Порой, где-нибудь в шумном баре или на улице, в людской толчее, две женщины случайно встречаются глазами и мгновенно, еще до знакомства, понимают: вот родная душа. И тут же в ход идут извечные женские штучки: взмах ресниц, стремительный оценивающий взгляд – от туфель до прически, и вот они снова встречаются глазами.

А что, могли бы и подружиться, мелькает у них мысль. Вот она, собутыльница, куряка вроде меня, шалава, разгильдяйка, идиотка, повернутая на сексе… Словом, подруга, с которой мне по пути.

Иногда дальше этой мимолетной мысли дело не идет. Глянули, прикинули – и разошлись. Но случается и по-другому.

Как и случилось на шумной вечеринке у Джека Конроя, когда в гостиной, набитой людьми, Кора О'Брайен и Эллен Куинн углядели друг друга. И Эллен подумала: кто эта броско одетая женщина? А Кора уже решила: мы могли бы подружиться. Попутно отметив: до чего же она зажатая. И все равно родная душа, нам с ней по пути – добавила Кора про себя, романтик до мозга костей.

Она подошла к Эллен поболтать. И дать совет: радуйтесь. Жизни, вечеринкам, всему на свете радуйтесь. Кора не понимала людей, не умевших радоваться. «Радость! – частенько повторяла она. – Само слово-то какое приятное!» Но передумала. Разве не противно, когда тебе говорят: «Улыбнись, жизнь прекрасна!» – или что-то в этом духе? А потому первые слова, с которыми Кора обратилась к Эллен, оказались немного иными:

Жанин, мать Эллен, вечно беспокоилась за дочь. Эллен пошла в отца: замкнутая, скрытная. Не знаешь, что творится у нее в голове.

– Дуглас был такой же, – вспоминала Жанин. – Себе на уме. Просишь его, бывало, за телефон заплатить или газон постричь, он кивает, соглашается, а сам смотрит в небо и думает бог знает о чем. И слова из него не вытянешь.

Сама Жанин отличалась прямотой. Ей нравилось считать, что она женщина простая и живет простой жизнью. В понедельник – стирка. Во вторник – глажка. В среду – уборка: привести в порядок спальни, вымыть ванну, отполировать сервант. По четвергам она пекла пироги, а по пятницам доделывала то, что не успела за неделю. Жанин любила порядок. Он помогал ей жить. Порядок нужен в каждом деле. Гладишь вначале чуть теплым утюгом, потом – горячим. Прежде всего одежду, за ней – полотенца, простыни и так далее. Гладить Жанин любила: скользит туда-сюда утюг, мирно поскрипывает доска. Если сегодня вторник – значит, пора гладить. Если я глажу – значит, сегодня вторник. Если в жизни порядок, ты всегда знаешь, что к чему.

Жанин задумалась об Эллен и ее отце. Ну что за люди! Растяпы, неряхи, в голове одна чепуха. И не поймешь их никогда. Сидят себе молча, уставившись в стену или в окно, так и хочется взять за шкирку да вернуть на землю – напомнить, что она, Жанин, тоже есть на свете, и это она кормит их, гладит им белье. А может, лучше и вовсе не знать, о чем они там думают. Иначе и свихнуться недолго.

Всякий раз, возвращаясь в зеленый, сонный пригород Эдинбурга, где она выросла, Эллен диву давалась, как эти тихие, скучные улицы могли казаться ей рассадником порока, интриг и индейским святилищем.

