Забавно, что вы начали с Барта. Разумеется, у меня была жизнь и до него. Мне было двадцать, когда мы поженились. Джеки недавно вышла замуж. Я решила последовать ее примеру в том же году и выбрала в супруги Барта. Если хотите знать почему, так это потому, что он был в меня влюблен и оказался первым мужчиной, который сделал мне предложение. Сегодня это кажется смешным, но тогда шел 1953 год. В 51-м состоялся мой первый светский бал, в 52-м — ничего. Мне было необходимо что-то предпринять. Если в течение года о вас ничего не говорят, то сначала все думают, что вы нездоровы, а затем — что умерли. Это происходит очень быстро, можете мне поверить. Когда Джеки покидала Вассар, то есть когда ее исключили, она решила ехать в Италию. Тогда много говорили о ее мужестве и стремлении к независимости, и в дальнейшем это станет частью легенды, но уж я-то могу вам рассказать, что ее отчислили за то, что она кое-кого к себе впустила — на второй этаж, в комнату, которую делила с Барбарой Уотсон. Уотсоны вечно из-за всего дрожали от страха. Они дрожали из-за коммунистов, повышения дорожных пошлин на магистрали W 2, дрожали на премьере Нью-Йоркского балета. Они были из Филадельфии. И когда Джеки застали в постели с молодым человеком, родители Барбары отправились дрожать от страха перед советом администрации, и совет сказал Джеки «прощай». У папы не было возможности заплатить сто тысяч долларов за университет, а мамин муж Хаджхай

[1]

не пожелал раскошелиться. Джеки ненавидела его, сами понимаете. Она постоянно это демонстрировала. На Рождество Джеки нарочно подарила ему слишком маленькие тапочки. Как минимум, на два размера меньше. Это были тапочки с вышивкой шотландским вереском, которые она купила на одном благотворительном празднике. Джеки сразу увидела, что они будут малы Хаджхаю, и поэтому решила подарить их ему на Рождество. Глупо покупать пару тапочек, вышитых вереском, человеку, которому принадлежала половина Шотландии с миллионами настоящих вересков, тем не менее в этом была вся Джеки. Я поняла маневр с тапочками только тогда, когда Хаджхай попытался их натянуть. Разворачивая упаковку, он сказал: «Это то, о чем я всегда мечтал», а пытаясь в них пройтись — «именно то, что я себе представлял».

Он был неплохой малый, однако Джеки обожала отца.

Кто был тот парень в ее комнате в Вассаре? Я бы вам этого не сказала, даже если бы лошади четвертовали меня перед Белым домом. Не думаю, что такое может произойти. Впрочем, его имя не представляет никакого интереса. Оно вам не скажет ничего. Те имена уже никому ничего не говорят. К тому же, его нет в живых, а о мертвых плохо не говорят. И я не буду распространять всякие слухи.

Джеки умерла еще раньше.

Ее вытурили, и мама всем стала рассказывать, что Джеки хочет окунуться в настоящую жизнь. Она, мол, намеревается сделать Карьеру, и прежде ей необходимо приобрести Опыт. Джеки и мама остановили свой выбор на Италии, потому что мамин кузен работал в Риме в службе по оказанию экономической помощи. Джеки будет под присмотром.

Почему я не упоминаю свою мать? У вас такое впечатление, что я говорю только об отце? Но вы сами начали с него, и все же, вероятно, вы правы. Да, вероятно, вы правы.

Ее настоящее имя — Мари, однако все называли ее Дженет. Папа уверял, что ее настоящее имя было Жанна и что она, как и он, имеет французские корни. Мы происходили, боюсь, лишь косвенно, от французских эмигрантов, осевших в Америке в 1928 году. Папа был так горд этим, что время от времени играл роль старого француза: «Palsambleu», «morbleu»

[4]

, — произносил он, коверкая слова, так как французского не знал совсем. Он говорил на бостонском американском с акцентом, оставшимся после тайного перехода через канадскую границу. Я могу вам его спародировать, пародии мне чрезвычайно удаются. Я понятия не имею, откуда появился у него такой выговор, возможно, это еще один трюк, призванный дурачить кредиторов. В «Рэкет Клабе» папа был знаменитостью. Что касается французских корней матери, то на них мы никогда по-настоящему не претендовали. Тем не менее мамины бабушки носили французские имена, потому что прадедушка был выходцем из европейской семьи. Этот факт являлся бесспорным и намного более достоверным, чем то, что говорил папа. Послушать его, так в нас текла королевская кровь. Эдди, мой кузен — вообще-то он кузен моего отца, но ближе мне по возрасту, феномен поколений, — уверял, что наши предки были королями Франции в XIV веке. Папа это тоже повторял, причем без малейшей насмешки, и это срабатывало. Поэтому, когда Гор Видал, друг семьи, заявил на свадьбе Джеки, что это выдумка и что между нами и королями Франции столько же общего, сколько между Парк-авеню и Бронксом, папа разозлился и набросился на Гора Видала, который, защищаясь, поставил ему фонарь.

Если вы посмотрите на свадебные фотографии Джеки, то увидите у папы яркий синяк под глазом. Это подчеркивает его натуру гуляки, встречавшего рассвет с парой валетов, шестеркой, четверкой, девяткой на руках. В общем, он был ничтожеством. Мы все были ничтожествами, и Эдди придумал этот трюк с королями Франции для журналистов.

В Европе нас не приняли бы ни в Лондоне, ни в Париже. Так что уж говорить о XIV веке.

Возможно, все было бы проще, если бы существовала только семья моей матери. А вот и она на фоне дома в Восточном Хэмптоне. А здесь — женский клуб на 53-й улице. Вы только взгляните на эти шляпки-колокольчики! К головным уборам я прибегала в крайних случаях — их уже почти не носили, — и, кроме как во время путешествия по Индии, вы редко встретите их на мне в моих альбомах. О, на скачках и при Дворе, само собой разумеется. В Вашингтоне тоже, но там я бывала недостаточно часто, чтобы можно было всерьез говорить о шляпках.