Я не из тех сентиментальных или суеверных авторов, которые, привязавшись к какой-либо машине, могут пользоваться ею всю жизнь. Мне доводилось работать с писательскими компьютерами прошлых поколений, и я не боюсь, как некоторые, что смена компьютера приведет к смене стиля, поскольку не могу согласиться с тем, что собственный стиль — это один и тот же жанр, одна и та же тональность и один и тот же язык на протяжении всей жизни. Мне лично наскучила бы такая манера письма. И все же сейчас, сидя перед своим новым компьютером, я пребываю в смятении и пытаюсь убедить себя, что моя растерянность вызвана проблемами чисто технического характера. В компьютерах предшествующих поколений задания вводились с клавиатуры видеотерминала, а мой новый компьютер — говорящий. Следовательно, руками мне делать нечего, а они привыкли заниматься то одним, то другим, поправлять текст, который известное время оставался на экране и только потом отправлялся на печатающее устройство. Теперь они держат толстенное руководство по работе с компьютером и заметно подрагивают от волнения.

Нужно отдать должное его создателям: у нового компьютера прекрасный дизайн, он более компактен и занимает в кабинете меньше места. Тем самым он оставляет автору больше пространства для прогулок по кабинету в то время, пока сочиняется его произведение. Если верить рекламному проспекту, он напрямую связан с Центральным информационным банком, с Национальной библиотекой, а через них — с основными вместилищами научных данных во всем мире. Таким образом он освобождает мозг писателя от бремени необходимых ему «по долгу службы» знаний — компьютер знает все, что положено знать писателю. Кроме того, в проспекте сказано, что в блоке памяти игрового автомата, который отвечает за создание сочинения, содержатся все произведения мировой литературы. Они служат ему для сравнения и корректив, поэтому на практике он не может скопировать ни одной ситуации, то есть создать нечто не оригинальное.

В этом-то я сильно сомневаюсь, рекламой попахивает, но и не беспокоюсь, поскольку у меня совсем иной взгляд на эти вещи. Подлинная оригинальность состоит вовсе не в неповторимости какого-либо сюжета или ситуации — весь вопрос в том, что ты с их помощью пытаешься выразить. Трудно вообразить что-либо банальнее любовного треугольника в «Анне Карениной», но мы и теперь считаем эту книгу одним из самых великих романов.

В сущности, — и я это уже осознаю, — больше всего меня смущает необходимость беседовать с ним.

Правда, современный человек привык общаться с компьютерами: благодаря им сегодня осуществляется доставка товаров на дом, заказываются билеты на самолет или в театр. Но в этих случаях речь идет о вещах элементарных, а мне, наверное, придется словесно формулировать невыразимое — творчество есть творчество, сколько бы там ни развивалась техника. Видимо, поэтому у меня так нервно подрагивают руки, словно пытаясь спросить: «А нам-то что делать? На протяжении всей человеческой истории мы принимали деятельное участие в создании всех видов искусства, а тут вдруг — вы свободны, вы больше не нужны…» Признаться, боюсь, что они правы.

…При виде чудища Иван подумал: «Нет, так с ним не справиться!» И, стараясь не бряцать мечом, скрылся в кустах, чтобы спокойно поразмышлять о том, что делать дальше.

Три безобразных головы венчали туловище чудища, каждая из них была украшена острым рогом. На выдохе из шести ноздрей вырывались голубоватые языки пламени, как будто его необъятное чрево было наполнено спиртом или пропан-бутаном. «Ну чисто газовая плита с тремя конфорками!» — подумал Иван, который в надежном убежище никогда не терял чувства юмора.

За спиной чудища черной пастью зияла пещера, полная не менее страшных тайн. К полудню подъехала телега, появление которой чудище приветствовало нетерпеливым урчанием. Длиннобородый карлик кряхтя сбросил с нее тушу коровы и трупик зайца. Корову он свалил перед правой головой, зайца бросил средней, а левой объявил:

— Твой черед завтра.

После чего прыгнул в телегу и умчался.

Современная наука скептически относится к ясновидению, но во многих случаях это безусловно следует считать ошибкой. Кассандра — меньшая дочь троянского царя Приама — в самом деле умела предсказывать будущее. Да и что в этом необыкновенного, если столько гадалок в мире и сейчас зарабатывают на хлеб этим древним ремеслом! Правда, большинство из них простые спекулянтки, но встречаются среди них и обладательницы подлинного дара провидения.

