Ночь гладила морщины скал, бархатной чернотой накрывала расщелины и выступы. Между отвесными стенами фьорда вода лежала в лунном свете серебряным зеркалом: спокойная, безмятежная гладь, неподвластная холодному резкому северному ветру. Отдаляясь от Восточного моря, фьорд делал несколько поворотов, изгибался к западу, и заканчивался каменными россыпями. Через них, в фьорд стекала хрустально-чистая вода маленькой, но шумной речки. Её каменистые берега были пологими и скрывали два ручья, подходившие к реке с двух сторон недалеко от устья. Высокие, пышные ели торжественно стояли почти у самой воды. Широким клином лес поднимался к разрыву между скалами, образующими здесь седловину, теснился на перевале, и уходил бесконечным ковром дальше, на северо-восток, туда, где снег никогда не таял, а огромные реки льда текли со скоростью один шаг в день.

В десяти шагах от берега, как большие рыбы, выброшенные на берег, лежали кверху дном две дощатые лодки-кнорры, накрытые промасленной рогожей. Вокруг них волнами висели волнам на жердях сети с поплавками из коры. Над потухшим костром, от ветра поскрипывал на железной треноге чан, сбитый из полос, с залитыми смолой боками. Под ним громоздилась куча хвороста и дров, приготовленных для растопки. Недалеко от лодок, среди елей, на катках из толстых брёвен, стоял большой драккар. Он был, наверное, сорок шагов в длину и десять в ширину. Его мачта горделиво возвышалась над кронами высоких деревьев. Голова дракона была снята, чтобы не пугать местных духов. Раскрытая деревянная пасть виднелась из-под навеса рядом. Тридцать вёсел, были расставлены вдоль бортов. Казалось, они вот-вот опустятся, оттолкнутся от замшелых камней, и понесёт корабль над землёй. Парус, скатанный на короткой палубе у кормы, похожий на огромный ствол сказочного дерева, радостно взметнётся вверх, упруго вздуется на ветру, и понесёт драккар, как крылья птицу, повинуясь попутному ветру. Над кораблём чернел, похожий на огромные рыбьи кости, каркас навеса. Недалеко горой лежали снятые с него козьи шкуры крыши. Цветущие подснежники, и лёгкий пар дыхания стоящего рядом человека, говорили о том, что не настало ещё это время отправляться в дорогу, но оно уже близко.

Человек, высокий молодой мужчина, мощного телосложения, с рыжей бородой и усами, светлыми ресницами и зелёными глазами, уже долго смотрел на свой драккар, ощущая смешанное чувство гордости и печали. На нём была, несмотря на холод, одна простая кожаная чёрная рубаха, такие же штаны, обувь, похожая на римские калигулы. Корабль тоже, казалось, смотрела на человека, размышляя о своей трудной судьбе, и вспоминая о бесконечных расстояниях уже пройденных, и тех, что ещё предстояло пройти. За драккаром стояли под крышами навесов два больших снеккера, а рядом лежали отличные дубовые доски, пригодные для строительства не менее двух драккаров, представляя собой настоящее сокровище. Дальше была видна кузница, сарай с инструментами, шерстью и пропиткой для парусов и канатов. Ряды дров и камней для спиралевидных рыбьих загонов.

Наконец, оттуда, где в ночном серебренном воздухе над лесом переплетались дымы очагов, раздался настороженный девичий голос:

— Вишена, где ты? Тебя все ищут…

Вошедший подозрительно огляделся и сказал после этого:

— По фьорду идёт корабль, все думают, что это эсты или пруссы. Ярл Эймунд открыл свою оружейную, и раздал наше оружие, — с этими словами он протянул Вишене меч в красивых кожаных ножнах.

— Ясно, Эйнар. А где все наши? — Вишена поднялся во весь рост, вытянул меч из ножен, осмотрел клинок.

— На берегу.

— Ты видел её?

— Новому императору досталось плохое наследство. Страна была разорена. Много народу умерло от голода и войны. Кочевники тюркуты не давали никому покоя. Тайцзуну нужны были союзники и… золото. Но, как и его отец, властелин Поднебесной Империи не мог разыскать сокровища прежней династии Суй. Сокровища исчезли после убийства императора Ян-ди. Когда стало известно, что мятежный воевода Лян Ши Ду, засевший в крепости Шофан, расплачивается с воинами монетами Ян-ди, новый император собрал войско и пошёл на Шофан и осадил его.