Иногда Эллен перебирала в памяти события своей жизни, выстраивая целый ряд «если бы». Не будь она в детстве такой непоседой, не скачи по ночам на невидимом коне по полю для гольфа – не засыпала бы на уроках. Не засыпай она на уроках – слушала бы учителей повнимательней. Слушала бы учителей – получила бы аттестат получше. С хорошим аттестатом нашла бы работу поприличней, а не стала бы продавщицей в универмаге, в отделе канцтоваров и книг. Не пошла бы работать в универмаг – не стала бы читать комиксы, которые там продавались, и не встретила бы своих подруг и сестер по разуму, Карен, Шарон, Элис и Кэти. Не встретила бы их – не придумала бы «Гангстерш», свой первый комикс («Вперед, гангстерши, отомстим за наших сестер!»), не отправила бы его Стэнли Макферсону, владельцу студии «Небо без звезд Лимитед», деловому человеку и мечтателю, и ей не поручили бы писать сценарии для фантастических комиксов. Если бы не эта работа, не обедали бы они со Стэнли в баре «Устрица» и не заметила бы она у стойки Дэниэла Куинна, смотревшего на нее в упор. Если бы Эллен не увидела его и тут же не притворилась, что не замечает, – он не подошел бы поболтать, она не отправилась бы в тот же вечер к нему на свидание, не легла бы с ним той же ночью в постель, не вышла бы через полтора месяца за него замуж и не было бы стольких глупостей, ругани, раскаяния, хорошего и плохого секса и нескончаемых споров, в которых всегда побеждал Дэниэл. Он не срывал бы на Эллен свою злость, а Эллен не стала бы свидетельницей его страстных исканий. Чего же он искал? Ни он, ни она не знали.

Порой Эллен кажется, что главная цель ее жизни – вновь испытать мгновения абсолютного счастья, которые ей довелось пережить в то лето, лето сиу.

В следующий раз Эллен улизнула на встречу с Громом в ночь после похорон отца. Она принесла Грому кусочек печенья и бутерброд с красной рыбой, которые чуть погодя сама же и съела. На вторую ночь она снова ушла к Грому. И еще через пару ночей. Вскоре ночные вылазки вошли в привычку. Каждый вечер Эллен ложилась в постель, борясь с искушением: за окном ждала ночь, звезды, мягкая весенняя трава, чудесный скакун. Всякий раз она не выдерживала и сбегала и вскоре совсем ушла в мир фантазий.

Однажды, скача на Громе, Эллен оглянулась и увидела сиу. Горделивые, в головных уборах из перьев, верхом на разукрашенных индейских пони, выстроились они позади нее. Теперь Эллен не одна. Целое племя воинов защищает ее. Больше нечего бояться. С тех пор воины сиу не покидали Эллен. Она разрисовала себя с ног до головы маминой помадой и тенями; в красно-голубых узорах читалась история всей ее жизни: геройская гибель отца, могучего вождя; жизнь в вигваме с матерью и сестрой; пощечина от учителя за то, что Эллен в который раз заснула на уроке. И неудивительно – ведь по ночам ей было не до сна. Почти голышом, в одних штанишках от пижамы, скакала она, протягивая руки к небу, с визгом и гиканьем. Через много лет, глядя на поле для гольфа и вспоминая свой сказочный мир, Эллен вновь мечтала о такой же беспечной свободе.

Каждый день после уроков Эллен отправлялась на своем воображаемом коне туда, где сад миссис Робб примыкал к полю для гольфа. Привязав Грома к флагштоку у второй лунки, пробиралась через лазейку – шпионить. Вот бы увидеть что-нибудь колдовское! Может быть, на кухне стоит котел, а в нем варятся жабы с крапивой, слизняками, кошачьей слюной и школьными обедами. Брр. То и дело Эллен вставала на цыпочки в надежде разглядеть метлу или остроконечный колпак, хоть и не у каждой ведьмы они есть. Вдруг миссис Робб вонзает иглы в самодельных куколок, напевая под нос что-то зловещее? Или передвигает предметы одной лишь силой злобного взгляда?

К собственному удивлению, миссис Робб все больше радовалась серьезному личику, выглядывавшему из-за кустов крыжовника. Худенькая девочка, смотрит на мир из-под густой темной челки. Руки и ноги большие. Вырастет – будет высокой, и сейчас ей нужно хорошо питаться. Это сразу видно. Миссис Робб твердила про себя: вмешиваться ни к чему, до добра это не доведет. И все же решила, что пара пшеничных лепешек и кусок шоколадного торта не повредят.

Девочку она завлекала в сад, как приманивают лазоревок и воробьев, – лакомыми кусочками. На кусте крыжовника Эллен находила маленькие яркие свертки, развешанные, будто елочные игрушки. Вначале они лишь укрепили ее подозрения. «Ага! – думала Эллен. – Это обман, ведьмины штучки! Меня не проведешь». На другой день – новый сверток. Потом – еще и еще. И в один прекрасный день Эллен не удержалась. Открыла сверток, а оттуда блеснули три конфеты в прозрачных лиловых фантиках. Но есть их нельзя. А то, чего доброго, полетишь над землей, извергая фонтаны рвоты. Уж ее никакая ведьма не проведет, ни за что на свете. Но шоколадные конфеты лежали в руке у Эллен, такие вкусные на вид! Девочка развернула одну, не спеша положила в рот, улеглась на спину и стала смотреть сквозь обертку – через нее весь мир казался лиловым.

