С тех пор, как люди начали воевать, мальчики убегали в бой — сражаться рядом со взрослыми.

Случилось это и с отцом Игоря Смирнова в те времена, когда отца называли «Яша — взяла наша».

Старший Смирнов был тогда ещё в том возрасте, который иногда называют «от горшка два вершка». Первый класс, палочки-считалочки — вся математика, а русский язык — тоже палочки, только в тетрадке в косую линейку. Малыш ещё, а поди-ка ты, шептал соседу по парте:

— Давай, Миша, на фронт.

В те годы у Яши Смирнова были огневые волосы, точно пожар на голове. Когда он первый раз пошёл в первый класс начального училища, за ним потянулась дворовая кличка «Рыжий». Оно и правда — его нельзя было назвать блондином, не был он и шатеном или там каштановым. Зимой его разлохмаченные волосы были медными, а летом выгорали, и цвет их делался похожим на цвет отчищенного кирпичной крошкой самовара. И кожа Якова меняла цвет, как меняет цвет скумбрия в мере и на берегу. Зимой Яша был белокожим, в начале лета — розово-красным, а к концу лета — коричневым. Но всё равно среди товарищей по двору назывался «Краснокожий брат» или «Рыжий».

Рыжеволосый Яков ещё спал. Ни звуки, ни солнечный луч не тревожили комнату Смирновых. Утро было таким пасмурным, что казалось, оно не наступило ещё, что царствует ночь. Только акации за окном сонно лепетали да где-то очень далеко будто вздыхал кто-то: «Ух-ох, ух-ох». Но эти вздохи далёких пушек были еле слышны: бой шёл за много вёрст от города.

Мать Яши, Татьяна Матвеевна, поднялась, как обычно, первая во всём большом доме, где жили Смирновы. Умываясь, а затем растапливая плиту, готовя завтрак, она двигалась почти бесшумно, стараясь не разбудить сына.

Когда в плите под кастрюлей запылал огонь, она подошла к стулу и оглядела рубашку и брюки Яши. Одежда эта была точно после побоища: там пуговица вырвана с «мясом», там помято, порвано, измазано глиной.

Мать стояла над кроватью сына, босая, маленькая, обняв ладонью щёку. В эти мгновения, когда Яша не видел и не слышал её, Татьяна Матвеевна крестилась и шептала слова молитвы, моля бога сохранить сына, такого необузданного, горячего и неразумного. И смотрела на него любящими глазами.

А потом, тоже бесшумно, собирала одежду сына, чистила её, штопала, зашивала.

Яша Смирнов жил на Мельничной улице, но мельниц там никаких не было. Возможно, они и были, но когда-то, так давно, что и старожилы этого не помнят. Потом Мельничная стала обычной окраинной улицей с домами из жёлтого камня и глины. Сквозь булыжник мостовой пробивалась трава. Дома́ на Мельничной были небольшие, народа на улицах мало, но всё равно и на Мельничную распространялись законы, которые установили белогвардейцы в те месяцы, когда они хозяйничали в городе.

Тогда был комендантский час. Это значило, что после десяти часов вечера никто не смел появляться на улице. Ходить по улицам разрешалось только белым офицерам, солдатам-патрульным, ну и, конечно же, иностранцам в военных мундирах — тем, кого белые позвали, чтобы справиться с красными. Эти заморские воины приехали в приморский город как бы на увеселительную прогулку. Что там большевики! Лапотники с вилами вместо оружия, хамы неумытые, мужичьё!

Из приморского города, где жил Яков, интервенты и белые довольно быстро прогнали красногвардейцев. На рейде выстроились, словно на параде, иностранные военные корабли: многотрубные крейсера, юркие миноносцы и неуклюжие десантные транспорты.

Медленно разворачивались длинные орудия крейсеров. Яша стоял на пустынном бульваре и видел всё, что делалось на море. Ему было интересно смотреть на то, что происходило на рейде. На высоком берегу, где протянулся бульвар, Яша был в одиночестве. Кто же будет стоять под орудийным огнём? Кто мог угадать, каким будет угол прицела, куда целится наводчик, где разорвётся снаряд?

Нет, я не хочу сказать, что Яша обо всём этом не думал. Но таков уж был у него характер, что он презирал опасность, особенно если опасность эта мешала ему делать то, что он любил. А самым большим увлечением Яши был военно-морской флот. Он собирал открытки, на которых были военные корабли. Такие картинки он вырезывал из журналов, миноносцы он выпиливал из фанеры, крейсера лепил из глины и любил, очень любил всё, что было связано с военно-морским флотом. Но он не только любил эти серые строгие корабли, но и знал их, понимал.

Лето в том году было жаркое. А тут июль, самая макушка летних дней. Во дворах больших каменных домов от раскалённых солнцем стен воздух, казалось, трепетал и дрожал. Окна отсвечивали ослепляющим солнцем. Желтели деревья, а люди страдали от жажды.

В один из таких дней, когда город был занят интервентами, Яша пошёл с вёдрами по воду. Надо вам сказать, что городская водокачка не работала и по воду ходили в низменные районы города, возле соляной косы. Там были колодцы. Правда, вода в них была чуть солоноватая, но что было делать.

Так вот, вскоре после того, как Яша ушёл, размахивая и позвякивая в одной руке двумя пустыми вёдрами, громыхнули железные ворота, и Татьяна Матвеевна услышала зычный голос:

— К окнам не подходить! Во двор не соваться! Всем по квартирам! Облава!

У преподавателя русского языка и литературы Гавриила Ивановича был добрый взгляд, который как бы подбадривал учеников сквозь узкие овальные очки. Высокий лоб у него был почти без морщин, а небольшая русая бородка шелковисто поблёскивала. Гавриил Иванович был строгим и справедливым педагогом. Таких обычно любят ученики. Не все, правда, но большинство — за исключением лодырей и ловчил. А где, в каком классе их нет? Может быть, со временем такие ловчилы переведутся совсем, но в то время, когда Яша Смирнов учился в казённом училище, там хватало бездельников, или, как их теперь называют, тунеядцев. Они-то и не любили Гавриила Ивановича. К нему было не подладиться — ни папой-полицмейстером, ни мамой-фабрикантшей, ни лестью, ни хитростью.

На уроках Гавриил Иванович не терпел посторонних разговоров. Но в те дни, как известно, в городе много говорили о таинственных происшествиях на соляных промыслах.