Как правило, среди них много неграмотных и даже слепых, что, на мой взгляд, далеко не случайно. По-видимому, обремененный наследием культуры мозг теряет эту способность. Да и у кого есть время на то, чтобы самому заглядывать в будущее, когда радио, телевидение и газеты ежедневно окатывают тебя волной предсказаний. Другой вопрос, считать ли это сверхъестественным даром, как думали в древности, или каким-то изначально присущим человеческому мозгу качеством, которое в процессе эволюции стало излишним, как наш аппендикс. Совершенно бесспорно одно: когда-то ясновидение было довольно распространенным явлением, и хотя ему приписывалось божественное происхождение, люди относились к нему как к чему-то совершенно нормальному. Тогда как у сегодняшнего пророка, если он не пользуется никакими техническими пособиями в виде кофейной гущи, колоды карт, не прибегает к астрологическим выкладкам или к услугам средств массовой информации, а просто направо и налево делится своими пророчествами на улицах и площадях, единственный шанс не помереть с голоду — это своевременно быть упрятанным в сумасшедший дом. В современном мире без атрибутов цивилизации не обойтись.

С Кассандрой всё обстоит намного сложнее. Жители Трои отказывались верить ей не потому, что сомневались в ее пророческих способностях: просто был пущен слух, что якобы сам Аполлон проклял ее. Поговаривали, что он влюбился в юную Кассандру, но она не уступила его домогательствам. Раздосадованный Аполлон наделил ее даром предсказывать будущее, но одновременно обрек на то, чтобы ни один троянец не верил ее предсказаниям.

Анализируя эту легенду, легко убедиться в ее полной несостоятельности. Во-первых, у древних Аполлон считался богом солнца, ясности, порядка и покровителем искусств. Было у него и еще одно имя — Стрелец, ибо порядок он водворял с помощью огненных стрел: ими он поразил четырнадцать детей Ниобы, насмехавшейся над его матерью, и расправился с Марсием за то, что тот играл на арфе не хуже самого Аполлона, и так далее. Всё это указывает на то, что, будучи суетным от природы, но в то же время простодушным и прямолинейным божеством, которое, не раздумывая, хватается за лук, Аполлон вряд ли мог прибегнуть к такому сложному и изощренному в своей жестокости наказанию: дать Трое пророка, которому никто не верит. Во-вторых, ни в одном другом мифе не встречается упоминания о женщине, отказавшей кому-то из обитателей Олимпа. Почему же Кассандра должна быть исключением?

Во время своих многочисленных похождений Зевс перевоплощался, чтобы соблазнять земных женщин, но связано это было не с их непреклонностью, а с тем, что ходило слишком много слухов об их доступности.

В наш век, когда потребительская стихия захлестнула даже молодежь, Петр Сираков — а ему только что исполнилось тридцать — все свободное время отдавал жителям квартала. Облагодетельствовать всех обитателей миллионного города не по силам ни одному человеку, поэтому сделанного Петром для жителей своего квартала было вполне достаточно, чтобы назвать в его честь хотя бы один из тупичков. Правда, его энергичность немного раздражала соседей, потому что, воюя за благоустройство квартала, он то и дело собирал подписи, подбивал на походы по учреждениям, писал в газеты критические заметки, но в конце концов от его сражений с бюрократами неизменно выигрывал весь квартал. И если однажды наряду с табличками «Образцовый дом» введут и таблички «Образцовый квартал», первая такая табличка должна украсить квартал Петра Сиракова.

Квартальные дела отнимали у Петра Сиракова много времени и доставляли массу хлопот. Стоял квартал на стыке двух широких бульваров, даже две трамвайные линии сливались здесь в одну, в центре его находилась просторная площадь необычной формы, окружали ее обветшалые здания, портившие вид построенного неподалеку нового жилого комплекса. Наверное, площадь эта возмущала градостроителей, поэтому, несмотря на давно завершившуюся застройку квартала, продолжала она оставаться необихоженной, шумной и замусоренной.

Угробив несколько месяцев на обивание порогов, Петр Сираков сумел добиться, чтобы на той стороне площади, что выходила к стыку бульваров, был разбит небольшой скверик. Оказавшись зажатым между площадью и улицами, получился он каким-то кривоватым — ни треугольным, ни почкообразным, но все же молодая травка, две цветочные клумбы с скамейками по обе стороны единственной аллеи несколько скрашивали первое неблагоприятное впечатление. Скамейки сразу же облюбовали пенсионеры и ребятишки из соседней гимназии, по аллее, ведущей к трамвайной остановке, засновали прохожие.

Вот эта-та аллея и стала причиной затяжного конфликта с работниками озеленительной службы — настоящей войны, полной превратностей, с коварными вылазками, войны, которую так и не удалось выиграть ни одной из воюющих сторон.

