Исчезающие сугробы и протаявшие здесь и там холмики с первой травой превратили далекие восточные земли в лоскутное покрывало. Зима выронила свой ледяной скипетр, передавая власть приближающейся весне. Подснежник, гвоздичка и пастушья сумка радостно кивали головками под ярким утренним солнцем, которое сияло сквозь островки облаков, подгоняемых легким ветром. Смеясь и звонко щелкая льдинками, ручей несся вниз со скалистых утесов, огибая еловые и сосновые рощи, навстречу широким равнинам. Первые трудолюбивые муравьи и пчелы уже отправились на работу в молодые заросли. Шумно хлопая крыльями и гогоча, стая гусей летела клином к побережью. Все вокруг просыпалось навстречу весне, которая обещала быть ясной и солнечной.

Говорят, будто по весне некоторыми зайцами овладевает безумие. Представление, которое устроил сейчас один из них, подтверждало эти слухи. Тамелло Де Формелло Кочка (а именно так звали зайчонка) бился насмерть с несуществующими врагами. Вооружившись пращой, он бесстрашно бросался с выступа скалы и делал резкие выпады вправо и влево, выкрикивая:

— Еу-ла-ли-а! Вот вам, вражеское племя, от капитана Таммо из Дозорного Отряда! И ты получай, подлый горностай! Ха! Да ты хотел подкрасться со спины! Ну уж нет, вот тебе, старый крас — прошу прощения — старый крыс!

Бросившись на землю, он с силой лягнул воздух задними лапами.

— Эй, там! Получи-ка, приятель, в живот, чтоб на весь сезон хватило! Что, еще? Ха-ха! Похоже, не хотите. А ну беги, спасай свои шкуры, трусливая команда! Уж пятьсот-то таких, как вы, капитан Таммо одолеет одной левой!

А в это время в нескольких лигах от Лагеря Кочка, вниз по дальнему юго-восточному побережью, Дамуг Клык подставил лицо ветру. Перед ним на границе прилива, на покрытом галькой берегу, топорщились разбитые и изодранные волной остатки разгромленного флота. Позади него пригнулись бесчисленные неуклюжие лачуги, сбитые из обломков кораблей и брезента. Между ними тянулись черно-серые столбики дыма. Ветер доносил запах стряпни.

Раздался барабанный бой. Умирал Гормад Тунн, Острейший Меч племени Бродяг.

Вот громче бьют барабаны, и самый воздух дрожит, пробитый насквозь их настойчивой дробью. Дамуг Клык не сводит глаз с моря, с шипением накатывающего на гальку, цепляющегося когтями волн за берег, чтобы подползти чуть ближе. Скоро, скоро дух Гормада Тунна войдет в ворота Темного Леса…

Только Великокрыс мог стать Острейшим Мечом всех Бродяг. Дамуг искоса взглянул на Бирла, замершего в ожидании неподалеку, и усмехнулся. Гормаду не придется скучать в одиночестве у ворот Темного Леса. Прежде чем зайдет солнце, у него появится компания.

Острейший Меч племени Бродяг, Гормад Тунн, умирал.

Кто говорил про Руссу, что она пришла с далекого юга, кто считал, что она с западного побережья, но даже сама Русса толком не знала, откуда она взялась. У этой пушистой темно-рыжей белки не было ни роду ни племени. Она была вольной странницей, и ее прозвали Русса Бездома.

Никто не знал дорог и заветных тропинок лучше ее. Русса выживала там, где другие умерли бы от голода, и выбиралась из самых непролазных дебрей. Не очень молодая, но и не старая, поджарая, небольшого роста, она не носила ни запаса одежды, ни рюкзака. Туника из грубой зеленой шерсти да легкая кошелка за плечами — вот все, что ей было нужно.

Правда, был еще и посох, выброшенный когда-то на берег морской волной и подобранный Руссой. Посох был, должно быть, очень древним, но хранил блеск и глянец, которому не смогли повредить ни вода, ни песок. Русса его очень любила. Такого посоха не было ни у кого, да и дерево, из которого он был выструган, не росло в тех местах. Кроме того, посох служил ей оружием, ибо Русса помимо вольной странницы была еще и превосходным бойцом. За спокойной внешностью мирной белки скрывалась воинственная натура.

Возвращаясь из очередного путешествия, Русса решила отдохнуть у подножия холма неподалеку от лагеря Кочка. Она вволю напилась вкусной холодной воды из ручья и прилегла с подветренной стороны, наслаждаясь покоем и теплыми лучами вечернего солнца. Звук возни какого-то зверя, раздавшийся поблизости, не очень-то встревожил ее. Она догадалась, что это крот, а значит, друг. Прикрыв глаза и как будто задремав, Русса дождалась, чтобы звук приблизился, и вдруг заговорила по-кротячьи:

— Хурр-хурр, добрый вечерр! Чем это вы занимаетесь?

Таммо заметил, что, как только полковник ушел, мама с Руссой начали о чем-то перешептываться. Он понял, что это что-то очень важное, но до него долетали лишь обрывки разговора:

— Нет, ну что ты, Дум, я всегда путешествую одна. Ты же знаешь!

— Но, Русса, я дам тебе с собой блинчиков — сколько хочешь! — только выполни мою просьбу.

— Да я, может, вообще не пойду в Саламандастрон!

— Ну, тогда доведи его хотя бы до Рэдволла, там он встретит других воинов, к тому же Дозорный Отряд часто наведывается туда. Он не обременит тебя, обещаю. Полковник не пускает его, но, если он останется, будут одни ссоры.