Шофан сдался, соратники воеводы принесли императору его отрезанную голову, и были прощены, но золота в крепости не оказалось. В погоне за ускользнувшим богатством, император двинулся в земли тюркутов, но золота по-прежнему не было. Тайцзун объявил награду за каждого выданного сторонника Суй, скрывающегося в кочевьях. Ему привели столько беглецов, сколько иголок на ели. Их всех пытали. Наконец, на восточных предгорьях Тянь Шаня, золото Суй было найдено и перевезено в самый большой город построенный людьми — Чанань, откуда начинается великий Шёлковый путь в Европу через всю Азию. Тех, кто прятал золото, по приказу императора закопали в землю живьём. В Поднебесной настал мир и процветание, — закончив напевать, Рагдай вздохнул, словно гора свалилась с его плеч. Скальд ещё некоторое время перебирал струны, постепенно затихая, словно убаюкивая мелодию.

— Хорошая сага про счастье, — сказал ярл Эймунд, — только имена режут слух, как лай собаки, но там столько богатства в этой Серинде…

— Счастье, это отсутствие боли, телесной и душевной, — сказал Рагдай.

— Счастье, это золото, женщины, слава! — с чувством абсолютной правоты, сказал ярл.

Звуки флейты были нежны и прозрачны. Мелодия зависала трелью высоких нот в вечернем морском воздухе, ступенями соскакивала вниз, потом снова взбиралась вверх, обрывалась и начиналась сначала. Флейтиста звали Бирг Безухий. Это был юноша с чёрными волосами, вьющимися, как мелкое руно, на висках и затылке. Он сидел на борту драккара Вишены, свесив ноги над водой, и зачарованно смотрел на горизонт — ровный, без привычной серой полосы берегов и чёрных силуэтов гор. Прозвище Безухий он получил из-за того, что всё время ошибался при игре на своей флейте. Однажды учёный старый грек, попавший в плен к Гердрику Славному, проданный одному соседнему бонду, и умерший от пьяных побоев своего нового хозяина, рассказал ему, что однажды греческая богиня Афина подарила пастуху Марсию свою волшебную флейту, и пастух стал так хорошо играть на ней, что поразил даже бога света Аполлона, тем что играл лучше бога. За это бог убил пастуха и снял с него кожу. Музыкант погиб, но имя Марсия стало известно на все времена. Этим грек хотел, видимо, сказать маленькому Биргу, что для того, чтобы стать великим музыкантом, нужно быть готовым отдать свою жизнь, если не в прямом, то в переносном смысле. Нужно быть готовым заключить сделку с богами. А что из этого получится, лучше не думать, если не кожу снимут потом, то неприятностей, точно, не оберёшься. Тем не менее, мальчик в любое время, свободное от помощи по хозяйству родителям, а потом и в походах в дружине Вишены, стремился играть и совершенствоваться в игре. Он освоил все мелодии, услышанные им от скальдов на пирах или просто так. Однако игра на гуслях, бубнах или флейтах всегда только дополняли песни скальдов, их саги. Биргу же была интересны мелодии и ритмы. Однажды он принялся сочинять собственные мелодии. Он сочинил их за несколько лет великое множество. Пробуя их записать, он использовал руны, где каждая руна обозначала устойчивый отрывок мелодии, последовательное повышении трёх нот вверх, или вниз, или обыгрывание какой-то комбинации звуков. Беда была в том, что комбинаций было много, гораздо больше, чем он знал, или мог придумать рун. К тому же записывать приходилось, то сажей на бересте, то царапать на досках или камнях, из-за чего знаки искажались, стирались, их потом было трудно читать. Играя потом по памяти или по записям свои же мелодии, Бирг зачастую ошибался. Эти ошибки были слышны только ему, но он каждый раз останавливался при этом, начинал играть сначала, вздыхал, ругался беззлобно. Окружающим казалось, что он просто не умеет играть как следует. Так как звук он из флейты извлекал громкий, пальцы у него были на руках все на месте, то единственным объяснением такого поведения, могло служить только его тугоухость. Отсутствие слуха к музыке, или просто частичной глухоты. Так Бирга прозвали Безухим. Сейчас он сидел спиной к мачте и парусу, не видя кормы и носа ладьи. Таким образом, он остался один на один с флейтой, музыкой и водой пролива. За его спиной скрипела мачта, вздрагивал парус, вяло переговаривались Свивельд и Ингвар:

— Я тебе скажу просто, если бы я осматривал парус, то я увидел бы, что в него завернулся человек, хоть и мальчишка Ладри.