Дело в том, что озеленители, повинуясь чьему-то капризу, проложили аллею не по всей диагонали скверика, а, преломив ее в центре, вывели на середину одной из улиц. Проложи они ее по диагонали, аллея выходила бы точно на угол двух улиц. И люди, подчиняясь древнему инстинкту выбирать кратчайшие пути, немедленно в корне отвергли идею обходного пути, каким бы незначительным ни был обход. Не прошло и недели, как через клумбы пролегла хорошо протоптанная дорожка.

Настроение отвратительное. Чашкой кофе вчера дело не кончилось. Кто-то предложил обмыть новые компьютеры — видимо, был доволен доставшимся ему. Сначала пили за все компьютеры, потом за каждый в отдельности, и, когда очередь дошла до моего, я почти забыл, как расстроил он меня своим последним сочинением. Под конец кто-то на радостях заказал еще по рюмке, и мы выпили за компьютеры следующего поколения. Видно, уж так устроены люди: они никогда не бывают довольны настоящим и всегда уповают на будущее.

Настроение отвратительное, но незлобивое, и как обычно, когда в этом повинен алкоголь, я настроен всепрощенчески. Поэтому, усаживаясь с утра пораньше перед мудрецом с желто-зелеными очами, я миролюбиво предлагаю:

— Не будем ворошить прошлое. Что было — то было. Для начала предлагаю сотворить нечто веселенькое, такое, чтобы в голове просветлело. А то вчера тебя всю дорогу подмывало безрассудно шутить с самыми серьезными вещами…

Еще не услышав его голоса, догадываюсь, что сейчас, в эту самую минуту, он ехидно напомнит мне о том, что я обязан четко сформулировать задание.

Но вот беда — ничего веселенького в голову почему-то не приходит. По крайней мере-ничего безобидно веселенького. Пытаюсь действовать наощупь и сообщаю:

Я бы ни за что не стал рассказывать об этой неприятной истории, тем более, что главный герой ее — мой лучший друг, да к тому же человек страшно самолюбивый и тяжело переживающий случившееся, если бы меня не раздражала шумиха, поднявшаяся в средствах массовой информации вокруг докторской диссертации на тему «Машина — друг и защитник человека», которую защитил в области философии какой-то робот.

По профессии я минеролог, последние три года работаю на Титане, крупнейшем из спутников Сатурна, и уже поэтому не могу быть противником машин. Без них в условиях токсичной атмосферы Титана мне не удалось бы и шагу ступить, не говоря уже о том, чтобы ковыряться в поисках редких металлов на планете, покрытой белой шапкой вечных снегов. Но, наверное, именно по причине того, что работа моя заставляет считаться с природой, я всегда с недоверием и осторожностью отношусь к любому новому чуду технического прогресса. Мой коллега и самый близкий друг Иван (по понятной причине опускаю его фамилию) разделяет мои взгляды на этот счет. И надо же было случиться так, что все это приключилось именно с ним, а не с кемлибо из легкомысленных поклонников новоиспеченного доктора философии.

Случилось это месяц назад, в самый канун Нового года. Праздновать мы собирались вместе, однако, поскольку в последний день Иван так и не позвонил мне, я решил, что он не успел вернуться из командировки на Землю. Своей жене он сообщил, что ему задерживают анализ проб, который должен быть сделан в земных условиях, но что любой ценой постарается поспеть к встрече Нового года.

Вечером я им позвонил. Его супруга, едва появившись на экране, тут же выключила изображение. У меня мелькнула мысль, что она разукрасила себя какимто косметическим средством и потому предлагает мне удовольствоваться тем, что я смогу слышать ее голос.

— Нет его, — ответила она на мой вопрос, и я почувствовал, что она готова расплакаться. — Не приехал.

Это случилось в день открытия нового трамплина на самом роскошном в нашей стране горнолыжном курорте. Событие это наряду с прекрасной погодой привело сюда тысячи местных жителей и иностранных туристов. Одетые в модные лыжные костюмы ярких расцветок, зрители пестроцветной оградой стояли по обеим сторонам девственно-белой трассы спуска. Динамики оглашали окрестности бодрыми песнями о покорении горных вершин, кинооператоры и телевизионщики суетились с камерами, стараясь не упустить ни одной детали, представляющей малейший интерес для любителей зимних видов спорта.

Новый трамплин дерзко высился над склоном — настоящий трамплин в небеса. Казалось, с него можно стартовать прямо в космос. Председатель спорткомитета перерезал ленточку. Он высоко, так, чтобы все видели, поднял ножницы, но стартовая площадка находилась от зрителей слишком далеко, так что сам председатель казался им не больше того инструмента, которым он пользовался. Утроенный эхом, голос его в хрипящих динамиках резанул по барабанным перепонкам. Председатель пожелал участникам новых рекордов на этом суперсовременном трамплине и объявил, что по установленной традиции честь открытия соревнований предоставляется прославленному болгарскому чемпиону Симеону Пробкову.

