стучал в дверь. Выходило вот так: тагадагада-цум-цум.

Сквозь неплотно закрытые жалюзи из комнаты проникал наружу свет. Эдит засиживалась допоздна, читая исторические произведения и пересказывая их затем своим ученикам. Здесь ей не было равных. Она считала, что это — составная часть культуры, а вовсе не обязательная программа. Дети обожали слушать рассказы мадам Лаважоль. Когда она рассказывала им об убийствах герцога де Гиза, Генриха IV или о покушении в Сараево, в классе стояла мертвая тишина. Жизнь Ришелье, казнь Кончини,

[2]

бегство Людовика XVI и его арест в Варенне увлекали детей не меньше, чем телевизионные передачи. Эдуар не мог забыть охватившего его волнения, когда Эдит Лаважоль описывала конец династии Романовых; увлекшись этим рассказом, он даже забыл посмотреть на ноги учительницы.

Радостно улыбаясь, Эдит открыла дверь.

Чтобы пробраться через грязь, Розина надела зеленые резиновые сапоги. Она смотрела, как громадный бульдозер карабкается по пустырю с угрожающей грацией стального чудовища.

Огромный ковш со страшными клыками вгрызался в земную плоть, вырывал из нее черноватого цвета кусок и укладывал его по кромке ямы. Затем махина возвращалась за новой порцией глины, с отчаянным ревом, который, казалось, невозможно было вынести, но папаша Монготье и ухом не вел.

Старик был похож на Филиппа Петена,

[3]

правда, с той оговоркой, что маршал Франции никогда бы не просыхал; невоздержанная жизнь и винище окрасили нос и скулы рабочего в фиолетовый цвет. Папаша Монготье носил каскетку легионера, что усиливало его сходство со знаменитым маршалом. Он ловко управлялся с бульдозером, но из-за малого роста его с трудом можно было разглядеть в стеклянной кабине.

Подойдя поближе к бульдозеру, Розина сделала знак остановиться. Монготье включил нейтральную передачу, но не заглушил мотор, потому общаться было все равно совершенно невозможно. Розина приказала выключить зажигание. Тишина наступила внезапно, в ней было что-то грубое.

Эдуар услышал автомобильные гудки в тот момент, когда запускал мотор ремонтируемой им машины. Его это удивило, так как он не торговал бензином. Выйдя на улицу, он увидел Охальника, принимавшего картинные позы на фоне «Ситроена-7 В» бежевого цвета с крыльями «глазированный каштан». Локоть на двери, скрещенные ноги, шляпа набекрень — благодаря своему старомодному костюму маклер казался героем довоенного фильма о бандитах.

— Как тебе нравится эта малышка? — небрежно бросил он Эдуару.

Глаза Бланвена загорелись.

— Хозяева дали ее тебе на пробу? — иронично спросил он.

Запущенный парк полого спускался к озеру, едва заметному сквозь распустившуюся листву деревьев. Деревья тоже были неухоженными. Слева высился замок из когда-то красного, а теперь выцветшего кирпича, с двумя претенциозными башнями. Время не пощадило и лужайки, посередине которой он стоял.

Поместье было окружено высокой угрюмой стеной, но замок был прекрасно виден и со стороны громадного портала из кованого железа с решетками в форме виноградных гроздьев.

Оставив машину на соседней стоянке, Эдуар бродил перед замком, не решаясь позвонить. Он чувствовал себя бесконечно чужим этому поместью и его обитателям. Он топтался перед решеткой, напоминая, по его же мнению, какого-то смутьяна. Бланвен проклинал глупый порыв, заставивший его приехать в Версуа.

«Стоило мне приезжать! Что я надеялся найти здесь? Для мужчины я молод, а для воспоминаний — стар. То, что моя жизнь затеплилась в этом старом разрушенном доме, ни для кого не имеет значения, в том числе и для меня самого».

В округе много судачили о таинственном исчезновении шофера такси Эли Мазюро.

Примерно десять дней назад он встал раньше, чем всегда, пока его супруга еще спала, и ушел из дому.

Человеком он был неразговорчивым, ни рыба ни мясо, но все его побаивались — и дома, и в мэрии, где он занимал должность второго заместителя мэра.