— Этот Ладри так худ, что я принял его за свёрнутую шкуру.

— Человека о шкуры отличить не можешь…

— Жалко тебе, Свивельд, что он плывёт с нами на корабле? Много места он не занимает, много воды не пьёт, на долю в добыче не рассчитывает.

Ночь кончилась как-то сразу, вдруг. Драккар вышла из-за острова Несс — коварной песчаной косы, то появляющейся, то исчезающей год от года, в зависимости от штормов и ветров. Облака разомкнулись и всё оказалось под слепящим утренним солнцем. Яркие блики, пробежали по водной глади, прыгнули через борт, заплясали по оковкам щитов, кольчугам, копьям, отразились в глазах викингов, глядящих с надеждой на цепь пологих островов. Справа и слева, в синей дымке, отчётливо были видны полоски берегов янтарного залива поморских племён поруссов и ливов. В залив с юга-востока впадала полноводная Янтарная река, или Западная Двина, как её называли стребляне и литва. Множество других её названий можно было перечислять долго. Каждый народ или племя, приходившие сюда за необыкновенным горючим камнем, прозрачным и блестящим, похожим на слёзы богов, давал этой реке своё имя. Идти к устью реки смысла не было. Не это было целью захода в залив. Сюда должен был прийти со своими воинами Стовов Богранородец. После встречи путь всего войска лежал к Одеру. Драккар мог находится посреди залива неограниченное время, но в случае штормового ветра, ему следовало все-же пристать к берегу. В это время, в тумане, корабли Стовова могли оказаться вне видимости и пройти к устью реке. Решив, в конце концов, что всё, что он может потерять в этом случае, это несколько дней на поиски княжеской рати, Вишена успокоился. Пресная вода, солёная треска, вяленое мясо и зерно у них были в достатке. Вокруг на воде виднелись рыбацкие лодки, несколько парусов на горизонте принадлежали торговцам, берега курились очагами беззащитных деревень пришлых и местных семей разных племён. В этом оживлённом месте всегда можно было рассчитывать на поживу. Единой власти и хорошо вооружённых крупных отрядов здесь не было, а если бы были, угадать где, на какую деревню нападут с моря викинги, было невозможно. Такое нападение могло произойти раз в несколько лет, и содержать военный отряд для охраны всё это время было слишком накладно. Это намного превосходило цену того, что могли забрать викинги. Проще было всё ценное держать в тайниках, а самим убегать в лес при нападении, благо, даже зимой в нём можно было находиться долго и не погибнуть от морозов, как в Биармии. А уже в лесу, где навыки морского боя и решительного сражения любых норманнов были сведены на нет, лесное братство могло взять верх, или просто избежать потерь. Первым и главным свойство и делом становилось таким образом, хорошее зрение в сумерках и темноте, запасливость, выдержка и коварство. Можно было ещё откупиться от разбойников-викингов, или платить постоянную дань, для того, чтобы деревню не трогали. Мало кто из викингов приходил за данью потом два года подряд. Смерть во время набегов, во время штормов, болезни, междоусобицы, отбытие в другие моря часто и быстро освобождали данников от обузы. Конечно, случалось, что нападали другие викинги, не те, что получали дань, но всё равно, гибель и ранение своих мужчин в бою, пусть даже после победы, приводили селение в запустение и бедность, потому, что большая часть блага производилась руками мужчин. Рыба, мясо, зерно, мёд, кони, лодки, древесина для домов, утвари и обогрева, соль, дёготь, кожа и мех для одежды, янтарь для обмена на железные вещи, ткани и стекло. Гибель, ранения мужчин превращали их женщин и детей в добычу для любых, даже слабых врагов. Поэтому Вишена был уверен в том, что ему удастся без проблем прокормить свою дружину на этих берегах до подхода князя Стовова, чего не получилось бы, например, на Хёльге и Готланде из-за большого количества там всевозможных конунгов и ярлов, обладающих возможностью быстро собирать ополчение своей семьи, где каждый мужчина был хорошим воином со своим отменным оружием, а каждая семья, как правило, имела корабль. Пусть не драккар или снуккер, но достаточно вместительный, чтобы выйти на бой. На родине детей в частые голодные годы уносили в лес, или просто кидали в ямы умирать, убивали стариков из-за невозможности их прокормить. Сам Вишена кроме драккара и оружия не имел ничего, его воины тоже. Им некуда было возвращаться, их семьи отвернулись от них по разными причинам. Многие семьи были порабощены соседями или вымерли от голода и болезней. Их отчаянные походы вызывали у соплеменников пренебрежение и усмешку, и это сильно отличалось от того, как жили народы южного берега Восточного янтарного моря. Целые семьи и рода бежали от смерти и рабства из страны, где перестали действовать древние справедливые обычаи, а богатый человек имел больше прав и возможностей чем бедный. Возвышение богатых в ущерб бедным, и признание этого римского способа жизни правильным, заставило всех броситься на добывание богатства любым путём. Пока одни занимались этим, попирая древнюю правду, другие бросали свои дома и перебрались куда глаза глядят. На запад, в Англию, Исландию и дальше. На восток в Биармию и Пермь, на юг, в Константинополь. Сюда перебрались тоже. Здешние богатые рыбой и дичью, усеянные янтарём плодородные берега, земли и леса, делали их обитателей менее воинственными потому, что вокруг было так много пустующего пространства, что умирать за них было непозволительной роскошью. Разноголосье и множество разных, не похожих друг на друга племён, расселившихся здесь, только доказывали это. Сюда не добрались древнегреческие герои, не дошли римские императоры, не дотянулись руки византийских базилевсов и христианских пап. Счастливая безмятежность исконной самобытности разных народностей смешивались и распространялись отсюда далеко вокруг, за реки и озёра вместе с разными семьями, группами и племенами, уносившими свои умиротворёгнные говоры, обычаи и искусство. Пока ещё никто из королей не мог сковать единой волей эти земли по Западной Двине. Немногочисленные кельты-венды, первые обитатели этих мест ещё со времён ледников, тихо доживали свой век в глухих местах. Большинство пришельцев даже не догадывались об их существовании. Даже кельтские названия рек, озёр и гор были забыты, потому, что не у кого было спросить, и местностям давали новые имена. Иногда приходили высокие, голубоглазые люди из леса, приносили на обмен прекрасные бронзовые вещи, статуэтки, пряжки, ножны, бусы. Иногда их женщины отдавали в семьи ливов и пруссов своих детей, потому, что их нечем было кормить, но в большей степени они уже были больше героями сказок и мифов, чем реальными людьми. Оживлённая торговля янтарём, процветающая тут с древних времён, заставляла появляться здесь арабов, сирийцев и иудеев с парчой, пряностями, рубинами и золотом. Небольшой вес янтаря, давал возможность свободно везти его на юг через верховья Западной Двины к верховьям Волги, или к верховьям Днепра. Направление пути из северных морей в южные при перевозке этих янтарных драгоценностей и мехов, значения не имел, в отличии от того, когда перевозились невольники. Они не требовали еды и воды, не могли убежать и занимали мало места.