День за днем ходила Эллен в сад, и каждый раз ее ждал новый подарок, в яркой обертке, обвязанный золотой лентой. Сидя на корточках, Эллен лакомилась домашними ирисками или шоколадным пудингом, терпеливо ждала, когда же начнут действовать чары, вдыхала аромат свежей земли и прислушивалась: где-то лает собака, в окрестных садах поют дрозды, соседка миссис Раш несет белье из стирки, мистер Джонсон заводит машину, вдалеке играет детвора. Эллен все про всех знала. Прохладными весенними днями она, наблюдая, как изо рта вырывается пар, шептала свои любимые слова. Те самые, что сказала сестра, когда уронила помаду в унитаз. Повторяла много-много раз. «Черт подери». Замечательно! «Черт подери-дери-дери!»

Эллен прислушивалась к звукам, доносившимся с поля для гольфа. Двое игроков, в клетчатых брюках и твидовых кепках, прошагали мимо с тележками, обсуждая игру. Где-то вдали прогрохотал обоз колонистов, кричали и свистели погонщики, понукая усталых лошадей. Поздновато им переезжать, подумала Эллен. Пора спать ложиться. Разжигать костры. А женщинам – варить кофе и бобы.

В восемнадцать лет Эллен окончила школу и пошла работать в универмаг, в отдел канцтоваров. Ей нравилось. Можно было играть с ручками, писать разноцветными чернилами свое имя. Разглядывать посетителей, их одежду, покупки, прислушиваться к их разговорам. Увлеченно читать комиксы в газетах и журналах, выложенных на прилавок. В обеденный перерыв Эллен ходила в служебную столовую, пила из массивной белой кружки скверный чай, ела бутерброды с ветчиной и слушала сплетни продавщиц. Ну чем не здорово? Девушки собирались вместе и вели женские разговоры. Удивительный мир секса был для них еще в новинку. Они вовсю наслаждались любовью. Обсуждали мужские члены, их форму и размер, жаловались, как трудно заниматься любовью в машине из-за пепельниц и рычагов передач, и делились советами, как напиться быстро и почти задаром. Хохотали во все горло, жевали низкокалорийные бутерброды (надо худеть!), заедая огромными пудингами, яблочными пирогами с заварным кремом, тортом с глазурью, хрустящим картофелем и плитками молочного шоколада (скукотища эти диеты!). О мужчинах рассуждали как о сексуальных объектах, неизбежном зле, приложении к себе, грязных животных, при всем при том страстно и пылко обожаемых. Любовь для девушек была превыше всего в жизни. Говорили горячо, наперебой. Щебетали хором, как воробьи на заборе. Эллен попивала чай, ела вафли в шоколаде, прислушивалась и была счастлива. Но в разговоры не вступала. Всегда и везде она чувствовала себя чужой.

Порой из хора веселых голосов выделялся один, низкий и хриплый, и начинал похваляться смелыми выходками и любовными приключениями.

– Я сижу в машине у Джимми, а он не хочет подвозить мою подругу Норму до дома. Решил ее высадить посреди улицы. Темно, говорю ему, вдруг на нее нападут? А он мне: кто тут на нее нападет? Но меня-то не проведешь. Знаю я все его штучки. Вздумал, видите ли, со мной поразвлечься. Я и говорю: проводил бы ты ее лучше до дверей, а не то я…

Раздался одобрительный хохот. «Ну и ну!» – подумала Эллен.

– Слушай, Эллен, – спросила как-то Элис из трикотажного отдела, – ты хоть раз была в клубе? В «Короле Луи»?