Поскольку Эли Мазюро не вернулся домой к полудню, его жена подумала, что он уехал дальше, чем обычно. Такое с ним иногда случалось. Однажды, в прошлом году, ему даже пришлось везти пассажира в Брюссель. В этот раз к ночи он тоже не вернулся, и тут уж мадам Мазюро всполошилась, потому что ее муж захватил с собой только фотоаппарат.

Эдуар предупредил Розину, что отправляется в путешествие, не открывая ей всей правды. Он только намекнул, что речь идет о любовном приключении, и это обрадовало мать.

В пятницу, отдав клиентам починенные автомобили, Эдуар отправился вместе с Бананом в Париж, чтобы купить себе респектабельный, по его мнению, костюм, нижнее белье и английские туфли от фирмы «Ж.М.Вестон». Бланвен предпочитал легкую обувь итальянского производства, но посчитал, что князю больше приличествуют туфли с круглыми носами и широкой подошвой. Эдуар посвятил араба в суть происшедшего, и Банан, ослепленный блестящей судьбой своего патрона, вышагивал рядом с ним, как носильщик царского паланкина. Они пообедали в ресторане «Фуке», и Селим был поражен толпящимися там звездами кино и телевидения.

По дороге обратно Эдуар сообщил своему подмастерью, что на время своего отсутствия он поручает ему заниматься гаражом, и дал необходимые советы.

— В первый раз ты обманул мое доверие, снюхавшись с Мари-Шарлотт, — сказал Бланвен. — Обманешь во второй раз — между нами все будет кончено.

После отъезда Эдуара Наджиба поселилась в гараже-мастерской и спала в хозяйской кровати. Селим же, закутавшись в одеяло, уходил на ночь в «гостиную».

Через два дня Бланвен позвонил и сказал, что задержится на более долгий срок, чем предполагал, и поручил ведение всех дел Банану. Эдуар оставил свой номер телефона на тот случай, если возникнут какие-нибудь проблемы.

Банан старался изо всех сил, чувствуя свою значительность. Как сутана делает человека монахом, так и он, побывав в шкуре хозяина, считал, что стал более авторитетным, даже более мудрым. Парень трудился до поздней ночи, чтобы ублажить членов клуба (так Бланвен называл составляющих его клиентуру фанатиков переднеприводных автомобилей), проглатывал техническую литературу, чтобы пополнить свои познания в этой области. Единственная трудность для магрибинца заключалась в составлении счетов, поэтому-то он и пригласил сестру пожить вместе с ним. Девушка прекрасно разбиралась в этих делах, она не чуралась работы, корпела над каталогами, в которых выискивала цены на запчасти. На основе старых счетов она выписывала новые, печатала их на старенькой пишущей машинке, разбитой заскорузлыми пальцами Эдуара.

Наджибе было хорошо в этой полутемной мастерской, ей безумно нравилось работать для него. Девушка терпеливо ожидала возвращения Бланвена, с покорностью бретонской крестьянки, ждущей своего жениха, рыбака, ушедшего на промысел трески к Ньюфаундлендским островам. Ей было приятно жить в его холостяцкой конуре, впитывать в себя мужской запах, который витал повсюду. Она приходила в волнение от трогательных вещей: очень старой фотографии Рашели в рамке из ракушек; диплома, удостоверяющего, что его владелец занял первое место на выставке «Ситрое-нов-15 six», рюмочки для яиц из низкопробного серебра, на которой было выгравировано имя Эдуар; пары детских ботиночек, связанных между собой шнурками.

Каждое утро, в шесть часов, Лола приносила Бланвену завтрак в постель: крепкий кофе и гренки со сливочным маслом. Первое за день обращение «монсеньор» Эдуар слышал именно от нее. Произнося его с чрезмерной почтительностью, служанка одновременно смешно приседала в реверансе, навеянном просмотром костюмированного фильма, который однажды «монсеньор» дал ей посмотреть.

— Доброе утро, монсеньор.

Одной рукой Лола раздвигала занавески, другой держала поднос, затем с благоговением приближалась к постели.

Бланвен зевал, потягивался, прижимаясь спиной к мягкому матрасу и улыбался служанке.