— Этот бесконечный, бесконечный мир, двигающийся по кругу… — задумчиво сказал Вишена, облокачиваясь на деревянную шею дракона своего корабля и, оглядываясь вокруг.

— Вёсла из воды! — крикнул гребцам кормчий Гелга.

Драккар после этого словно замер и повис в серой дымке над водой. Тишина нарушалась только скрипом верёвок о дерево и тихим плеском.

Серая, свинцовая вода была покрыта кое-где тёмнозелёными, похожими на заливные луга обширными пятнами. Переплетённые космы водорослей лениво змеились у самой поверхности, укрывали плодовитую салаку и давали ком другой рыбе, отбирали у течения ил, укладывая его на дно. Слева, на фоне полоски островов Моонзунда, виднелись чёрные бруски лодок с фигурками рыбаков. Они извлекали из сетей рыбу, искрящуюся чешуёй на солнце. Над островом Рух, посреди залива поднимались многочисленные дымы коптилен. Оттуда доносился стук топоров, и время от времени слышался шум падающего в лесу дерева. На севере, над Ирбенским проливом, на полпути к небу громоздились горы серых облаков. Их перемалывал и разрывал неуёмный северный ветер и тащил через залив на юг. Движение сизого дымного шлейфа странно сочеталось с неподвижность поверхности воды. Только мелкая рябь выдавала её изменчивую природу. На западе и востоке облака висели в небе плотными массами, уходя за горизонт, как бы продолжая линию берегов. Между ними, в разрывах, безмятежно синело глубокое небо, напоминая о существовании неги, покоя и воли.