В десять лет Кора О'Брайен убежала из дома. Сложила в школьную сумку все самое необходимое и кинулась во весь дух по главной улице Тобермори, мимо сараев, мимо винокуренного завода, вверх по косогору. Кора не знала толком, как добраться до Крейгнура, чтобы сесть на паром «Каледониан Макбрейн», который увезет ее с острова Малл в Обан, на большую землю. Об этом лучше поразмыслить на вершине холма – а холм крутой, очень крутой. Чем быстрей бежала Кора, тем круче становился подъем. Сердце колотилось, дышать было трудно, но Кора не сдавалась.

Вот тут-то отец впервые увидел, как Кора бегает. Он ехал на машине вниз по склону в поселок. Корина прыть потрясла его. Он затормозил, вылез из машины и позвал дочь:

– Кора! Кора О'Брайен, куда путь держишь, зачем уродуешь косогор?

– Убегаю из дома, – выдохнула Кора.

– Вот это правильно, – ровным тоном одобрил отец. – Давно бы так. Что ж не прихватила с собой одного-двух братцев? Глядишь, мне в доме легче дышалось бы.

В семнадцать лет Кора приехала в Эдинбург. Одевалась она тогда более чем скромно, волосы стягивала в хвост, а лицо у нее было точно с детского рисунка: пара блестящих глаз, маленький носик и рыжие кудряшки. И выражало это лицо лишь детскую доверчивость. Невинное, простодушное, в ожидании чуда. В ожидании будущего, которое обогатит его новыми выражениями.

Кора поступила в Эдинбургский университет. Мечтала стать химиком. Химия давалась ей легко, Кора без труда понимала, как смешиваются твердые вещества, жидкости и газы. С тех самых пор, как учитель в средней школе Тобермори рассказал им о веществе – обо всем, что имеет объем и массу.

– С веществом могут происходить физические превращения: лед тает (переходит из твердого состояния в жидкое), вода кипит (превращается из жидкости в газ), – объяснял учитель. – Эти изменения легкообратимы. А вот химические превращения сложнее. Они труднообратимы.

Кора схватывала все на лету. Химия ей нравилась: точность, яркие краски, волшебные превращения! В химии для Коры таилась поэзия. А еще ей очень шел белый лабораторный халат.

На Рождество Кора приехала домой. Она изменилась. Ирэн сразу обратила на это внимание: губы дочери плотно сжаты, в лице появилась решительность. А Билл заметил лишь стриженые волосы, кольца в ушах, ярко накрашенные глаза, мини-юбку, ботинки на толстой подошве. Ни отец, ни мать не видели татуировку у нее на ягодице, бабочку. О ней Корины родители никогда не узнают.

В апреле Кора позвонила домой и сказала, что на Пасху не приедет. Решила остаться с друзьями.

– Да и нечего мне делать дома. И кстати….

Ирэн до боли в пальцах стиснула трубку, затаила дыхание, услышав этот спокойный, равнодушный голос. Надвигается беда. Вырастив шестерых детей, Ирэн научилась остерегаться слова «кстати». «Кстати, мама, кто-то бросил в унитаз кусок угля, и вода льется через край… Кстати, я завалил все экзамены… Кстати, я разбил машину…»

– …Я ухожу из общежития. Буду снимать квартиру с другом, – завершила Кора.

Ирэн, в длинном зеленом халате, потрясала трубкой и кричала:

Кора и Клод познакомились на вечеринке. Кора подпирала стенку, попивая пиво, дымя косяком и покачивая головой в такт заезженной пластинке. В голове от косяка стоял туман, и все же Кора следила за Клодом, желая познакомиться. И познакомилась. Когда Клод наконец подошел к ней, Кора поняла, до чего одурманена всякой гадостью. Язык ее совсем не слушался. Разговоров почти не было.

– Привет! – сказал Клод.

– Угу, – промычала в ответ Кора.

– Принести еще выпить?

– Угу.

– Что ты сделала в жизни самого плохого? – спросила однажды Эллен.

Как обычно, они сидели у Коры на кухне за бутылкой вина и говорили по душам о «самом-самом». Самый лучший секс? Самая ужасная вечеринка? Самое неудачное свидание? Самый дурацкий наряд? Самая нелепая покупка?

– Сложно сказать.

Кора задумалась. Воровство в магазинах? Или гадание на чае и вранье? Или то, что она растила детей в такой обстановке? Всего и не перечислишь.

– А ты? – в свою очередь спросила она у Эллен.