Дамуг Клык, новый повелитель Бродяг, сидел на ветхой корме поваленного набок корабля, некогда принадлежавшего отцу, и смотрел на восходящее солнце. Ни ветерка, ни ряби не пробегало по гладкой поверхности воды, бледно-зеленой у берега и набирающей цвет в глубине. Пролетела пара белых чаек, крича друг другу: «С добрым утром!». Края единственного легкого облака светились перламутром, а небо было такой невероятно-незабудковой голубизны, какая может быть только ранним весенним утром. Солнце поднималось все выше, и вот уж последние капли зари стекли в море, оставив лишь тонкую алую жилочку там, где вода сливалась с небом.

Но все это не восхищало Дамуга, и ухо его не радовал тихий шепот отлива. Кончиком меча он угрюмо ковырял изношенные доски старого судна, гнилые, набухшие от воды, обглоданные раками и покрытые пятнами липкой тины. Какое-то насекомое медленно выползло из влажной древесины. Волнообразно двигая поблескивающей спинкой и шевеля усиками, оно неуклюже подползло к передней лапе Великокрыса. Быстрым движением Дамуг уколол его мечом и стал наблюдать, как оно извивается в предсмертных муках.

На берегу уже начали разводить костры для приготовления завтрака, застучали барабаны. Армия Бродяг просыпалась навстречу новому дню. Дамуг Клык почувствовал, что за спиной стоит Длинношей, но даже не потрудился обернуться, когда тот заговорил:

— Пустые котлы ведут к восстанию, Острейший. Пора бросать меч, сегодня же!

Дамуг резко скинул умирающее насекомое в воду и встал. Когда он повернулся к Длинношею и заговорил, его морду перекосила такая злоба, что челюсть еле двигалась, а голос звучал хрипло.

Ни Шашлык, ни Чесун не представляли себе, что такое разведка. Их внезапное возведение в ранг офицеров было встречено солдатами с недовольством и пренебрежением. Весь день они шли на север, причем ни один из восьмидесяти подчиненных не выполнял их команд. Бродяги-разведчики отбегали в сторону, когда им хотелось, и вообще делали все, что взбредет в голову.

Толстый зловредный горностай Шашлык совсем затюкал и запугал Чесуна. Он использовал любую возможность, чтобы поиздеваться над собратом-офицером. Чесун подхалимничал и выслуживался, как плохой лакей при грозном хозяине.

Около полудня они подошли к горке, сбегающей к широкому ручью. Шашлык тут же на глазок оценил положение:

— Ага, это нам подойдет для лагеря. Вода есть, место есть. Что еще Надо Дамугу?

Чесун несмело возразил:

Тем же вечером, как только барабанный бой стих, Дамуг сел на один из барабанов и посмотрел на равнину с горки. Напротив него выстроились остатки разведотряда во главе с Чесуном.

Острейший вновь покачал головой, не веря ни единому слову провинившихся.

— Так вы утверждаете, там было триста землероек на двадцати огромных лодках?

Чесун энергично закивал — его жизнь зависела от этого. Остальные тоже закивали, слегка пятясь.

— Я все как-то в толк не возьму, — продолжал Дамуг. — Вы говорите, они окружили вас, убили тридцать солдат и офицера, а потом бесследно исчезли?

Дымясь и шипя, огромный раскаленный кусок железа опустился в чан с холодной водой. Красноокая Крегга подождала, пока он окончательно остынет и затвердеет. Потом медленно и осторожно она извлекла его на свет. Это было необычное оружие в форме пики, боевого топора и крюка одновременно, с большим острым наконечником наверху и широким тяжелым обухом сбоку. Обух был с толстой ножкой, но сужался к краю, верхняя часть которого переходила в острый крюк. Настоящая алебарда вместе с топором-крюком — оружие, которое называется «бердыш».

Барсучиха повернула его так и эдак, поднимая, опуская и взвешивая в лапах. Потом, удовлетворенная полученным результатом, она перешла к следующему этапу. Теперь оружие надо было вновь закалить и сделать острым. Но не заточить, а выковать, да так, чтобы ни один из элементов не сломался и не сточился, налетев на камень.

Она разогнулась, только когда услышала настойчивый стук в дверь, а следом голос Шишечки:

— Скороход Десяти Сезонов явился, чтобы доложить о результатах патрулирования западного берега!

Крегга ждала этого два дня. Она крикнула:

Таммо не было слишком долго, и Русса начала волноваться. Она потянулась за посохом и, поймав на себе взгляд Ловкача Леволапа, пояснила:

— Нарвать водорослей — не такое уж долгое занятие. Там что-то не так, майор, пойду проверю.

Майор взялся за саблю:

— Тарри, Торри, Руббадуб, вы останетесь охранять лагерь и припасы. Остальные — со мной!

Быстро и молча они обследовали берег и опушку леса и очень скоро напали на след Таммо. Капитан Молния нашла тот камень, у которого она, как и Таммо, заприметила жериху. Валери, немного отойдя в сторону, махнула лапой, подзывая всех поближе.

Остаток ночи прошел тихо, хотя Отряд и знал, что за ним следят сотни глаз. Зайцы дежурили парами, присматривая за костром и пленником, который все еще оставался без сознания.

Таммо и Валери дежурили вторыми. Они сидели рядышком на бревне, подкладывая в костер ветки и сухой мох.

Таммо искоса взглянул на пленника. — Валери, как ты думаешь, он придет в себя к утру? Вид у него какой-то неживой. Может, он слишком сильно ударился при падении?

Валери присела рядом с Шаваккой и проверила пульс. Потом, взяв травинку, поднесла ее к ноздрям пленника, чтобы понять, дышит он или нет.

— Все в порядке, — успокоила она Таммо, — он жив. Хотя после того, как вы с Руссой приземлились на него, он вряд ли будет скакать по веткам, как раньше. А теперь дай-ка я взгляну на твою лапу, на которую ты прихрамываешь.