Затянутый в блестящий красный эластик, с небесно-голубым шлемом на голове и элегантными очками, почти наполовину закрывавшими лицо, чемпион казался представителем если и не более развитой, то во всяком случае более жизнерадостной цивилизации. Репортеры рвались взять у прославленного спортсмена предстартовое интервью, и мы с тренером не сумели отбиться от них, предоставив это Пробке — так его называли в команде, уж он-то умел разговаривать с журналистами. На избитый вопрос о том, какие чувства испытывает он перед первым прыжком с нового трамплина, Пробка ответил:

— Прыжок будет демонстрационным, а не зачетным. Тем не менее я надеюсь установить новый рекорд, поэтому попрошу не лезть ко мне с дурацкими вопросами. О чувствах можете накатать что-нибудь сами.

И бесцеремонно растолкав их, он поднялся на стар говую площадку, поскольку пестрая публика, собравшаяся внизу и на окрестных холмах, уже принялась неистово скандировать: Мо-ни! Мо-ни! А также: Пробка! Проб-ка!.. Эхо, однако, словно в насмешку превращало эти выкрики в какое-то утиное кряканье: крякря-кря!

Женщины толпились в гостиной, как в приемной у гинеколога. С той лишь разницей, что ни одна из них не делилась с соседкой о том, что ее сюда привело. Все собрались здесь по одной причине, но старательно умалчивали о ней, если только поводом не являлась неизлечимая болезнь близкого родственника. Нигде при таком скоплении женщин не повисало такого напряженного молчания, точно каждая из них готовилась выслушать приговор, обжалованию не подлежащий.

Они с испугом поглядывали даже на мужа гадалки — суетливого субъекта, который через каждые пять минут появлялся в гостиной, превращенной в приемную, и озирался по сторонам с виновато-беспомощным видом человека, забывшего, с каким поручением его сюда прислали. Через каждые полчаса из кабинета гадалки выходила побледневшая, ничего не видевшая вокруг посетительница, уже знавшая вынесенный ей приговор. На обращенные к ней взгляды с немым вопросом каждая такая посетительница дрожащим голосом отвечала: «Угадала. Все как есть угадала…» И торопливо покидала приемную. Все отвечали совершенно одинаково, словно боясь уронить авторитет гадалки или разрушить волшебные чары. Напряженная обстановка от этого только усиливалась.

По-видимому, именно это заставляло самую молодую из присутствовавших, совсем еще девчонку, сдерживать свое нетерпение. Наконец она не выдержала.

— Извините, можно мне пройти без очереди? Мне только спросить…

Атмосфера всеобщей напряженности моментально сменилась атмосферой всеобщей ненависти. Ведь сюда все пришли с вопросами.

Узнав, что Виктор вернулся на базу, я скорее испугался, чем обрадовался. Во Вселенной он был самым близким мне человеком. Мы не разлучались с ним с детства, вместе прошли тернистый путь обучения, и ни одной женщине не удалось вбить между нами клин, что само по себе немало: известно, что если где-то мужчины и продолжают конфликтовать из-за женщины, так это в космосе. По той простой причине, что женщины там особенные и всегда в дефиците. Разлучила нас — временно, конечно, — работа. Лет шесть назад Виктор отправился с экспедицией на Скуллу, а я остался на промежуточной базе. Комиссия забраковала меня, несмотря на заступничество Виктора, настаивавшего, чтобы меня отправили вместе с ним. Я не прошел по двум показателям, правда, не таким уж важным. Неизвестно почему было решено, что именно этой экспедиции удастся разгадать загадки Скуллы, и комиссия, разумеется, отказалась включить в нее человека, не выдержавшего экзамена на универсальную гениальность.

Из этого можно сделать вывод о том, каким авторитетом не только у меня, но и в обществе пользовался Виктор, если, невзирая на его молодость, комиссия решила назначить его руководителем третьей экспедиции.

Пришлось утешиться тем, что до базы мы летели вместе. И еще тем, что мне было позволено участвовать в экипировке экспедиции. Прощаясь, мы обнялись, и он улетел. Было у меня и еще одно утешение: я верил, что если кому-то из современников и удастся решить загадку Скуллы, так это моему другу- Хотя сам он на эту экспедицию особых надежд не возлагал.

Впрочем, он всегда был сдержанным — никогда не щеголял ни самодовольной уверенностью, ни скептицизмом. Он просто работал — сосредоточенно и спокойно.

Помню, как сказал ему на прощанье: «Я в тебя верю!» — а он только усмехнулся в ответ: «Скажи об этом жителям Скуллы, может, и они мне поверят!» Исчадия эти были знакомы мне только по фильмам, снятым первыми экспедициями, и я попытался шуткой подбодрить его, но шутка получилась грустной.